Читать онлайн «Биологические основы эстетики». Страница 8

С помощью танца можно достичь измененного состояния сознания (как у бушменов в их «танце транса»). Это явление подробно описано, хотя физиология транса все еще нуждается в изучении [74]. Кроме того, танец позволяет человеку разыграть различные ситуации и переживания в форме пантомимы, однако обсуждение этой темы не входит в мою задачу. Мне хотелось бы только обратить внимание на то, что человек стремится к самовыражению как культурное существо, которое берет верх над своим биологическим естеством и тем самым подчеркивает свободу выбора и свободу действия. Человек по своей природе существо культурное и проявляет большую потребность в самообладании. Уменье «властвовать собою» — это, видимо, одно из всеобщих человеческих достоинств. Танец нередко используется для выражения торжества человека над природой. Примером может служить балийский танец «легонг»: некоторые из его движений настолько противоестественны, что овладеть ими путем подражания невозможно: наставнику приходится прибегать к прямому физическому контролю. Как бы то ни было, танцовщица добивается полного овладения этими новыми неестественными движениями и танцует легко и непринужденно, прекрасно сочетая их с движениями изящными и естественными.

Поэзия

Можно утверждать, что способность человека к языковому творчеству — это особенность, отличающая его от всех других животных. Поэтому можно было бы думать, что словесные искусства выражают культурное содержание человека отчетливее всех других, не подчиняясь ограничениям, налагаемым филогенетическими адаптациями (если не считать базисных адаптаций в устройстве нейронных систем, лежащих в основе нашей способности к речи и к усвоению языка). Лишь в самое последнее время мы стали все больше осознавать, что дело обстоит не так просто. Используемые нами метафоры, манера речи и способы самовыражения вообще подчиняются единым и всеобщим законам. Я говорюздесь вовсе не о том тривиальном обстоятельстве, что помыслы человека, какой бы культурой он ни был вскормлен, заняты самым насущным — пропитанием, страхом, сексом и продолжением рода. Я имею в виду другой любопытный факт — то, что все тонкости межличностных взаимодействий следуют, по-видимому, одной и той же системе общеприменимых правил.

Предположение это пришло мне на ум в результате исследований, которые мы проводили больше 10 лет; живя среди различных народов, мы запечатлевали на пленке сцены самопроизвольных (неподготовленных) социальных взаимодействий. Люди вокруг нас добивались положения в обществе, давали отпор агрессорам, утешали огорченных и опечаленных или сами искали утешения, прибегая для всего этого к определенным стратегиям поведения. И вот я нашел, что подобных стратегий не так уж много и что у всех до сих пор изученных народов они, видимо, исходят из одних и тех же принципов. Дети, в какой бы культурной среде они ни воспитывались, разыгрывают эти стратегии примерно одинаково. Взрослые облекают их в слова, но тоже следуют одним и тем же правилам. Прибегая к этим основным стратегиям, они используют в качестве пусковых стимулов не поступки, а речевые штампы, и отвечают тоже словами. Как видим, взаимодействия вербальные, равно как и невербальные, подчинены одним и тем же законам этикета. Существует, если можно так выразиться, всеобщая грамматика социальных взаимодействий, организующая как речевое, так и всякое иное поведение людей [75, 76].

Приведем пример того, как эти всеобщие формы восприятия и мысли отражаются в метафорических символах. Вместе с Фолькером Хеешеном мы разговаривали с новогвинейцами из племени эйно и выяснили, что символику высокого и низкого они употребляют так же, как и мы с вами, высокая оценка противопоставляется у них низкой, как положительная отрицательной. Примерно так же используется и символика светлого/темного и правого/левого: «правое» всегда означает что-то положительное. В основе таких представлений лежит, по-видимому, то, что наши две руки неравноценны, и то, что мы дневные животные [77, 78]. Коль скоро слова, фразы и предложения вызывают определенные реакции, то художник слова, как и музыкант, получает возможность управлять переживаниями людей по своему усмотрению.

Речевое общение разностороннее музыкального или изобразительного. Язык позволяет не только передавать эмоции различной интенсивности, но и сообщать о фактах без всякой эмоциональной окраски. Возможность кодирования сообщений посредством косвенных упоминаний и метафор — это одно из оснований поэзии. Метафоры прямо сопоставимы с аллегорическими изображениями в живописи: и те и другие позволяют нам испытывать удовольствие от раскрытия тайного смысла послания. Словами и фразами можно возбуждать переживания непосредственно, используя речевые штампы (т. е. прямые эквиваленты социальных пусковых стимулов). Но языковые средства могут действовать и иначе: привозвращении к одним и тем же вечным темам человеческого общежития изобразительные фигуры речи закладывают и подкрепляют нормы альтруистического поведения и преданности семье, верности роду и тем, кто попал в беду. В ходе развития культуры и становления новых культурных норм возникают конфликты. Например, истребление врагов возводится в заслугу, хотя это явно противоречит биологически присущему нам воздержанию от умерщвления особи своего же собственного вида. По мере усложнения общества преданность группе (в лице, например, короля) становится преобладающей — она подчиняет себе даже природную приверженность семье и роду. Конфликты такого типа часто изображаются в сагах. Поэзия и тексты песен предназначаются для внушения групповых ценностей, и искусство тем самым превращается порой в орудие пропаганды и манипулирования поведением.

Это станет ясно, если мы вслушаемся в свои собственные патриотические песни. Они ловко используют общепринятые семейные ценности, но при этом подменяют их групповыми. Вот примерный перевод слов одной солдатской песни времен первой мировой войны — марша Берлинского гвардейского полка:

Отличьем гвардейским мундир наш украшен,

В сердцах наших — доблесть и честь.

За кайзера, веру и Родину нашу

Оружье готовы мы несть!

Семья здесь не упомянута, ибо преданность супруге и потомкам в особом подкреплении не нуждается. Что же до верности богу и родине, то ее приходится подкреплять постоянно.

В подобных текстах нередки слова, обозначающие ту или иную степень родства. Например, и «неродные» люди, входящие в состав своей группы, порою именуются «братьями». Такое словоупотребление — это попытка перенести правила поведения, принятые в семье, на всю группу. Примерно таким же образом стихи, песни и речи укрепляют привязанность человека к родной стране. В этом отношении не составляют исключения даже первобытные племена, добывающие пропитание охотой и собирательством. Скажем, нама-готтентоты, живущие находимыми на узкой прибрежной полоске дарами моря, в своих традиционных хвалебных песнопениях прославляют море. Точно так же готтентоты, живущие в пустыне, выказывают привязанность к родной земле особым обрядовым действом, которое описал Куно Будак [79]. Вернувшись в родные места после долгой отлучки, они набирают в рот воду, разбрызгивают ее по земле и восклицают:

/и/наоксан/ хутсе О пращуров моих земля!

/гайсе /кхои /ао те ре Я вижу наконец тебя,

/эйбе /мутси! Явись и встреть меня любя!

Хеешен перевел некоторые песни папуасов эйпо [77]. В этих песнях они восхваляют свои родные горы. Названия этих гор они выкликают во время битвы, взывая к обитавшим в них предкам. Таким образом, способы и средства, которыми жители современного Запада воспитывают любовь к своей стране и почтение к государству, видимо, уходят корнями в глубокое прошлое.

Еще один круг культурных ценностей, передаваемых средствами языка, — это то, что называют героизмом. Такая традиция тоже встречается у первобытных народов. В Каоколенде (Намибия) живут скотоводы племени химба (группа банту); во время своих сборищ они превозносят героические деяния предков, и делают это примерно так же, как в наших песнях и сагах это делаем мы. У многих народов соблюдение общественных норм поведения поддерживается еще и речами, песенными порицаниями и метафорами.

Прибегая в речи к косвенным упоминаниям, можно не переходить на личности и тем самым предотвращать возникновение неприязни. Искусство смягчать выражения позволяет, например, вести очень деликатное ухаживание. В любовной песне можно обратиться к партнеру, не связывая себя никакими обязательствами. Если он (или она) не внемлет зову, то это никак не отражается на уже сложившихся социальных связях: прямого отказа не было. Среди обычных в любовных песнях обращений есть такие, которыми, по-видимому, пользуются едва ли не все народы. Люди племени медлпа в своих песнях называют возлюбленных «пташками» или «птенчиками»: так же, как и мы, они возбуждают этим покровительственное, заботливое отношение к своему предмету. На одном из наших семинаров Кеннет Гуд познакомил нас с брачными песнями индейцев яномами-«химу» и «уайяму» (см. неопубликованную работу К. Гуда «Уайяму и химу — ритуальные брачные песнопения индейцев яномами», 1980). Песни эти замечательны обилием метафор и разного рода непрямых упоминаний. Кроме того, словесная информация сообщается в них коротенькими трехсложными строчками, где каждая очередная строчка начинается с последнего слога предыдущей. От этого текст становится практически непонятен для непосвященных.