Читать онлайн «Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству». Страница 11

Ни в одном человеческом обществе люди не возлагают функцию размножения на своих родственников. Старые девы и монахи нигде не бывают многочисленны.

Адам Смит первым осознал, что именно разделение труда и делает человеческое общество большим, чем просто совокупность составляющих его частей. В первой главе своей великой книги «Исследование о природе и причинах богатства народов» он в качестве примера приводит обыкновенного булавочника. Человек, не обученный изготовлению булавок, вероятно, сможет делать одну в день, а потренировавшись — максимум около 20. Благодаря же разделению труда между булавочниками и небулавочниками, а также дальнейшему распределению производственных задач между несколькими специалистами нам удается существенно увеличить количество булавок, которое может изготавливать каждый человек, 10 рабочих на булавочной фабрике вырабатывали и вырабатывают, писал Смит, 48 тысяч штук ежедневно. Цена 20 булавок, следовательно, составляет 1/240 человеко-дня, тогда как покупатель, решивший сделать их самостоятельно, затратил бы на их изготовление минимум целые сутки.

Причины такого преимущества, утверждал Смит, заключаются в трех ключевых факторах. Специализирующийся на изготовлении булавок человек, во-первых, постоянно совершенствует свои умение и сноровку, во-вторых, экономит время, которое иначе пришлось бы потратить на переключение между задачами, а в-третьих, извлекает выгоду из изобретения, покупки или использования специализированных машин, ускоряющих производство. Смит писал это на рассвете промышленной революции: всего на нескольких страницах он изложил единственную причину, по которой материальное благосостояние его страны, да и всего мира, в последующие два века должно резко улучшиться. (Кроме того, он явно осознавал отчуждающие эффекты излишней специализации; «человек, который тратит свою жизнь на выполнение нескольких простых операций… становится настолько глупым и невежественным, насколько это вообще возможно для человеческого существа», — писал он, предвосхищая Карла Маркса и Чарли Чаплина). Современные экономисты согласны со Смитом: экономическим развитием наш мир целиком и полностью обязан кумулятивным эффектам разделения труда, распределяемым рынками и стимулируемым новыми технологиями40.

Если биологи ничего не прибавили к теории Смита, они хотя бы взяли на себя труд ее проверить. Помимо всего прочего, он утверждал, что, во-первых, разделение труда усиливается с увеличением размера рынка, а во-вторых, на рынке определенного размера разделение труда усиливается с улучшением транспортного сообщения и коммуникации. Оба принципа оказались верными для простых сообществ клеток — в данном случае для существа под названием Volvox, колониального организма, представляющего собой шарик сотрудничающих, но в целом самостоятельных, независимых клеток. Чем он больше, тем выше вероятность разделения труда, при котором некоторые клетки специализируются на репродукции. И чем больше имеется связей между клетками, тем сильнее разделение труда. В Merillisphaera (родича вольвокса) клетки теряют друг с другом соединения, по которым химические вещества поступают из одной в другую, тогда как в Euvolvox они сохраняются. Как следствие, Euvolvox может направить больше питательных веществ к специализированным репродуктивным клеткам, благодаря чему те развиваются быстрее41.

От исследований разделения труда у слизевиков Джон Боннер перешел к телам и сообществам. Факты доказывают правильность утверждений Адама Смита относительно связи, существующей между размером и разделением труда. Более крупные тела, как правило, включают больше различных типов клеток, а сообщества, организованные в более крупные группы — больше профессиональных каст (начиная с вымерших тасманийцев, живших в группах по 15 человек и признававших только две касты, и заканчивая маори, живущих общинами по 2000 человек и различающих 60 различных функций)42.

Со времен Адама Смита о разделении труда практически ничего интересного не было написано ни биологами, ни экономистами. В экономике особое внимание привлекал лишь конфликт между разделением труда и неэффективными монополиями, которые тот в итоге создает: если все выполняют разные задачи, о стимулирующей роли конкуренции приходится забыть43. Биологи же не могли объяснить, почему у одних муравьев существуют несколько каст рабочих, а у других — всего одна.

«Странно, — писал Майкл Гизелин, — что и биологи, и экономисты уделяли так мало внимания разделению труда. Несмотря на явную потребность в объяснении, оно принималось просто как факт, а его функциональная значимость, по сути, игнорировалась. Хотя иногда имеет место разделение труда, а иногда — совмещение, удовлетворительного объяснения, почему это происходит, до сих пор не найдено»44.

Муравьи намного многочисленнее жуков, но куда менее разнообразны.

Гизелин открыл парадокс. Отказ муравьев, термитов и пчел от «охоты и собирательства» ради «сельского хозяйства» в некотором смысле усилил присущую им специализацию. Как и люди, они используют свои общества с разделением труда, чтобы выращивать урожай или домашних животных. Пусть в данном случае вместо пшеницы и скота — грибы и тля, но принцип тот же. С другой стороны, социальным насекомым свойственна гораздо меньшая специализация в питании, чем одиночным. Вкусы первых чрезвычайно разносторонни. Каждый жук и личинка бабочки едят только один вид растения; каждая оса отлично создана для убийства только одной разновидности жертвы. Зато большинство муравьев едят почти все, что им попадается на пути; медоносные пчелы не брезгуют цветами всех форм и расцветок; термиты поедают любую древесину. Даже сельскохозяйственники — ребята широко профиля. Муравьи-листорезы кормят свои грибы листьями деревьев разных видов.

«Вот оно, великое преимущество разделения труда: благодаря специализации на уровне индивида возможна генерализация на уровне колонии. Отсюда парадокс: муравьи намного многочисленнее жуков, но куда менее разнообразны»45.

Возвращаясь к булавочнику Адама Смита, заметим, что и он и его покупатель только выигрывают: последний получает более дешевые булавки, а первый вырабатывает их достаточно для того, чтобы обменять на приличный запас всех других нужных ему товаров. Отсюда вытекает, возможно, наименее оцененное во всей истории идей открытие. Смит выдвинул одно парадоксальное предположение: социальные выгоды образуются из индивидуальных пороков. Сотрудничество и прогресс, присущие человеческому обществу, являются результатом не доброжелательности, а преследования личных интересов. Эгоистичные стремления порождают промышленность, негодование препятствует проявлениям агрессии, тщеславие может явиться причиной добрых дел. В наиболее известном абзаце своей книги Смит пишет:

«Почти у всех других видов животных каждая особь, достигнув зрелости, становится совершенно независимой и в своем естественном состоянии не нуждается в помощи других живых существ. Между тем, человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, но тщетно было бы ожидать ее лишь из-за их расположения. Он скорее достигнет своей цели, если обратится к их эгоизму и сумеет показать: сделать для него то, что он хочет — в их собственных интересах… Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму. И никогда не говорим им о наших нуждах, а лишь об их выгодах. Никто не хочет зависеть главным образом от благоволения своих сограждан. Даже нищий не целиком зависит от него»46.

Как предостерегал Сэмуэль Бриттан[25], Смита легко понять неверно. Мясник, может, и не руководствуется благожелательностью, но это не означает, что им движут черствость или желание сделать гадость окружающим. Преследование собственных интересов отличается от злого умысла так же, как и от альтруизма47.

Можно провести великолепную параллель между тем, что имел в виду Смит, и человеческой иммунной системой. Последняя зависит от молекул, которые «обертываются» вокруг чужеродных белков. Для этого им необходимо в точности подходить под «мишень» — то есть они в высшей степени специфичны. Любое антитело (или Т-клетка) может напасть на «интервента» лишь одного конкретного типа. Получается, иммунная система должна располагать бесчисленным множеством различных защитных клеток. И у нее их более миллиарда. Каждая немногочисленна, но при столкновении с мишенью готова к воспроизведению. В некотором смысле, можно сказать, что ею «руководят» личные интересы. Когда Т-клетка начинает делиться, это точно не вызвано неким благородным побуждением убить интервента. Скорее, она руководствуется потребностью размножаться: иммунная система представляет собой конкурентный мир, в котором процветают только те клетки, которые делятся при каждом удобном случае. Чтобы размножиться, Т-клетка-«убийца» должна получить интерлейкины от Т-клетки-«помощницы». Молекулы, позволяющие «убийце» получить интерлейкины — те же самые, которые позволяют ей распознавать интервентов. Молекулы, заставляющие «помощницу» помогать — те же самые, которые нужны ей для роста. Следовательно, нападение на чужеродного интервента представляет для этих клеток побочный продукт нормального стремления расти и делиться. Вся система организована так, что эгоистичные амбиции каждой клетки могут быть удовлетворены лишь в результате выполнения ею своего долга перед телом. Эгоистичные стремления подчинены общему благу тела так же, как эгоистичные индивиды благодаря рынку подчинены общему благу общества. Как будто наша кровь полна бойскаутов, выискивающих интервентов за шоколадку48.