Читать онлайн «По ту сторону сознания: методологические проблемы неклассической психологии». Страница 2

В этой книге представлены как бы три витка общения сознаний школ Л. С. Выготского и Д. Н. Узнадзе, три взаимопроникающих пласта мышления. Метками этих трех пластов выступают как бы три фокуса внимания: психология установки, психология деятельности и как нерациональным объять рациональное. Названия этих разделов являются символичными и условными по многим обстоятельствам.

Они условны, прежде всего потому, что и Д. Н. Узнадзе, и Л. С. Выготский, и А. Н. Леонтьев, и яркий исследователь, без которого немыслима «Психология деятельности» — Сергей Леонидович Рубинштейн, не идентифицировали себя только как авторов и представителей отдельных школ и теорий. Они всегда выступали как носители общей психологии, методологии психологии, а тем самым, обладали вполне обоснованной претензией на то, что их идеи и методы анализа покрывают все поле психологической науки. К примеру, А. Н. Леонтьев практически не характеризовал свое направление как «общепсихологическая теория деятельности», «деятельностный подход в психологии», или, тем паче, не именовал его «психологией деятельности». Да и метаморфозы культурно-исторической психологии и так называемой «психологии деятельности» в значительной степени напоминают метаморфозы превращения гусеницы в бабочку, в которых присутствуют и разные жизни, и разные обличья одного существа. Что же касается Д. Н. Узнадзе, то и его гений творил именно общую психологию, инструментом конструирования которой служили представления об установке. И, тем не менее, я считаю разумным уплатить дань устоявшейся традиции и, что не менее важно, обыденному сознанию профессиональных психологов, облегчающему узнаваемость людей, идеи и событий. Этой данью и стали два смысловых центра книги — психология установки и психология деятельности.

Второе обстоятельство, заставляющее акцентировать внимание на условности устоявшихся характеристик двух различных направлений психологии — «психология установки» и «психология деятельности» — имеет более глубинное основание. Оно приоткрывается тогда, когда происходит переход от психологии — к метапсихологии, к тому, что (в буквальном значении приставки «мета») стоит «за» психологией.

Чтобы понять психологию школы Д. Н. Узнадзе, необходимо постичь мета-психологию психологии установки, открыть то, что стоит «за» ней, погрузиться в ту культуру мышления, из которой школа Д. Н. Узнадзе произрастает. Вряд ли бы школа психологии установки столь органично вписалась в историю ведущих психологических школ XX века, если бы «за» психологией установки не проступали как ее исходные основания учение о монадах Готфрида Лейбница и «философия жизни», идеи о «жизненном порыве» как источнике творческой эволюции неутомимого французского философа Анри Бергсона. Д. Н. Узнадзе не раз писал и о том, что «душа проникла всюду». За этими словами угадывается связь мировоззрения Д. Н. Узнадзе с философской культурой Бенедикта Спинозы. С философией Спинозы Д. Н. Узнадзе роднит мысль о человеке как причине самого себя, то есть идея о человеке как самопричинном и, тем самым, свободном существе. Эта мысль достигает своего апогея в таком парадоксальном и убииственном для традиционных подходов к пониманию при чинности в философии тезисе школы Д. Н. Узнадзе, как положение о том, что человек приходит в свое настоящее не прямо из прошлого, а конструирует свое настоящее, как претворение эскиза будущих действий, как воплощение установок, то есть готовностей к будущим действиям.

Любым ученым, которые рисковали говорить о роли будущего в целенаправленном поведении живых систем, был уготовлен костер. Их обзывали еретиками, мистиками и теологами. Но именно они, и среди них Дмитрий Николаевич Узнадзе, открыли путь в страну неклассического мышления, в мир неклассической психологии, в такую теорию относительности человеческих сознаний и бессознательного, которая подстать теории относительности Эйнштейна.

Теория установки по своей мировоззренческо-ценностной функции и в психологии, и в культуре изначально представляла протест против рационального образа человека как изолированного, вырванного из мира существа и марионетки. Мераб Мамардашвили не раз замечал, что для понимания культуры мышления того или иного философа необходимо восстановить ту ЗАДАЧУ, РАДИ которой воздвигаются мировоззрения, системы, теории. Иначе мыслитель будет укоризненно смотреть на нас из прошлого и повторять: «Простите, я не о том говорил». «Задачей» Д. Н. Узнадзе было порождение и исследование «человека свободного» как активного творца биосферы. Отсюда метапсихологии Д. Н. Узнадзе с самого начала присущи системно-исторический подход к человеку, положения о целевой детерминации жизнедеятельности и самодетерминации посредством функциональных тенденций поведения личности. Идеи Узнадзе, его вдохновенная критика экспериментального рационального разума помогли создать неповторимый Мир Дмитрия Узнадзе, в котором люди владеют не только прошлым и настоящим, но и будущим.

Когда проникаешь «за» психологию установки в метапсихологию, то открывается возможность диалога между «психологией установки» и «психологией деятельности».

И Д. Н. Узнадзе, и Л. С. Выготский (иногда явно, иногда косвенно) включились в еще не осмысленный с достаточной полнотой поединок за культуру неклассического мышления, поединок, до сих пор совершающийся между Спинозой и Декартом. В этом поединке сторону Спинозы решительно занимает Л. С. Выготский. В своей работе «Учение об эмоциях: историко-психологическое исследование»[1], написанной незадолго до смерти, Л. С. Выготский характеризует философию Спинозы как одну из величайших революций духа, катастрофический переворот в прежней системе мышления. Именно этот переворот в прежней системе мышления стал исходной точкой кристаллизации классической рациональной культуры мышления, изобретенной Рене Декартом, и неклассической релятивистской культуры мышления, изобретателем которой был Бенедикт Спиноза. Дело будущих историков психологии проследить «линию Декарта» (из культуры мышления которого выросли и продолжают расти учение о рефлексах И. М. Сеченова и И. П. Павлова, бихевиоризм Дж. Уотсона, когнитивная психология и многие другие направления классической объяснительной психологии) и «линию Спинозы» (культура которого проступает за описательной психологией В. Дильтея, интенциональной психологией Ф. Брентано, учением о преднамеренной деятельности и теорией поля К. Левина, экзистенциальной психологией В. Франкла и другими направлениями неклассического релятивистского мышления). В этом ряду — и «психология установки», и «психология деятельности».

Порой казусы, случайности, неожиданные жизненные эпизоды, подобно «ошибкам» и «оговоркам» в психоанализе, позволяют уловить близость казавшихся ранее несовместимых концепций. Так, как-то А. Н. Леонтьев, с некоторым удивлением и весьма понятным для семидесятых годов опасением, поделился со мной содержанием письма от одного из известных западногерманских философов, полученного им после выхода в свет на немецком языке монографии «Деятельность. Сознание. Личность.» Западногерманский ученый в восторженных тонах писал, что он воспринимает идеи этой монографии как яркое продолжение традиций интенциональной психологии Франца Брентано и поздней «феноменологии» — «феноменологии жизненного мира» одного из самых загадочных философов XX века Эдмунда Гуссерля. И сегодня, когда проживаешь логику последних исследований А. Н. Леонтьева о «полях значений» и «образе мира», подобное восприятие метапсихологии, стоящей за монографией «Деятельность. Сознание. Личность», вовсе не кажется заблуждением познакомившегося с идеями А. Н. Леонтьева западногерманского философа.

Из песни слова не выкинешь. И поэтому, рассказывая о метапсихологии «психологии деятельности», исторически неверно и этически постыдно не сказать о философии Карла Маркса, в идеологической упаковке которой «психология деятельности» прожила многие годы в Советском Союзе.

Чтобы выразить свое отношение к этой философии, вновь приведу еще один жизненный эпизод, на этот раз уже из своей биографии. Недавно во время беседы с одним английским экономистом я услышал следующий вопрос: «Почему в России с такой яростью критикуют Маркса? Его исследования достаточно полемичны и глубоки». Действительно, почему в России те, кто вчера выплясывал ритуальные танцы поклонения марксизму, ныне закружились вокруг марксизма в неистовой каннибальской пляске? Причина подобных перевертышей банальна и поэтому верна: «Марксизм был религией». А раз один государственный бог умер, то да здравствует другой бог, или, по лучшим языческим канонам, другие боги. Не пора ли очнуться и, как английский экономист, с невозмутимостью отнестись к той культуре мышления, которая без сомнения связана с философией Маркса, и с разработкой в контексте этой философии категории «предметной деятельности». Маркс настолько же виновен в том, что его возвели в сан бога Ленин и Сталин, как Фридрих Ницше повинен в том, что его именем божился Гитлер. Поэтому я испытываю боль и горечь, когда в философии и психологии третируют «психологию деятельности» и, прежде всего, Сергея Леонидовича Рубинштейна и Алексея Николаевича Леонтьева за то, что они развивали психологию в СССР, окрестив ее знаменем марксистской психологии. Куда ближе мне позиция М. К. Мамардашвили, который в самом начале семидесятых годов с невозмутимостью и уравновешенным гражданским героизмом повествовал изумленным студентам о том, что при анализе сознания и бессознательного такие исследователи (исследователи, а не небожители!), как Карл Маркс и Зигмунд Фрейд разными способами искали пути решения одной задачи — задачи происхождения сознания, искали путь «по ту сторону сознания».