Читать онлайн «О чем говорить с ребенком? Инструкция по выживанию для современных российских родителей». Страница 5

Совсем по-иному представлен образ отца. Слово «разгул» послужило бы самым удачным выражением для описания его времяпрепровождения. На протяжении всего повествования вы не найдете отца, занятым каким-либо делом. Просматривая русские псевдобиографии, Вотчел с любопытством отмечает, что отцы чаще всего изображаются людьми непрактическими, праздными. В редких случаях они серьезно беспокоятся о состоянии дел в поместье, но ни к каким серьезным последствиям это обычно не приводит, кроме как к проявлениям озабоченности на челе и пространным разговорам о судьбах отечества. Отцы притягивают внимание детей, но, как правило, взрослые мужи держатся на расстоянии от своих отпрысков. В патриархальной России отцы не играют какой-либо активной роли в воспитании детей. Они просто беззаботные транжиры и повесы. Интересно, что даже в набоковском полубиографическим романе «Дар» отец, в реальности известный и очень серьезный политик, показан как эксцентричный коллекционер бабочек, витающий в облаках, вдали от жизни. Так сильна была литературная традиция! Взрослый Набоков презрительно относился к дутому авторитету отца, оставив ему амплуа «недотыкомки». Пример Толстого и Набокова показывают, что умиление и благодарность за беззаботное детство сменяются раздражением и претензиями к взрослым, когда дети пытаются самостоятельно реализоваться и осмыслить свою жизнь.

И тем не менее литературная традиция оправдывала игнорирование отцами семейных обязанностей и детских проблем. Дети не оставались без внимания взрослых. В семью расширенного типа входили не только родители, дети, их бабушки и дедушки, но также няни, гувернеры (гувернантки), дядьки. Количество воспитателей было явно избыточным, но оно создавало атмосферу повышенного внимания, любви и опеки вокруг детей. Когда дети подрастали, уже в 14–16 лет, их отправляли учиться. Это было самой настоящей трагедией как для детей, так и для челяди. Вой стоял на весь двор. Помните сцену прощания Штольца с отцом и подворьем в экранизации гончаровского «Обломова»? Собственно, так и начиналась тяжелая взрослая жизнь. Заканчивался период «золотого», счастливого, безмятежного детства.

Няня всегда описывается с необыкновенной теплотой. Обычно это простая крестьянка, которая растит ребенка с самого рождения. Возникающая привязанность ребенка к няне становится взаимной. Няня противостоит строгим воспитателям и дисциплинарным воздействиям родителей. Она балует ребенка, покрывает его шалости, жалеет его. С ней можно поделиться своими страхами и желаниями. Няни олицетворяют патриархальную традицию – с верой в духов, гадания, приметы, которые будоражат детское воображение.

Помимо няни, помещичьих детей окружало множество слуг. Количество дворовой челяди особо поражало западных читателей и исследователей. Вотчел даже иронично предполагает, что русская привычка на всякую работу назначать по три человека, так, что потом концы с концами не сведешь, берет начало в этой самой дворянской традиции содержать огромную армию нахлебников.

Слуги всегда находились под рукой. А когда в дом приглашали на проживание французских или немецких воспитателей (гувернеров), дворовая челядь стремилась защитить детей от «чужих» и их претензий. Чужаков не любили, над ними посмеивались.

Сама усадьба является местом ностальгического паломничества. Удаленная от столиц, Москвы и Петербурга, она окружена лесами, лугами, а до ближайшего соседа нужно порой целый день лошадей гнать. До времен царствования Екатерины Великой поместья имели довольно скромный вид, это были в основном деревянные дома с большой залой в центре, несколькими комнатушками для челяди, хозяйским кабинетом, а также небольшим мезонином со спальнями. В результате европейской моды, введенной императрицей, стали строить большие, роскошные усадьбы с парками, фонтанами и памятниками. Но в литературной традиции сохранились образы восемнадцатого века – дом с тихим, патриархальным укладом и неторопливой жизнью всей семьи в поместье. Город, столица противопоставлялись жизни истинной, деревенской, проходящей в окружении природы и в соответствии с природными циклами и погодными изменениями. Да еще деревенские праздники структурировали эту жизнь.

И такое существование писатели XIX века описывали как рай, а отъезд в город воспринимается в их произведениях как потерянный рай. В гончаровском «Обломове» главный герой вспоминает время, когда он был центром вселенной, окружен любовью матери и няни. Образы детства так сильны, что притягивают и постоянно уводят Обломова в идиллию семейного поместья. А рядом с маленьким Илюшей все время находилась нянечка, которая рассказывала мальчику сказки и воссоздавала мир еще более совершенный и идеальный, чем тот, в котором проходило детство мальчика, – реки с молоком и медом. А главное, никто ничего не делает, потому что все и так есть.

Если в европейской традиции детство изображается как источник ограничений и страданий, которые могут быть преодолены со временем, во взрослой жизни, то в русской литературе детство – это источник счастья, удовольствий, куда герой хочет и стремится вернуться любой ценой. Отвергая исторический идеал постепенного улучшения жизни, русский стремится впасть в детство, безмятежную созерцательность, оторваться от всего остального мира, уединиться в тиши своих собственных иллюзий.

До того как ребенку исполнится восемь-девять лет, он чувствует себя свободным царем в усадьбе, он предается любимым играм или безделию под пристальным оком няни. В это время детей не загружали уроками. Позже на проживание в поместье приглашались учителя – мужчины для мальчиков, женщины для девочек. Ими часто становились французы, попавшие в Россию в период с 1789 по 1820 год. Оставленные Великой Армией Наполеона представители аристократии или псевдоаристократии были рады жить в поместьях на полном довольствии в почете и уважении. Наличие иностранца в доме было признаком определенного статуса хозяина. Только богатые люди могли позволить себе содержать в доме француза или немца с самого рождения ребенка, беспокоясь о чистоте иностранного произношения у детей. Так или иначе, общение с иностранцем расширяло кругозор детей. И только совсем редко учителями становились русские.

Во второй половине девятнадцатого столетия появилась мода на англичан. Так, герой «Анны Карениной» Вронский, устраивая свою жизнь в поместье с Анной и их дочерью, стремился придерживаться английского стиля. Такая тенденция продержалась до начала двадцатого века. Набоков утверждал, что читать по-английски он научился раньше, чем по-русски. С середины девятнадцатого века, дети стали учиться в обычных школах, в том числе и иностранному языку.

Литературная традиция – это способ закрепления культурной традиции. Уж два века как помещичья усадьба с деревенским бытом изжила себя, но литературно обработанное воспоминание о ней передается из поколение в поколение как самая заветная детская мечта. И современные русские дети, вырастая, мечтают не только обзавестись семьей, капиталом, но и большим загородным домом.

Склонность погружаться в детские воспоминания – своеобразный уход в детство, который психоаналитики называют регрессией. Регрессия – это способ снизить психологическую тяжесть ситуации, одна из возможных, чаще непродуктивных реакций на трудную ситуацию, в которой находится личность. Реакция страуса, прячущего голову в песок, не желающего всматриваться и осмыслять проблему.

И вдруг среди этого потока псевдобиографий, умилений и щеголяний своими детскими годами, в которых виделся и залог будущего успеха, и намеки на особые таланты, появляется новая, радикально другая версия детства. В 1913 (!) году Максим Горький издает свою трилогию. Вместо панегирика и оправдания консервативного помещичьего уклада он дает версию будущего социалистического идеала, который сравняет возможности всех. Толстой благословил Горького, подталкивая его к повторению своей литературной биографии. Но Горький написал свое «»Детство» в форме пародии на толстовскую трилогию, ощущая огромную разницу в обстоятельствах и времени, формировавших личности и таланты писателей. Горький не только преодолел подражательство своим учителям, но и смело заявил фактически новую литературную и культурную традицию.

Но истинным основанием для переписывания самой модели детства были, конечно, тяжелые условия, в которых рос маленький тогда еще Алексей Пешков. Горький не мог разделить ностальгических умилений Толстого. Сцены сельской жизни наводили на него тоску. Крестьяне, которые работали не разгибаясь, виделись ему людьми ограниченными, почти дикими, не доверяющими ни себе, ни другим. Конечно, его предпочтения были на стороне городских рабочих и со временем все больше пропитывались презрением к «идиотизму сельской жизни» (со слов Маркса).