Читать онлайн «Социальная психология и история». Страница 41

И лишь к концу феодальной эпохи в организации труда замечается подъем работы “артелями”. Индивидуальная организация трудового процесса исчерпала свою прогрессивную роль, новые производительные силы все настоятельнее требовали соединения труда, замены мелкого производства крупным не только в экономическом смысле, но и в смысле непосредственной организации труда.

Простая кооперация, мануфактура, фабрика постепенно преобразовали при капитализме труд людей в коллективный труд. На смену виртуозному труду мастера-ремесленника с немногими подмастерьями и учениками, ранее двинувшего вперед возможности и уровень материального производства, капитализм поставил сотни и тысячи совместно работающих людей, ибо производственный индивидуализм исчерпал свою революционизирующую роль, изжил себя. Труд больших коллективов рабочих открыл новые гигантские возможности. Но это уже, как правило, не соединение однородного труда, а сложные коллективы работников разной производственной квалификации, неразрывно связанных в единую трудовую систему.

Социализм наследует от капитализма общественный характер производства, однако и глубоко преобразовывает организацию труда. Сплоченность рабочих в бригаде, цехе, в масштабах предприятия в огромной степени возрастает. Со своей стороны, социалистическое соревнование между рабочими и коллективами рабочих становится абсолютно новым качеством общественной организации трудовых отношений людей.

Вполне ясно, что эти объективно необходимые формы трудовой организации людей были не следствием, а причиной соответствующих им проявлений тех или иных сторон психологии индивида в коллективе. Нелепо было бы, наоборот, исходить из представления, что античным рабам была по природе присуща психология коллективизма, поэтому они и работали группами, а средневековым крестьянам и ремесленникам была врождена психология индивидуализма. Ведь в других сферах жизни средневековые труженики были насквозь общинниками (марки, цехи), а античным рабам совсем не по душе были “коллегии” и “фамилии”.

Из приведенных примеров следует единственно только то, что разные способы производства порождают и утилизируют даже в самых недрах трудового процесса разные варианты и структуры отношений индивида и коллектива.

Этими примерами мы подчеркнули также, что само обособление индивида является всего лишь формой разрыва общности, оборотной стороной общности, ее самоотрицанием и ничем более.

Возьмем такое элементарное явление психологии личности (“общей психологии”), как память. Это — один из классических разделов психологической науки, разработанный с помощью многообразных экспериментальных методов, и все же па нее можно пролить еще новый свет, если подойти к ней с точки зрения социальной психологии. Как ни странно, на первый план при этом выдвинется не явление запоминания, а явление забывания.

Не всякое раздражение периферийных и центральных нервных клеток сохраняется в мозгу животного и человека. С точки зрения физиологии, для этого требуется, чтобы оно совпало с возбужденным состоянием какой-либо другой группы нервных клеток и таким образом возникла новая временная связь. Иначе раздражение просто рассеется. Но и не всякий запечатлевшийся таким путем след раздражения остается у человека в активной памяти. Подавляющая часть переживает своеобразное явление забывания. Оно кажется простым и не требующим объяснения. Но нельзя доказать, чтобы у животных существовало забывание в этом обыденном человеческом смысле. Под гипнозом можно заставить человека вспомнить все то, что в его мозгу переведено в сферу забытого и пребывает в ней. Это как раз доказывает, что утратить из следов ничего нельзя, т.е. что забывание — не утрата. Не значит ли это, что способность забывания есть особое свойство социального человека? Некая шторка, которая помогает ему быть человеком? Этот мнемонегативизм (амнезия) заложен в психофизиологии человека как неустранимое свойство. Возьмем процесс выработки какого-либо нового автоматизированного действия. Замечено, что сколь велика ни была тренировка, в некотором проценте случаев это действие будет срываться. Даже цирковые жонглеры знают, что в ничтожном проценте случаев великолепно заученное упражнение дает осечку. И этот закономерный и неустранимый, хоть и весьма различный, процент отказа представляет важный психологический факт, а вовсе не маленькие поломки машины.

Переведем это явление на язык социальной психологии. Заучивание какого-либо движения до уровня абсолютно не контролируемого сознанием автоматизма может быть сопоставлено с действием внушения. А внушение, как мы помним, есть другое название для того же самого факта, который мы обозначаем словом “мы”, если “мы” берется в его самом чистом крайнем случае. Самовнушение является интериоризацией того же самого явления. Когда человек в чем-либо тренируется, он как бы повинуется, причем в форме неосознаваемого действия, тогда как нарушение автоматизма, срыв есть элементарный отказ подчиняться внушенному. Казалось бы, человек тут просто “забыл” заученное, но это забывание — молекула отказа, микробунт.

В этом качестве забывание оказывается чисто человеческим свойством. Забывание — это выход индивида из словесно-психической системы, из хора, из “мы”. Напротив, запоминание есть преодоление забывания. Это как бы одоление силы забывания с помощью второго слоя воздействия речи — внешней, или интериоризованной. Выходит, наша человеческая память служит уже отрицанием отрицания, возвратом на новой основе к автоматизму и воспроизведению следовых раздражений в тканях центральной нервной системы. Это относится в равной мере как к непроизвольному, так и к произвольному вспоминанию и запоминанию. Сказанное применимо, конечно, и к образно-наглядной и к словесной памяти. Самым глубинным основанием явлений памяти, как видим, оказываются социально-психологические отношения внушения, отказа от внушенного, восстановления силы внушения посредством убеждения или сознания.

От такого глубинного психического явления, как память, обратимся к лежащему на самой поверхности социально-психических отношений явлению — стремлению нравиться. По мнению Л. Н. Толстого, желание нравиться другим, вызывать их любовь — это самое неустранимое из желаний человека. Как расшифровать желание нравиться? Это желание влиять, иначе говоря, повернуть на себя таящееся в других желание подвергнуться наилучшему влиянию. Желание нравиться — это участие в конкуренции за внушение, авторитет, власть. Способов нравиться — множество, причем нравиться другим (другому) можно и сходством и отличием. Но суть во всех случаях — образование зачаточного “мы”. Человек, стремящийся нравиться другим, как бы совершает обратный путь от обособления личности к возвращению ее в общность. Однако это стремление может сочетаться как с культивированием в себе действительно привлекательных качеств, так и с самовлюбленностью, с самодовольством.

На обратном полюсе — самоуничижение. Если оно и не сильно выражено в личности, в ней присутствует упомянутый поиск чьего-либо хорошего влияния, способность влюбленности в другого, которую А. П. Чехов назвал естественным состоянием человека.

Знание ассортимента психологических отношений и психофизиологических явлений, именуемых эмоциями и чувствами, отражающих взаимосвязь индивида с общностью, является одной из практически наиболее важных сторон социальной психологии. В наши дни эти научные познания необходимы для всестороннего воспитания нового человека, человека коммунистического общества. Понимание этих явлений, знакомство с их природой нужны хозяйственнику и администратору, партийному и профсоюзному работнику, пропагандисту и агитатору, литератору и ученому. Причем всякий раз надо иметь в поле зрения обе смыкающиеся в психологии стороны дела: социальную и физиологическую, ибо, дойдя до индивида и его эмоций, мы всегда доходим и до их материальной основы, т.е. физиологии индивидуального организма.

В конце предыдущей главы мы пришли к представлению, что приятное и неприятное, удовольствие и неудовольствие — психологические категории, опирающиеся на социальную сторону дела: их глубокие корни уходят в деление жизненных явлений на “наши” и “чужие”, иначе — на утверждающие или разрушающие “наше”. Таким образом, дуализм чувств восходит к социальному дуализму. Самим по себе процессам, протекающим в организме, вовсе не присуще деление именно на два со знаками плюс и минус.

К сказанному можно отнести и такие широко распространенные дуальные классификации чувств людей по отношению друг к другу, как деление их на симпатию и антипатию, на любовь и отвращение, сострадание и черствость. Это — разные выражения и оттенки все того же дуального членения окружающей человеческой среды на “мы и они”. Но, углубляясь дальше в сложный и пестрый мир чувств и эмоций людей, мы словно бы утрачиваем эту ясную дуальность.