Читать онлайн «Везёт же людям...». Страница 46

Знаю и то, что вы можете, прекратив бегство и повернув свою медаль ДРУГОЙ СТОРОНОЙ, стать чемпионом paя — если не пожизненным, то хотя бы сменным, как я. Знаю, что вы сказочный богач, Аладдин посреди несметных сокровищ — они у вас под ногами, они всегда там, где вы, но вы никак не решаетесь зажечь свою лампу…

Как окрашиваются мозги. В бытность больничным психиатром услышал, как один пациент сказал другому: «Да пошел ты… со своим оптимизмом, от тебя газетой воняет».

Он очень высоко ставил свою депрессию.

Другой мне посоветовал: «Доктор, знаете, как высечь неугасимый огонь истины? Возьмите самого убежденного пессимиста и самого убежденного оптимиста, протрите им лбы зеленкой и хорошенько трахните друг о дружку.»

Для того, кто узнал человеков врачебно, а не по газетам, смешон вопрос, откуда идут личные философии, почему одни видят мир бело-розовым или цыплячье-желтеньким, а другие — фиолетовым, сизо-черным, серо-буро-малиновым… Все краски мира происходят из окраски мозгов, из личного настроения. Я встречал пессимистов до чрезвычайности бодрых и жизнерадостных — и оптимистов восторженно дохлых, едва ворочающих языком.

К вашим услугам пессимизм упоительный, балдежный — и оптимизм кастрированный, заказной, манскенный. Есть также оптимизм душераздирающий, оптимизм кровожадный, и есть тоска образцово-показательная, которую холят и лелеют, как дорогую сердцу болонку…

У истоков вампирства. Долго не понимал, почему в дни моего рая подопечным моим меланхоликам, невзирая на всю щедрость моей души, после общения со мной становилось, как правило, еще гаже, и каким образом в адских состояниях, без кровинки в мозгу, производил духоподнятие.

Не постигал и того, почему после самых блистательных побед врачебного оптимизма у некоего процента моих счастливцев возникали спустя какое-то время наизлейшие рецидивы упадка духа. Искал свои ошибки, каверзы болезней и обстоятельств; но в конце концов вызрел одни общий диагноз, внемедицинскнй…

Приоткрылось это во времена, когда я сам жил в аду.

Работал я тогда фантастично. Самые тяжкие депрессивники, самые злостные ипохондрики, самые пришибленные психастеники расцветали один за другим, как оранжерейные кактусы, почти безо всякой химии. Я гнал их всех в исцеление с такой исступленной верой, что они просто не имели права не выздоравливать. Вдобавок к общеупотребительным наизобретал множество духоподъемных средств, как-то: Сберкнижка Удовольствий (срочные вклады особо ценятся); Огород Радостей, вырастающий в дальнейшем в необозримое Поле (сеять самые ничтожные зернышки, поливать вниманием); Разжигание Костра Счастья (сперва самыми мелкими шелками детской фантазии, в качестве спичек — игры, в качестве бумаги — страницы моих книг); Метод Мементо Мори (вместе с некоторыми отчаявшимися, по примеру великого Меле, ходил на экскурсии в морг; выползал с острым приливом жизнерадостности); Принцип Чем-Хуже-Тем Лучше, он же Благородное Озверение (потрясающие результаты в случаях подыхания от скуки); целенаправленные размышления о бренности суеты, они же Теории Отсутствия Времени (и прошлое, и будущее, и настоящее — одинаковая чепуха, ибо никто никогда не видит перед собой ни того, ни другого, ни третьего. Следовательно, о чем волноваться?); наконец, застолбленный в спецруководстве по фортунологии знаменитый Промежуточный Ход, специально для невезучих — тихая нелепая деятельность, времяпрепровождение, бесцельное по форме, но грандиозное по содержанию, за которым следует неизбежный и великолепный Зигзаг Удачи. И прочая, и прочая.

Все это были, как выяснялось из сопутствующего чтения, велосипеды производства весьма древнего. Принимались на «ура», как последние всхлипы психологической науки, жадно заглатывались (представьте, с каким вожделением голодный человек проглатывает велосипед, долженствующий привести его к счастью) — и помогали, черт возьми, и везли!.. А я не понимал, как это у меня выходит.

Ведь сам-то… Неужели, спрашивал я себя, неужели только ненормальный может лечить нормально?..

Работа была моим допингом — в каждом пациенте я лечил самого себя. Но кончался рабочий день, я возвращался к себе в застенок. Действие допинга проходило…

В моей личной камере пыток мне нужны были МОИ личный духовный врач и МОИ лекарства. Все эти сапоги, которые я шил на других, мне не годились. У себя в аду я ходил босиком.

При обилии всяческого общения был у меня только один друг, все понимавший — человек с абсолютным резонансом ИМЕННО НА МЕНЯ. Он видел все, молчал, молчал и я. Но однажды кто-то из нас не выдержал…

Поговорили раз, другой. Легче. Еще поговорили. Еще легче… Он был волшебно чуток и безотказен. Знал, что только с ним я выползаю из своей камеры, ненадолго, но выползаю. Все чаще я появлялся у него или просил посетить меня. Он стал мне необходим как воздух, как свет, как музыка, как пуповина, соединяющая с материнской кровью…

Не помню точно этого мига. То ли после его заминки в какой-то реплике, то ли после улыбки, показавшейся чуть натянутой, льдинки, почудившейся в глазах…

Вдруг дошло: это болеутоляющее общение исподволь взрастило во мне нечто несравненно подлейшее, чем примитивное потребительство. Во мне вызрел душевный паразитизм, наркомания самая хищная. Пережевывание переживаний, переживание переживаний… Еще чуть-чуть, и я бы уже никогда не смог вспомнить, что душа, как и тело, не имеет права жить на содержании, чьем бы то ни было; что она может брать лишь взаймы, когда отчаянно невмоготу, — и лишь до Предела Справедливости — до черты зависимости, за которой начинается нищенство, невозможность отдачи.

Я понял, что становлюсь вампиром…

Не знаю, каким усилием решился на одиночество.

Не на отшельничество, нет, ие на отказ от общений — но на сознательное одиночество страдания. На отказ от наркотизации, какой бы то ни было. На некоторое время с другом пришлось поссориться. Сперва он не понял; но позже, когда я вернулся к нему в новом качестве…

Нельзя лечить души, будучи благополучным. Нельзя — по той простейшей причине, что сытый голодного не разумеет.

Нельзя лечить и будучи неблагополучным. Нельзя, ибо действует неодолимое бессознательное побуждение лечить через посредство других самого себя, проецироваться, как больной художник в свои картины.

Вещество души должно быть летучим и способным гореть.

Из сапог всех моделей остался у меня на сегодня только один, старенький, зато неизнашиваемый. Благодарность Жизни. Годится на обе ноги. Надевать на босу ногу. Попеременно, то на правую, то на левую. На другую мысленно.

Спасибо за то, что и вы мне помогли. (.)

…Итак, чего ждет человек земной, человек практичный, Гомо Практикус, от психологии и прочих наук? От литературы? От медицины?

Указаний, подсказок. Инструкций, рецептов. Чтоб жить его научили, то есть помогли чтоб достигнуть желаемого наименьшими усилиями. Ничего более. Ну еще развлечения и некоторого удовольствия, ну еще утешения. Да, я обыватель, я потребитель, думайте обо мне что хотите, сами такие. Я узнал вчера, что есть такая хитрая наука — психогностика. Позволяет опознавать, кто есть кто. Так что ж, психогвоздика, изволь, распиши: какие бывают люди? какие такие признаки? Я выучу, не поленюсь! Помешу в табличку себя, жену, тещу, начальство и прочих окружающих, чтобы все по местам, по полочкам, чтобы все ясно. Ибо очень нужна мне определенность и четкость, необорима страсть к мировому порядку. И очень буду я недоволен, прямо скажем, разочарован, если кто-то вдруг скажет мне, что все еще вилами по воде и бабушка надвое, что бывает и так, и эдак, и черт его знает еще, как бывает, а бывает, что и никак не бывает. Да как же это? Удивили, нечего сказать, а еще диссертации пишут. Не люблю, когда меня заставляют думать о том, в чем я разбираюсь.

«Ты над этой задачей думал?.. Вот и напрасно. Не надо думать. Надо мыслить», — сказал как-то мой любимый учитель математики.

«А какая разница? — спросил я. — Думать и мыслить — разве не то же самое?» «Ты уже об этом подумал?» — спросил он. — «Да, подумал». — «Ну а теперь помысли».

Желающих мыслить мало, а среди желающих мало умеющих.

Гомо Практикус честно желает быть неведомо для себя обманутым. Надеется и уповает на силу внешнюю, скажем попросту, на обслугу. Ибо так его и настраивают такие же гоморактикусы, так ему и обещают с пеленок, и принуждают даже, по части мысли, обслуживание принимать.

А как странен, сколько необъяснимых нелепостей, непроглядной мистики… Разговаривает по телефону.

Сообщает то-то и то-то, задает вопросы и прочее — но зачем столько жестов? Зачем хмурится, пожимает плечами, зачем так энергично взмахивает рукой? На том конце провода ничего не видно. Не странно ли — будучи невидимкой, жестикулировать перед невидимкой же?..