Читать онлайн «Что такое психотерапия». Страница 5

Конечно же, существуют свидетельства того, что склонности обучающегося могут создать проблемы при проведении терапии. Это возможно. Если у начинающего терапевта возникают такие проблемы, супервизор должен их разрешить. Вряд ли здесь поможет отсылка супервизируемого на личную терапию. Нет уверенности, что эта терапия снимет искажение (возникшее в результате эмоциональных проблем терапевта) в терапии, которую проводил психотерапевт. Зигмунд Фрейд полагал, что несколько месяцев личного психоанализа помогут обучающемуся стать более объективным. Его замечание ныне служит оправданием тому, что в Нью-Йорке такой анализ длится в среднем семь лет. (Сможет ли обучающийся когда-нибудь оправиться от такого идеологического погружения?) Поскольку в прошлом личная терапия была как бы частью обучения, проходить ее требуют и сейчас, даже если она не подходит конкретному обучающемуся. Программы по семейной терапии, которые ведут бывшие психоаналитики и терапевты психодинамической ориентации, требуют, чтобы обучающиеся проходили семейную психотерапию. Это значит, что супруги и дети должны участвовать в терапии независимо от того, хотят они этого или нет, есть у них проблемы или нет. Эта одна из нескольких разновидностей подневольной терапии, и ее можно считать неуместным вторжением в личную жизнь обучающихся.

У личной терапии есть достоинства, и тем терапевтам, у которых есть соответствующие проблемы, несомненно, не следует ей пренебрегать. Вопрос в том, помогает ли она терапевту стать более успешным. Это еще нужно доказать. Когда обучающемуся предлагается альтернативная личная терапия, это позволяет супервизору соскочить с крючка. Вместо того чтобы помочь обучающемуся преодолеть препятствие, супервизор отсылает его к личному терапевту, избегая, таким образом, необходимости обучать терапевта конкретным действиям. Если, например, обучающийся в ходе сеанса нервничает и тревожится, то это может быть потому, что он не знает, что делать. Супервизор должен взять на себя ответственность за его обучение, а не отсылать на личную терапию. Обучающийся избавится от этой тревоги по мере роста компетентности, а не в результате приобретенного в ходе личной терапии понимания того, откуда взялась тревога.

Терапевт, сам подвергшийся терапии, имеет то преимущество, что переживает чувство незащищенности и понимает, что это значит — просить о помощи. Другими словами, терапевт может научиться сочувствовать клиенту, побывав клиентом сам.

Некоторые семейные терапевты не ставят перед собой четких терапевтических целей и не фокусируют свое внимание на том, что делать, сосредоточиваясь вместо этого на понимании системы семьи. Они побуждают обучающихся к анализу их собственных семейных систем или к построению своих генеалогических древ. Различными способами они учат пониманию системы семьи, заставляя обучающихся исследовать свои собственные семейные системы. Хотя такие программы позволяют выработать у начинающих терапевтов четкое понимание системной теории семьи, эти терапевты никогда не поймут, каким образом эти знания приводят к терапевтическому вмешательству, вызывающему в клиентах изменение. Упор обычно делается на то, чтобы обучающиеся хорошо разобрались в своей собственной семье. Вопрос о том, что им делать с семьями клиентов, остается в стороне. Подразумевается, что терапевт обучит своих клиентов знаниям о семейной системе так же, как обучили его самого.

Традиционная личная терапия обычно обучает начинающего фокусироваться на себе; она, как правило, индивидуально ориентирована и подчеркивает самоосознавание. Нелегко обучить терапевта социально ориентированной активной терапии, если он длительное время подвергался традиционной терапии. Я считаю, что чем дольше начинающий терапевт проходил терапию, тем труднее ему научиться активному социальному подходу к терапии. Такие терапевты продолжают отслеживать свои мысли и анализировать их даже во время терапевтического интервью (например, они могут спросить себя: а не реагирую ли я на эту женщину, как на свою мать?). Иногда они так заняты собой и своими мотивами, что клиенту с трудом удается привлечь их внимание. Они склонны к тому, чтобы искать корень всех проблем в прошлом, так же как делали их собственные терапевты, и не учитывать актуальную ситуацию.

Вплоть до начала 1950-х гг. было трудно наблюдать терапевтические сеансы, так как не было соответствующих технических средств. Снимать сеансы на кинопленку было слишком дорого (хотя иногда такие фильмы делали). Я снимал исследовательские интервью с семьями и иногда — терапевтические сеансы. С появлением аудиозаписи и уменьшением размеров записывающих устройств делать записи терапевтических сеансов стало удобно.

В 1970-е гг. появилась возможность делать дешевые видеозаписи терапевтических сеансов. Сразу же стало ясно, что технология, сделавшая возможной запись и изучение клинических интервью, изменит терапевтические обучающие программы. Теперь можно было выделить важнейшие части интервью и собрать их воедино, создавая учебные видеоролики. (Я вспоминаю, как в те времена бизнес-менеджер филадельфийской детской консультационной клиники, протестуя против нашего увлечения новой технологией, воскликнул: «Вы покупаете видеомагнитофоны, как карандаши!») Хотя и до этого можно было наблюдать за ходом интервью через «прозрачное» зеркало, возможность смотреть видеозапись, останавливать кадр, снова и снова возвращаться, чтобы изучить определенный момент в интервью, изменила взгляд как на природу терапии, так и на человеческое взаимодействие в целом. Просмотр записи в замедленном или убыстренном режиме давал возможность увидеть последовательности, которые были незаметны при нормальной скорости.

В отличие от разговорной супервизии, видеосупервизия позволяет увидеть терапевта и семью во взаимодействии. Сохраняется не только сам диалог и тон голоса, но и движения тела, изменение позы терапевта и клиента; их можно наблюдать и тщательно анализировать, останавливая запись. Часто то, как клиент садится, дает огромное количество информации о его взаимоотношениях с терапевтом. (Мне вспоминается Милтон Эриксон, который говорил, что он все еще ждет, когда же появится женщина, которая, имея серьезные внебрачные или добрачные отношения, не расскажет ему об этом тем, как она усаживается на стуле.)

Такая информация почти недоступна, если интервью описывать только с помощью заметок терапевта.

Хотя, используя видеотехнологию в психотерапевтическом обучении, можно достичь того, чего разговорная супервизия дать не может (так как супервизор имеет возможность видеть все, что было сделано в интервью, и то, что могло быть сделано), обучающиеся часто предпочитают описывать проведенные ими интервью, а не приносить видеозаписи. Они чувствуют, что все их промахи зафиксированы и представлены в записи. Независимо от того, чувствуют они неловкость или нет, обучающиеся должны понимать, что небольшой дискомфорт из-за наблюдения ничто по сравнению с той пользой, которую принесет им это наблюдение в смысле повышения их компетентности. Все-таки терапевтические умения это и есть то, что составляет терапию.

Хотя видеотехнология и очень ценна для супервизии, она тем не менее имеет свои ограничения. При анализе видеозаписи у супервизора почти нет возможности понять, как клиент реагировал бы на другую интервенцию. Супервизор не может воздействовать на прошлое. Постановка клинического диагноза, сильно отличающегося от диагноза, поставленного в административных целях, может иметь место, если клиент отвечает на действия терапевта. Как сказал однажды Сальвадор Минухин: «Диагноз — это то, как движется семья, когда ты ее толкаешь».

Резюмируем: супервизия с помощью видеозаписей позволяет супервизору видеть терапевта в действии. Изменение коммуникации в процессе сеанса становится видимым, и значение этого изменения можно понять. Недостаток в том, что слишком поздно менять то, что уже случилось.

Зачем интересоваться телодвижениями?

Телодвижения клиента и поза, которую он принимает на стуле, так же как и тон голоса, способны дать наблюдателю гораздо больше информации, чем вербальные знаки. Метакоммуникация в клиническом интервью, выраженная в движениях и тоне голоса, определяет то, что было произнесено; такую информацию способны дать только аудиовизуальные средства и непосредственное наблюдение. То, что говорится в терапевтической беседе, может быть гораздо менее важно, чем то, как это было сказано, в каком тоне и с какой жестикуляцией. Если женщина говорит: «Я довольна своим мужем» и при этом дотрагивается до своего носа, она передает послание, отличающееся от того, которое было бы, если бы она этого не сделала.