Читать онлайн «Музыкофилия: Сказки о музыке и о мозге». Страница 7

Несмотря на то, что миссис Н. перестала посещать места, где могут играть неаполитанские песни, ее припадки продолжались, уже без всякого влияния музыки, ситуация становилась все более тяжелой. Лекарства были бесполезны, приступы повторялись все чаще, по многу раз в день, и жизнь миссис Н. стала невыносимой. МРТ показала анатомические и электрические аномалии в левой височной доле[46], и стало ясно, что безостановочные припадки во многом связаны именно с этой зоной мозга, поэтому ранее, в 2003 году, она согласилась на операцию, частичную височную лобэктомию, чтобы исправить ситуацию.

После операции все пошло на лад, спонтанные приступы прекратились, и, кроме того, миссис Н. утратила болезненную чувствительность к неаполитанским песням. Она обнаружила это случайно: «после операции я все еще боялась слушать эту музыку. Но однажды я была на вечеринке, и приглашенная группа вдруг начала играть одну из неаполитанских песен. Я выбежала в другую комнату и закрыла дверь. Потом кто-то открыл дверь, и я услышала мелодию – она звучала словно издалека. Я поняла, что чувствую себя вполне нормально, и стала прислушиваться». Чтобы подтвердить свою догадку, она вернулась домой[47] и включила неаполитанские песни. «Я медленно крутила ручку громкости на стерео, до тех пор, пока музыка не загремела на всю квартиру. И она никак не влияла на меня».

Миссис Н. больше не боится музыки, теперь она снова может наслаждаться своими любимыми неаполитанскими песнями. У нее так же прекратились те странные приступы, вызывающие воспоминания юности; похоже, операция, как мог бы предсказать Макдональд Кричли, прошла успешно и положила конец обоим видам припадков.

Миссис Н., конечно, очень рада, что вылечилась. И все же иногда она с тоской вспоминает некоторые свои «видения» – например «врата рая», ведь это одно из тех мест, которые невозможно забыть.

«Звучания ласкают смертный слух,

Но музыка немая мне милей»,

Джон Китс, «Ода греческой вазе»[48]

Музыка играет значительную и часто очень приятную роль в жизни большинства из нас – не только внешняя музыка, но и внутренняя, та, что играет у нас в голове. Когда Галтон в 1880 году написал «Психические образы», он был озабочен исключительно визуальным воображением, и совсем не уделил внимания образам музыкальным. Но простого подсчета будет достаточно, чтобы доказать: образность в музыке играет не менее важную роль, чем в любом визуальном искусстве. Есть люди, которые с трудом могут удержать в голове одну простую мелодию, а есть такие, кто может воссоздавать в своем воображении целые симфонии, настолько четкие и детализированные, что их звучание будет почти неотличимо от живого исполнения.

Я понял это еще в молодости, ведь мои родители находились, можно сказать, на противоположных концах «спектра». Моя мать обычно с трудом вспоминала мелодии, в то время как у отца в голове, кажется, жил целый оркестр. Карманы его всегда были набиты миниатюрными оркестровыми партитурами, и в промежутках между приемами пациентов, он доставал страницу с нотами и устраивал свой собственный внутренний концерт. Ему не нужны были пластинки и граммофоны, он мог сыграть любую музыку в своей голове, возможно, с другим настроением, импровизируя, интерпретируя мелодию по собственному усмотрению, и все же он умел играть без единого инструмента. Перед сном он любил читать музыкальный словарь; он листал страницы, почти случайно открывая книгу тут и там, смакуя строчки – и потом, вдохновленный началом какой-нибудь фразы или партитуры, устраивался в кресле поудобней и слушал свою любимую симфонию, его kleine Nacht musik, как он ее называл.

В отличие от отца, мое музыкальное воображение, – и музыкальное восприятие тоже, – очень сильно ограничено. Я не способен воспроизвести у себя в голове звучание целого оркестра, во всяком случае в нормальных обстоятельствах. Но у меня есть воображение пианиста. Когда речь идет о музыке, которую я знаю хорошо, например, о мазурках Шопена, – их я выучил шестьдесят лет назад и полюбил на всю жизнь, – мне стоит лишь бросить взгляд на партитуру или подумать о конкретной мазурке[49], и музыка начнет играть в моей голове. Я не только «слышу» музыку, я могу «видеть» мои руки, скользящие по клавиатуре рояля, и я «чувствую», как пальцы касаются клавиш, пока я «играю» – и такая виртуальная игра продолжается сама собой, уже без моего участия, стоит мне лишь подумать о ней. Когда я только учился играть мазурки, я обнаружил, что могу практиковаться в своем воображении, и часто «слышал» конкретные пассажи и фрагменты мазурок, звучавшие у меня в мозгу уже без моего участия, сами по себе. Даже если такие вещи происходят непроизвольно и бессознательно, то, мне кажется, подобные внутренние тренировки имеют очень важное значение для любого музыканта и могут быть почти так же полезны, как и реальная игра.

С середины 90-х годов Роберт Заторре и его коллеги занимались исследованием музыкального воображения, используя все самые передовые разработки для получения снимков мозга. Им удалось доказать, что музыка, играющая в воображении, активирует слуховую зону коры головного мозга почти так же сильно, как и настоящая, живая музыка. Кроме того воображаемая музыка способна оказывать влияние на моторную зону коры мозга, и наоборот, игра на воображаемом музыкальном инструменте активирует слуховую зону. «Это, – заметил Заторре в своей работе, вышедшей в 2005 году, – вполне соответствует заявлениям музыкантов, которые утверждают, что могут «слышать» свои инструменты даже когда не играют на них, а просто воображают музыку».

Как заметил Альваро Паскаль-Леоне, исследования местного мозгового кровотока [показали, что] когда музыкант играет на воображаемом инструменте, просто перебирая пальцами по воздуху, в мозгу у него активируются те же центральные нейронные структуры, которые требуются для игры на настоящем инструменте. При этом простой мысленной тренировки бывает достаточно, чтобы задействовать нейронные цепи, имеющие решающее значение на ранних стадиях обучения. Подобные мысленные тренировки не только увеличивают мастерство музыканта, но так же дают ему возможность развивать свои навыки дальше, при этом практически не прикасаясь к инструменту. Комбинация мысленных и физических тренировок [добавляет Альваро Паскаль-Леоне] дает гораздо более ощутимые результаты, чем простые физические тренировки; теперь, проведя все необходимые исследования, мы можем дать физиологическое объяснение этому явлению.

Предвкушение и самовнушение может значительно обострить наше музыкальное воображение и иногда даже вызвать нечто вроде ложного восприятия. Джером Бернер, мой очень музыкальный друг, однажды рассказал мне о таком случае: он поставил пластинку Моцарта на проигрыватель и слушал ее с величайшим удовольствием, потом решил перевернуть ее и послушать вторую сторону, но вдруг обнаружил, что проигрыватель все это время был выключен. Возможно, это крайний случай, но он отлично описывает опыт, который так или иначе испытывал каждый из нас, слушая знакомую музыку: когда нам кажется, что мелодия все еще играет, хотя радио уже выключено, и мы задаемся вопросом – эта песня все еще звучит, или мы просто додумываем ее в свой голове?

Некоторые не очень убедительные эксперименты проводились в 1960-х годах – авторы исследовали то, что они сами назвали «эффектом «White Christmas». Людям давали послушать всем известную песню Бинга Кросби «White Christmas», и многие из участников эксперимента продолжали «слышать» мелодию даже после того, как регулятор громкости был доведен до нулевого деления; а бывали еще более интересные случаи: некоторые люди слышали музыку даже тогда, когда авторы эксперимента лишь делали вид, что включили проигрыватель, хотя на самом деле никакой музыки не было. Уильям Келли и его коллеги из Дартмута недавно получили физиологическое подтверждение подобного состояния – когда воображение невольно «заполняется» музыкальными образами. Они помещали добровольцев в аппарат МРТ и включали музыку – знакомые мелодии перемежались с незнакомыми, с пробелом тишины внутри каждого музыкального фрагмента; ученые следили за слуховой зоной коры головного мозга в процессе прослушивания. И выяснилось, что во время прослушивания знакомой мелодии добровольцы просто не замечали этих пробелов тишины, но, в то же время, доктор Келли установил, что эти самые «пробелы в знакомых песнях вызывали в слуховых и ассоциативных зонах мозга гораздо большую активность, чем те же тихие фрагменты в песнях незнакомых; результат был один и тот же, как для музыки со словами, так и без»[50].

В момент, когда мы намеренно, сознательно начинаем думать о музыке, в нашем мозгу активируются не только слуховая и моторная зоны, но и лобная зона коры мозга, отвечающая за выбор и способность к планированию. Подобное сознательное музыкальное воображение играет решающую роль в жизни профессиональных музыкантов – именно оно спасло Бетховена от творческого бесплодия и безумия после того, как он оглох и уже больше не мог слышать никакую музыку, кроме той, что играла у него внутри[51] [52].