Читать онлайн «Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии». Страница 11

Это действительно разные вещи – то ли мы действительно лечим (терапевтируем) невротическое расстройство, то ли оказываем помощь врачу-психиатру в социальной и личностной адаптации душевнобольного, то ли мы выполняем роль того Другого, того Собеседника (как писал А.А. Ухтомский), который помогает человеку без очерченного психического расстройства, но с личностным кризисом, найти самого себя. Это разные вещи, хотя, казалось бы, речь идет об одной и той же психотерапевтической помощи.

Сам психотерапевт тут меняется: в одном случае он является, прежде всего, психиатром с дополнительной специализацией по психотерапии, в другом – собственно врачом-психотерапевтом, в третьем – человеком, обладающим, кроме прочего, психотерапевтическими знаниями. Для неспециалиста эти различия вряд ли вполне очевидны, но, на самом деле, это существенно, потому что речь идет о разных способах думать в отношении пациента (клиента): одно дело, если мы «видим» в человеке душевнобольного, другое – нормального человека с функциональным психическим расстройством, с «психологической проблемой» и третье – человека, переживающего внутренние изменения, совершенствующегося, а вовсе не болеющего.

Но даже в этой, казалось бы, такой нехитрой дефиниции все отнюдь не так просто, как может показаться стороннему наблюдателю. Ведь, в любом случае, в психотерапевте есть и психиатр, и собственно психотерапевт, и непосредственно человек, а в его пациенте (клиенте) есть и пациент (клиент), и определенное «психическое состояние», и собственно человек. То есть, отношения врача и его пациента (клиента) в принципе куда сложнее, нежели простое ролевое взаимодействие. Особенно, кстати сказать, это существенно для России, где нет еще социальной «привычки» к психотерапии, и специалиста рассматривают, прежде всего, с точки зрения его личностных и человеческих качеств, а вовсе не как профессионала, специалиста. Прибегая к помощи кардиохирурга, мы, конечно, и от него ждем, что он окажется «хорошим человеком». Но если нам придется выбирать между «хорошим кардиохирургом», но «вздорным человеком», с одной стороны, и «плохим кардиохирургом», но «хорошим человеком» – с другой, мы, скорее всего, выберем первого. В отношении психотерапевта эта логика уже не работает.

Иными словами, быть «хорошим психотерапевтом» (то есть, обладать определенным набором знаний и навыков, талантом) психотерапевту недостаточно. Более того, без соответствующих личностных, человеческих качеств психотерапевт вряд ли сможет осуществить свою лечебную функцию. Как хирург должен предстать перед своим больным на операционном столе в стерильном халате, бахилах, маске, шапочке, с обработанными в специальном растворе руками в одноразовых перчатках, так и психотерапевт должен быть для своего пациента (клиента), прежде всего, хорошим человеком, лишенным собственных психологических проблем, способным к сопереживанию, состраданию, эмоциональному участию и так далее. По сути, это уже часть работы, а особые отношения доверия, участия, заинтересованности и так далее, которые выстраиваются между психотерапевтом и его пациентом (клиентом), – это непременное условие эффективной психотерапии.

Таким образом, введенные нами уточнения и дефиниции, на деле, вовсе не настолько употребимы, как нам бы того хотелось. Все равно статус (роль, положение) психотерапевта расплывается, а следовательно, и его отношения с пациентом (клиентом) тоже не могут быть строго определены и структурированы. Однако, определенная ясность все-таки возникает… Есть психотерапия как техника, технология, как инструмент, словно скальпель в руках хирурга, как технология проведения им той или иной операции, а есть и непременные условия психотерапии, некая среда, в которой она единственно может проводиться. Если продолжить нашу аналогию с хирургическим вмешательством, то гуманистический континуум психотерапии (вне зависимости от особенностей и направленности той или иной психотерапевтической школы)8 – это примерно то же самое, что и асептический режим, режим стерильности в операционной.

Системная поведенческая психотерапия, разработанная одним из авторов настоящей работы совместно с Г.Г. Аверьяновым, исторически принадлежит к бихевиоральному направлению в психотерапии (когнитивно-поведенческой психотерапии)9. Первоначально же поведенческая психотерапия развивалась в направлении редукции сознательных компонентов психотерапевтического процесса, а Б.Ф. Скиннер, как известно, даже отрицал понятие личности10, что уж тут говорить о гуманистическом континууме. Когнитивисты же, со своей стороны, всегда скептически относились к понятиям «самости», «экзистенции», «человеческого духа», тогда как понятие «личность» рассматривается в теоретических концепциях классиков когнитивной психотерапии в весьма урезанном виде. Так, например, Дж. Келли понимал под понятием «личности» систему конструктов, которые используются человеком для прогнозирования будущих событий11.

Но, несмотря на определенный и вполне объяснимый статусом консерватизм когнитивно-поведенческих теорий в этом отношении, даже они не выдержали испытания «гуманистической революцией». Лучшим доказательством этого являются слова, сказанные Альбертом Эллисом на конференции по эволюции психотерапии (1990 г.): «Есть определенные качества, которыми желательно обладать людям, обучающимся психотерапии. Они должны иметь сильное желание помогать клиентам, безусловно принимать клиента как личность, обладать знаниями в области разных видов психотерапии и быть гибкими при использовании разных техник, уметь эффективно общаться, быть терпеливыми и настойчивыми в своей работе, быть этичными и ответственными и работать в интересах клиента»12.

Гуманистический контекст постепенно стал обязательным составляющим любого психотерапевтического процесса, так что в стороне не осталась даже поведенческая психотерапия. «Черный ящик» бихевиориста открылся, и у поведенческого психотерапевта нет более никакой возможности, как и прежде, игнорировать сознание. Это последнее противоречие, которое окончательно подорвало все устои традиционной бихевиористики. Сознание, выгнанное в дверь, как и предсказывал Л.С. Выготский, вошло в окно13. С другой стороны, и когнитивисты не могут ограничиваться теперь одними лишь моделями сознания, они вынуждены признать, что для достижения необходимых результатов в психотерапевтическом процессе не обойтись без апелляции к личности, к ее способности вступать в глубокие эмоциональные отношения с другим человеком. «Обучение чувственному восприятию, – пишет один из основателей ассертивного тренинга д-р Майкл Сербер, – может стать уникальной сферой деятельности, в которой связанные воедино гуманистические цели и методика развития поведенческих навыков произведут совершенно новые модели поведения»14.

Такая эволюция конитивно-поведенческой психотерапии и желанна, и абсолютно закономерна в условиях современного развития общества и культуры. Положение российской психотерапевтической науки, вынужденной теперь спешно наверстывать упущенное за долгие годы фактической изоляции, имеет и свои преимущества, поскольку ей не приходится переживать те «кризисы развития», что так свойственны для традиционных когнитивно-поведенческих школ Запада. Кроме того, здоровый эклектизм российского научного менталитета делает этот гуманистический синтез вполне естественным. Более того, ориентация отечественных ученых на культуральные и духовные аспекты человеческого существования свидетельствует о неизбежности этого синтеза. И, наконец, традиционно скептическое отношение наших сограждан к психиатрии и психотерапии, их недоверие к этой области знаний делает гуманистический континуум в отношениях врач-пациент жизненно необходимым, в противном случае эффективность психотерапевтического лечения и вовсе окажется под вопросом.

Впрочем, тут дело еще сложнее. Представляя выше открытую систему психологии человека, мы рассказывали об онтологическом векторе, о том, что человек в онтологическом смысле принадлежит бытию, как «вещь в Сущем», он также принадлежит реальности, которую он разворачивает благодаря способу своего существования в координатах времени, пространства, модальности и интенсивности, но и кроме этого и, как ни странно, в первую очередь он принадлежит индивидуальной реальности. Последняя обеспечена его способностью к абстрактному мышлению, которая реализуется через возникновение феномена «знака», «обозначающего». И далее развитие языка, сознания приводит к тому, что весь мир, нас окружающий, по факту оказывается дан нам через знаки. В них все, что может быть помысленно, а следовательно, и все, что является для нас существующим. Иными словами, хотя человек принадлежит и бытию, и реальности, «свою жизнь он проводит» в индивидуальной реальности, которая у каждого из нас своя. Да, наши индивидуальные реальности в чем-то схожи, особенно содержанием и структурой языка (если понимать язык как систему знаков), однако за каждым знаком у каждого из нас стоит наше, личное значение. И тут, при внешней схожести, количество отличий становится бесконечным.