Читать онлайн «Музыкофилия: Сказки о музыке и о мозге». Страница 17

Нет никаких сомнений в физиологической основе музыкальных галлюцинаций, и все же мы должны задуматься о том, в какой степени другие факторы[151] могут повлиять на изначальное "содержание" галлюцинаций, их последующее развитие и роль. Я думал об этих факторах в 1985-м году, когда писал о миссис О’С и миссис О’М; Уалдер Пенфилд тоже задавался вопросом, есть ли какой-то смысл в содержании песен или сцен, возникающих в голове пациента в некоторых случаях судорожных припадков. Репертуар музыкальных галлюцинаций, заключил он, "довольно случайный, за исключением тех эпизодов, когда кора головного мозга находится в определенном патологическом состоянии". Родолфо Ллинас, подобно Пенфилду, писал о непрерывной активности в ядрах базальных ганглиев, и о том, что они «по-видимому, действуют, как непрерывный генератор случайных шумов». Когда время от времени возникал такой шум или его фрагмент и запускал в сознании песню или несколько тактов музыки, Ллинас считал это чисто абстрактным явлением "без явной эмоциональной реакции"Но некоторые вещи могут начаться случайно – нервный тик, например, может вырваться из перевозбужденных базальных ганглиев – и потом приобрести ассоциации и смысл.

Мы можем использовать слово «случайный» в отношении эффектов, возникающих в результате незначительных повреждений в базальных ганглиях – в непроизвольных движениях например, в непроизвольных движениях, которые называются хорея. При хорее нет личного участия больного; непроизвольные движения полностью автоматичны, большей частью происходят вне сознания и могут быть заметны для окружающих в большей степени, чем для самого пациента. Но «случайный» - это слово, которое нельзя с полной уверенностью употребить говоря об опыте человека, будь то переживания, относящиеся к восприятию, воображению или галлюцинациям. Музыкальные галлюцинации исходят из жизненного опыта и памяти индивидуума, и без сомнения, определяющую роль здесь играет значимость той или иной музыки для конкретного человека Также большое значение имеет тот факт, как часто и долго человек слышал определённую музыку, и этот фактор даже важнее, чем его личные пристрастия - подавляющее большинство музыкальных галлюцинаций обычно бывает в жанре популярной музыки и песен (а для представителей более ранних поколений характерны церковные и патриотические темы), даже если речь идет о профессиональных музыкантах или об очень искушенных любителях музыки.[152]

Музыкальные галлюцинации отражают скорее вкусы, характерные для определённого времени, чем вкусы конкретного человека. Некоторые люди, хотя таких мало, в конце концов, начинают получать удовольствие от своих галлюцинаций; многие испытывают муки; и все же большинство людей рано или поздно как-то приспосабливаются и принимают их. Иногда это проявляется в непосредственном взаимодействии, как например, в случае, очаровательную историю которого опубликовали Тимоти Миллер и Т.У.Кросби. Их пациентка, старая глухая леди, «проснулась однажды утром и услышала музыку – церковный квартет, поющий старый гимн, который она помнила еще из детства». Как только она убедилась, что музыка эта не исходит ни из радио и ни из телевизора, она спокойно приняла тот факт, что «песня звучит в голове». Репертуар гимнов хора расширялся: «В целом, музыка была приятная, и пациентка часто наслаждалась ею, напевая вместе с квартетом… Она так же обнаружила, что может научить квартет новым песням, просто подумав о нескольких нужных строчках, и квартет тут же подхватит и продолжит песню, даже если сама она забыла какие-то слова». Миллер и Кросби заметили, что галлюцинации не изменились и год спустя, добавив, что их пациентка «хорошо приспособилась, и относится к галлюцинациям, как к «кресту», который должна нести» И все же «несение креста» не всегда имеет негативные коннотации; это выражение так же может означать благосклонность и выбор. Недавно я имел возможность встретиться с замечательной старушкой-пастором, у которой стали развиваться музыкальные галлюцинации – в основном, церковные песни – по мере того, как она начала терять слух. Она воспринимала свои галлюцинации как «дар» и в значительной степени «натренировала» их так, что они появлялись каждый раз, когда она была в церкви или на молитве, но замолкали во время приема пищи, например. Она встроила свои галлюцинации в глубоко религиозный контекст. Подобное личное воздействие полностью допустимо – на самом деле даже требуется – и в модели Конорски и в модели Ллинаса. Фрагментарные паттерны музыки могут генерироваться базальными ганглиями в виде «сырой» музыки, без всякой эмоциональной окраски или ассоциаций – в этом случае музыка оказывается бессмысленной. Но эти музыкальные фрагменты могут проделать свой путь до таламокортикальных систем, лежащих в основе сознания и эго и там они окончательно формируются и облекаются в смыслы, чувства и ассоциации всех видов. К тому моменту, когда эти фрагменты достигают сознания, с ними уже связаны значения и эмоции.

Возможно, самый глубокий анализ музыкальных галлюцинаций и их формирования посредством личного опыта и чувств человека, а также их непрерывного взаимодействия с его разумом и характером, был проведен выдающимся психоаналитиком Лео Рэнджеллом. Для Рэнджелла музыкальные галлюцинации были предметом постоянного самоисследования, которое длится уже более 10 лет.

Доктор Рэнджелл впервые написал мне о своих музыкальных галлюцинациях в 1996 году. [153]

Ему было восемьдесят два, и за два месяца до этого момента он пережил второе шунтирование:

Проснувшись в отделении интенсивной терапии, я услышал пение, и я сказал своим детям: «Тут где-то школа раввинов неподалеку». Это звучало так, будто старый равви… учил своих юных учеников петь и исполнять свои ритуалы. Я сказал своей семье, что раввин наверно работает допоздна, даже до полуночи поскольку в это время я также слышал музыку. Мои дети посмотрели друг на друга и сказали изумленно и терпеливо: «Тут поблизости нигде нет школы раввинов».

Естественно, вскоре я понял, в чем дело. И испытал одновременно облегчение и беспокойство… Наверное, эта музыка была непрерывной, но я почти или совсем не обращал на неё внимания в течение долгих периодов времени. Когда, через шесть дней, я покинул клинику… «раввин» последовал за мной. Теперь он пел за окнами моего дома, там, на холмах; или он был в каньоне? Через несколько недель я отправился в свое первое путешествие на самолете и он полетел со мной.

Рэнджелл надеялся, что эти музыкальные галлюцинации со временем исчезнут. Возможно, он думал, что они появились в результате анестезии или морфия, который ему вводили после операции. Он так же пережил "множественные" когнитивные искажения, которые знакомы каждому пациенту после шунтирования» но они быстро прошли. [154]

Однако спустя полгода он стал бояться, что галлюцинации уже никогда не исчезнут. В течение дня он часто мог заглушить музыку, занимаясь какой-нибудь умственной деятельностью, но ночью музыкальные галлюцинации не давали ему уснуть [155].

У доктора Рэнджелла были серьезные проблемы со слухом. «Уже много лет я страдаю от неврита слухового нерва, это наследственное. Музыкальные галлюцинации, мне кажется, связаны с гиперакузией, которая сопутствует потере слуха. Должно быть произошла перегрузка внутренних, центральных слуховых каналов, и они начали усиливать звуки». Он предположил, что гиперактивность слуховых каналов мозга поначалу могла быть вызвана внешними ритмами ветра, шума дорожного движения, гудения моторов или внутренними ритмами дыхания или сердцебиения – и «после мой разум превращает эти звуки в музыку или песню, устанавливая над шумами свою власть. Пассивное восприятие побеждено активным».

Доктор Рэнджелл чувствовал, что его музыка связана с его настроением и обстоятельствами, при которых она появляется. Поначалу, в клинике, песни менялись; иногда это были похоронные песни, элегические, раввинские, иногда ритмичные и веселые "Оо-ла-ла, оо-ла-ла" менялось на "ой-вей, ой-вей, ой-вей, вей, вей"[156]. Когда он шел из клиники домой, он услышал «When Johnny Comes Marching Home Again»[157], потом «бойкие и веселые песни» вроде «Alouette, gentille alouette»[158].

"Если какая-нибудь посторонняя песня не появляется в голове, - продолжал он, - то мой мозг и мой разум творят её сами: музыка создаётся из внешних ритмичных звуков и часто сопровождается бессмысленными словами. Это могут быть фразы, которые я только что услышал, или прочел, или подумал". Он чувствовал, что это явление связано с творческими способностями, как сны. Я продолжал переписываться с доктором Рэнджеллом, и в 2003 году он написал:

Я живу с этим уже почти восемь лет. Симптомы не изменились. Это продолжается круглые сутки… [но], говоря, что это всегда со мной, я вовсе не имею в виду, что я всегда замечаю музыку – если бы это было так, я бы уже давно угодил в психушку. Эта музыка – часть меня, она там, внутри меня, всякий раз, когда я думаю о ней. И как только мой разум освобождается работы, она тут же что-то играет. Но я могу выбирать мелодии, не прилагая усилий. Стоит мне подумать об одном такте музыки или об одном слове текста, как тут же всё произведение врывается в мой разум и начинает играть. Это похоже на самый чувствительный в мире пульт управления. Музыка остается у меня в голове столько, сколько пожелает – или столько, сколько я позволю ей… Это как радио, у которого есть только кнопка включения.