Читать онлайн «Варианты жизни. Очерки экзистенциальной психологии». Страница 14

Значение имеет только будущее, а настоящее должно миновать как можно быстрее. И события, этапы жизни мелькают, как километровые столбы в окне экспресса. Достижение конца каждого этапа не приводит к снятию напряжения, ибо за ним еще один этап, и кажется, что дорога уходит в бесконечность. Накопленный опыт «тренировочной жизни» оказался неадекватно перенесенным на «жизнь настоящую». Те, кто спешил стать большим и сильным, быстрее повзрослеть и прикоснуться к «настоящему делу», те, кто воспринимал учебу в вузе как неизбежное зло, вынужденную отсрочку перед вступлением в «большой мир», продолжают в дальнейшем прыгать по лестнице целей. Но это – лестница в небо, за вершиной – пропасть.

На чем основана субъективная модель мира, в которой жизнь расценивается как подготовка к ней? Мне кажется – на гипертрофии способности человека строить определенный прогноз и идеальные планы будущего.

На гипертрофии неконтролируемой человеческой агрессивности произрастает война как деятельность по самоуничтожению человека. Эсхатологические религии, учения, обещающие своим адептам рай за пределами времени земной жизни, произрастают на почве неоправданного оптимизма и гипертрофированной способности человека к дальнему прогнозу и стремлении к индивидуальному бессмертию. Земная жизнь, единственная и неповторимая, рассматривается как юдоль страданий, как подготовка к иной жизни, более совершенной, войти в которую достойны не все, а лишь избранные.

Христианин готовит себя не к смерти, а к райской жизни за пределами жизни земной, которая рассматривается как не подлинная, не настоящая, а предшествующая жизни грядущей. Потому идеалом становится терпение и страдание, ибо нельзя иначе отнестись к земной жизни, которая – лишь прихожая, а за ней прекрасные залы райского блаженства.

Такая трактовка индивидуального бытия предрасполагает человека завершить свою земную, грешную жизнь как можно раньше – «экстерном». Модус земной жизни как предисловия, подготовки к истинной жизни – основа для отрицания необходимости своей жизни вообще. Нет лучшего психологического обоснования для самоубийства, ибо в христианстве только смерть отделяет «жизнь предварительную» от «жизни настоящей» – в райских кущах. Прекращая свою жизнь, мы завершаем подготовительную ступень.

Поэтому христианство отрицает право на самоубийство, поэтому отцы Церкви извергают инвективы, осуждающие людей, решившихся на последний акт отчаяния, ибо это явно вытекает из сути христианского подхода к жизни.

Самоубийц хоронили за пределами церковной кладбищенской ограды, обоснованием служили упреки в присвоении ими божественного права даровать и отнимать жизнь. Только Бог имеет право творить и уничтожать тварные существа. Считать себя равным Богу есть высшая гордыня, осуждаемая Церковью. Ощущение и осознание единственности жизни повышает требования к ней и себе, возрастает оценка значения своего существования «здесь и сейчас».

Но давление этой реальности на индивидуальную психику настолько велико, что оно ведет к трагическому мировосприятию. Жажда бессмертия стихийна и неосознанна. Ее корни в крайней ограниченности времени, отпущенного природой на индивидуальную человеческую жизнь, по сравнению с огромными ресурсами для творчества, заложенными природой и обществом в человеке. Давление этих ресурсов сковано стальной оболочкой возможностей, которые предоставляет индивиду мир.

Время, отведенное природой на биологическое взросление, а обществом – на образование и социализацию индивида, велико по сравнению с краткой жизнью. Образом любого человека становится космонавт первого поколения, который тратит большую часть жизни на подготовку к единственному полету.

Подготовка к жизни, обеспеченная традиционной системой социализации и образования, также стала бессмысленной, ибо прогрессирующее увеличение времени на социализацию не компенсируется увеличением дееспособной фазы человеческой жизни. Поэтому мечтой человека является не увеличение продолжительности жизни за счет старости с ее болезнями и ощущением бессилия и ненужности, а увеличение продолжительности молодости и зрелости.

Только в этом случае длительная «подготовка к жизни» становится оправданной. Парадокс «подготовки к жизни» состоит в том, что ее социальная программа не соотносится с биологической. Научный работник получает степень кандидата (или доктора) наук к 30 годам. Пик интеллектуального развития уже пройден: наступает время короткого «плато» – 10–15 лет, а затем неминуемый спад.

Аналогичные процессы происходят и в других сферах человеческой деятельности. Но продление активной жизни человеческого индивида – проблема на сегодняшний день неразрешенная. Какие же выходы за пределы «жизни-предисловия» ищет человек, если такой модус существования его не устраивает? Он организует себе «параллельную жизнь». При том что время одномерно, линейно однонаправлено, человек организует свое существование, вкрапливая эпизоды «подлинной жизни» в течение «жизни подготовительной». Попросту он пренебрегает обязательствами, которые накладывает на него социальное окружение. Ребенок притворяется больным, а чаще – действительно заболевает и отвоевывает себе время, свободное от детского сада с его регламентацией или от школьных занятий. Подросток по разным поводам и под влиянием этой же причины прогуливает уроки и совместно с друзьями организует собственную «псевдовзрослую жизнь». Студент вместо посещения лекций, семинаров и практикумов пьет пиво, гуляет с представителями противоположного (или своего) пола, играет в карты, ходит в турпоходы, занимается в театральной студии и т. д.

Другой путь – экстернат и раннее завершение социализации.

Решительный шаг сделал Иосиф Бродский: «Как припоминается сейчас, я в 15 лет ушел из школы не столько в результате сознательного решения, сколько повинуясь внутреннему импульсу. Просто не мог выносить некоторые физиономии в классе – некоторых соучеников, но в основном – учителей. И вот однажды зимним утром, без всякой видимой причины, я, посреди урока, встал и мелодраматически удалился, прошел сквозь школьные ворота, прекрасно сознавая, что не вернусь никогда. Из чувств, охвативших меня в этот момент, я помню только общее недовольство собой за то, что слишком юн и позволяю столь многим обстоятельствам распоряжаться мной. Еще было смутное, но счастливое ощущение побега, солнечной улицы без конца»[31].

Его другу Сергею Довлатову, личности менее активной, удалось реализовать иной сценарий: «автоматически» поступить на филологический факультет ЛГУ, влюбиться и жениться, завалить сессию, попасть в конвойные войска и обрести там подлинный вариант существования – стать писателем.

«Поколение дворников и сторожей», отлученное номенклатурой и ее приспешниками от подлинной жизни, породило российскую рок-поэзию и субкультуру «Митьков», книги гуманитарного андеграунда и игру «Тетрис». Но с этого начинается иная тема – «жизнь-творчество».

И все же «жизнь – подготовка к жизни» придает смысл затратам времени, человек знает, для чего он живет, он прикреплен к действительности и каждую новую ситуацию рассматривает как возможность чему-либо научиться. Отсюда проистекает жажда новизны, но не просто частоты событий, а новизны личного опыта.

Такой подход к своему существованию лучше всего выражен афоризмом Андрея Кнышева: «Нужно всю жизнь работать над собой, чтобы к смерти стать как можно лучше». Одна беда – накопленный индивидуальный опыт пропадает безвозвратно, и не все счастливцы могут воплотить его в книги, изобретения, фильмы, открытия или хотя бы в рекламные клипы и в постройки на садово-огородном участке. Да и в этом случае речь идет лишь о предметном выражении ничтожной доли опыта, а субъективная его сторона – опыт духовной жизни, переживания, смыслы – пропадает безвозвратно. Может быть, одна из главных посильных задач человечества – найти способ сохранения уникального жизненного опыта каждого человека. И тогда стихи Евгения Евтушенко: «…Не люди умирают, а миры. И каждый раз мне хочется опять об этой невозвратности кричать» – потеряют свой трагический смысл.

Смерть неизбежна. Жизнь лишена смысла. У творческого человека есть возможность не замечать бессмысленность существования.

«Самое страшное в моем деле – отсутствие принуждения к работе. Я могу прийти в мастерскую и ничего не делать. Могу не ходить, а пить пиво у телевизора. Но каждое утро я спускаюсь туда, беру глину и начинаю ее мять. И боюсь, что наступит тот момент, когда мне откажет воля», – сказал мне в порыве откровенности знакомый костромской скульптор. Природа творчества не имеет никакого отношения к внешней активности, как ее ни назови – «надситуативной» (Д. Богоявленская), «сверхнормативной» (В. Петровский) и т. д. и т. п.