Читать онлайн «Я и Мы». Страница 14

Шизотимик, напротив, довольно легко распределяет одномоментное внимание вширь: одновременно читает и слушает, поддерживает разговор, а мысли и воспоминания текут своим чередом… Он слушает вас, а кроме того, еще и свой внутренний голос. Внешне это выглядит как отрешенность.

Мышление циклотимика конкретно, пластически образно. У шизотимика преобладают абстракции, схемы, символика, отдельные элементы восприятий обладают большой независимостью. Вероятно, поэтому циклотимик — лучший устный рассказчик: его рассказ непринужденно ритмичен, зрим, осязаем, насыщен ароматом подробностей, но в меру, без излишней обстоятельности: никакой навязчивости, все органично. Говорит он лучше, чем пишет, или одинаково; шизотимик обычно лучше пишет, чем говорит, хотя и среди них есть блестящие лекторы и ораторы. Шизотимическое повествование туманно или, напротив, чеканно-четко, детали расплывчаты или болезненно пронзительны, как лучи в темноте; ритм подчеркнут или разорван; композиция, самоцельная оригинальность выступают на первый план, общий принцип связывает все. И вдруг разрыв, парадокс…

Чрезвычайно заманчиво проследить радикалы «шизо» и «цикло» в искусстве. Частично, кавалерийским наскоком сделал это сам Кречмер, заметив, что писатели-циклотимики — это преимущественно реалисты и юмористы (Бальзак, Золя, Рабле), а романтизм, патетика, моральное проповедничество — родовая вотчина шизотимиков (Шиллер, Руссо). Но здесь психологу надо быть особенно осторожным, чтобы не впасть в разновидность профессионального кретинизма, — ведь всех деятелей искусства можно расклассифицировать и по размеру ботинок.

Циклотимик вносит в свое искусство много свежести и естественности, красочность и динамизм, острую занимательность и мягкую лирическую интимность. У шизотимика — тонкость и стильность, изысканность и причудливая фантазия (назову только Чюрлениса). В искусстве шизотимиков преобладают поиски формы. Для циклотимиков она редко бывает проблемой, зато они жадно охотятся за сюжетами. Циклотимик плодовит и разносторонен, шизотимик фанатичен и парадоксален. Талант одного — делать чужое знакомым, другого — знакомое чужим. Один — гений ожидаемого, другой — неожиданного.

А как с юмором? С юмором, в котором так непостижимо сталкиваются и ожидаемое и неожиданное?

Кальвин против Рабле… Стремление снижать напряжение, «заземляться», оздоровляющий смех, апофеоз материально-телесного — это, конечно, циклотимическое. Односторонне серьезные люди, «агеласты», как и ипохондрики (что часто совпадает), относятся в основном к шизотимному полюсу, и самое трагическое в болезни Гоголя заключалось, быть может, в утрате юмора… Однако шизотимику созвучны и тончайшая ирония, и парадоксальное остроумие в духе Бернарда Шоу, и свифтовская сатирическая язвительность. Есть анекдоты шизоидные и циклоидные. А меньше всего юмора, кажется, у эпитимиков.

Не будем же утомительно перечислять имена, избежим риска натяжек, не станем вдаваться в причины того, почему XX век дал такой взрыв шизотимности в искусстве, взрыв, проделавший столь гигантскую разрушительно-созидательную работу. Эти причины, конечно, многосложно социальны, но ведь общество выбирает из психогенофонда. Циклорадикал, достигший в XIX веке своей эстетической вершины, конечно, не исчез, но был надолго оттеснен от пределов модного спроса. Теперь, думается, нужно ждать большой волны циклотимного Возрождения.

Видимо, многое можно объяснить различной доступностью диклотимной и шизотнмной психики внушениям, а через это и отношение к традициям и стереотипам, которые суть не что иное, как общественные внушения. Циклотимик более внушаем, шизотимик более самовнушаем; прямым внушениям его психика сопротивляется сильнее, но зато более доступна косвенным. (О внушении подробнее дальше.) Внушаемость циклотимика широка, шизотимика — узка; отсюда у шизотимика экстремизм, крайности отрицания и утверждения, а у циклотимика преобладает умеренное, уравновешивающее, гармонизирующее начало. (Не круглые ли носы у либеральных оппортунистов?)

Легко подпадая под внушения, циклотимик легко и освобождается от них, ибо доступен все новым и новым; но и прежние действенны: он не порывает со старым, а пластично отходит, вернее, его полегоньку относит. По отношению к стереотипу он выступает более всего как умелый и любовный хранитель, поддерживающий его естественную жизнь, то есть необходимое движение; ему не изменяет интуитивное чувство меры.

Шизотимик же в силу малой внушаемости обычно более независим и самостоятелен. Это разрушитель стереотипа, но также и создатель его и строжайший приверженец. Если уж он подпал под внушение, дело принимает безнадежный оборот: принятому или созданному им самим стереотипу он следует до конца, до момента, пока не сожжет то, чему поклонялся, и не поклонится тому, что сжигал.

Наблюдая за отношениями циклотимиков и шизотимиков в обыденной жизни, часто задаешься вопросом: прав ли Кречмер, полагавший, что «оба сорта людей плохо понимают друг друга?». Да, так бывает часто, и думаю, можно не объяснять почему. Особенно при первом контакте.

Где-то мне встретилось выражение: «человек кошачьего типа». Ах вот где: так назвал самого себя Грей Уолтер, блестящий английский нейрофизиолог, автор прекрасной книги «Живой мозг», недавно у нас переведенной.

«Я человек кошачьего типа» — это значит: не люблю фамильярности, хожу сам по себе, терпелив, но капризен, отличаюсь постоянством привычек, но неожидан. Кошки — это, бесспорно, шизоиды, хотя и среди них есть свои циклотимики. Ну конечно, с чего бы это кошкам и собакам хорошо понимать друг друга? (А циклоид — это, разумеется, собачий тип.)

Нередко, однако, оказывается, что циклотимик и шизотимик сходятся в дружеской или супружеской паре. Когда так происходит, союз оказывается обычно на удивление прочным (опять вспоминаются Дон-Кихот и Санчо Панса). Тут уж, очевидно, срабатывает принцип дополнительности. Кому и приспособиться к шизотимику, если не циклотимику, гибкому и синтонному?

Если уж кошка с собакой сошлись характерами, то дружба эта трогательнее и прочнее, чем дружба двух псов или двух котов (последнее возможно ли?). Но что возобладает, притяжение или отталкивание, предсказать трудно, так же как трудно предвидеть, кто окажется ведущим, а кто ведомым. Казалось бы, шизотимик, менее внушаемый, более самостоятельный, должен быть лидером. Так оно часто и выходит, особенно если шизотимик активный. Но как конкретно повернется дело, зависит, конечно, от массы переменных различных порядков. Чаще всего схема такая: шизотимик стратегический лидер, циклотимик — тактический.

Самые лучшие человеческие качества, в социальном своем значении тождественные, у представителей обоих полюсов проявляются по-разному и приводят к неодинаковым результатам. На шизотимном полюсе — чистота, трепетная преданность, самоотверженность. Да, если искать добродетель, то она здесь. Некоторые психиатры позволяют себе говорить даже о «шизофреническом благородстве», о «шизофренической честности». Пусть шизофреническое, в этом ли дело? Но обязательно: даже при самой интенсивной, конкретной и трезвой деятельности в пользу других — что-то отрешенное, обобщенное, надреальное. Таков шизотимический альтруизм — альтруизм Дон-Кихота.

У циклотимика альтруизм земной, щедрый и изобильный, никакой отрешенности и самоотверженности, просто и в голову не приходит, что может быть иначе: это не добродетель, но та человеческая надежность и теплота, к которой так легко привыкаешь и без которой так трудно.

КУДА ДЕВАЛИСЬ ЧЕРТ И ДЬЯВОЛ?

Это приходится ощущать каждый день.

Передо мной пациент или не пациент, а просто знакомый или незнакомый человек, с которым я разговариваю, вступаю в какие-то отношения. Я смотрю, говорю…

Не понимаю…

Прогнозирую, предвижу, ставлю диагноз, лечу, иногда успешно, успокаиваю, ободряю, отказываю, советую, не советую, просто общаюсь — и не понимаю.

Не понимаю этот голос, чуть дернувшуюся щеку, этот блестящий лоб, эту усмешку, это прощание… Так много человека — не понимаю его.

Чувство пропажи, безвозвратной пропажи: сколько вижу, сколько слышу, воспринимаю от человека — и не осмысливаю, не знаю и никогда не узнаю значения, причины, забываю…

Опорные точки? Конечно, есть. И Кречмер помогает среди многих. Но ведь я сказал, что он сделал попытку с негодными средствами. Конечно, с негодными. И Павлов — с негодными. Никто, никто еще не предложил умственного аппарата, пригодного для охвата хотя бы миллионной доли человеческого многообразия. И генетические изыскания Кречмера с сегодняшней строгой точки зрения весьма слабы, и популяция ограниченная, только немецкая, верхнесаксонская, и объяснить, почему шизоиды чаще астеники, а циклоиды — пикники, почему все-таки у добродетели и у черта нос острый, а при юморе толстый, он не смог, тем более что это далеко не всегда так.