Читать онлайн «Самоубийство и душа». Страница 19

Когда аналитик ставит органическую смерть на первое место, он во многих отношениях поступает не психологически. Во-первых, он утрачивает индивидуальное отношение к этой проблеме, и его одолевает коллективный ужас смерти, воздействующий на него через анализанда. Таким образом, он укрепляет беспокойство анализанда и помогает ему вытеснить смерть из сознательной сферы. Подобное воздействие вносит свой вклад в невроз пациента. Искренняя попытка противостоять любому возникающему препятствию внезапно блокируется. Если аналитик предпочитает символическую смерть органической, считая первую из них более безопасной, тем самым он убеждает пациента, что разработал свое отношение к смерти психической, но все еще привержен коллективному мнению о телесной смерти. Ранними признаками уступки коллективному ужасу смерти являются прерывание индивидуальных консультаций и помещение пациента в психиатрическую больницу, иными словами, в коллектив. Когда аналитик поступает таким образом, он отставляет в сторону психологическую точку зрения и, следовательно, утрачивает контакт с душой пациента. Однако именно потеря души, а не потеря жизни должна наиболее ужасать его. Вдобавок он совершает логическую ошибку, отождествляя вид переживания с самим переживанием. Ему не удается сохранить ясное представление о внутреннем и внешнем.

Мы рассмотрели вопрос о том, что душа нуждается в переживании смерти. Виды смертного переживания могут быть различны. Некоторые внутренние образы и эмоции такого переживания уже упоминались в предыдущей главе. Самоубийство — не что иное, как один из таких видов. К числу других относятся депрессия, коллапс, транс, изоляция, интоксикация и экзальтация, поражение, психоз, диссоциация, амнезия, самоотречение, боль и мучение. Эти состояния могут переживаться символически или конкретно. Они могут присутствовать как в истории болезни, так и в истории души. Вид психологического переживания, похоже, не имеет значения для души при условии, что она обеспечена самой возможностью переживать. Для некоторых органическая смерть через реальное самоубийство может быть единственным видом, с помощью которого только и возможно смертное переживание.

Последнее является основным затруднением в этой проблеме. Должны ли мы в таком случае избегать переживаний смерти с помощью медицинских средств, так как угроза самоубийства может в конечном счете привести к физической смерти? Хотя ответ в каждом случае должен быть индивидуален, хорошо было бы представлять сущность этого вопроса. С медицинской точки зрения вопросы о душе и ее судьбе оказываются довольно неуместными, когда имеешь дело с трупом. Независимо от того, насколько аналитические обязательства соотносимы с душой, работа аналитика тоже прекращается после физической смерти анализанда. Лечение закончено; история болезни закрыта. Психотерапии для трупа не существует. Медицинский подход полагает медицинские меры всегда оправданными при угрозе самоубийства.

Существует лишь один способ радикального ответа на ту или иную критику. Не говоря об аргументах, указывающих на место самоубийства в смертном переживании, и об оправдании самоубийства внутри мифического паттерна, мы убедились, что не знаем, умирает ли душа. Мы не знаем, начинаются ли и заканчиваются истории болезни и души в одно и то же время, так же как не знаем, до какой степени одна обусловливает другую. Из свидетельства самой души окончание истории болезни отражается в истории души несколькими способами: как не имеющее отношения к душе; как частично влияющее на нее (только один аспект или образ умирает); как настойчивый и неотложный вызов (чтобы противостоять проблеме спасения) или как возрождение души вместе с сопровождающими ее возвышенными эмоциями.

В культурах незападного типа, где к психическому прислушиваются больше и где его «лечение» составляет главную часть повседневных забот каждого человека, души умерших постоянно принимаются во внимание при обсуждении животрепещущих вопросов — с молитвой, с поклонением предкам, с соблюдением ритуальных традиций и с помощью их задушевных друзей, божественных покровителей, потомков и единомышленников. Общение с мертвыми продолжается. Наши души воздействуют на них. То, что мы делаем со своими душами, оказывает влияние на успехи и достижения их душ. Их души постоянно пребывают в движении и развитии. Мы встречаемся с ними как с людьми, возвращающимися после долгого отсутствия, в сновидениях и посредством наших собственных живых образов этих умерших, особенно ярко живущих в тех, кто был наиболее глубоко вовлечен в истории их душ. Если мы полностью следуем точке зрения, утверждающей бессмертие души, а не только выражаем свое желание такого бессмертия, диалектика с живым образом мертвого не прекращается с физической смертью. Живое общение с ним сохраняется. Такая позиция не требует спиритических столиков и полтергейстов. Это не мистицизм, а психологический реализм. Последний представляет определенную индукцию эмпирического воображения души и верований, подтвержденных практикой и установками разных народов в большинстве культур.

Подобный взгляд лежит в основе молитв об умерших в нашем обществе; это, в свою очередь, указывает на то, что наши отношения с ними не закончились, и свидетельствует о значимости таких отношений. Причем подразумевается, что отношения подобного рода никогда не заканчиваются, что анализ поистине бесконечен. В этом смысле мертвое тело не исключает психотерапии; или, если выразиться точнее, анализ так или иначе оказывается связан не с телом — неважно, живым или мертвым. Следует принять во внимание и тот аргумент, что для психологического взаимодействия, в частности для бесед, должен существовать телесный объект этого воздействия.

Как показывают примеры отношений с почившими святыми, учителями и умершими возлюбленными, мертвый человек продолжает существовать как психологическая реальность, с которой общаются другие люди. Когда утверждается, что эти психические реальности являют собой всего лишь внутренние образы или только объективации человеческой субъективности, мы имеем дело с удобным рационализмом или психологизмом. Если психическая реальность является реальностью, то мы должны неукоснительно следовать ее логике. Мы не можем относиться к ней по-разному в зависимости от обстоятельств: с одной стороны, верить в нее как в некий вид объективной реальности, а с другой — сводить ее к субъективным персонажам и функциям, существующим где-то в нашей голове. Физическая реальность радикально изменяет психическую реальность, и наоборот. Но они не совпадают, за исключением тех случаев, когда люди не способны отличать свою собственную душу от тела. Когда в результате перипетий в телесной жизни начинает возникать история души, одним из признаков чего оказывается смертное переживание, независимая реальность души и трансцендентность ее телесного начала также начинают реализовываться. В этом случае поддержание тела живым уже больше не является обязательным условием для сохранения жизненности каждого психологического взаимоотношения.

Однако аналитик может действовать в соответствии с медицинской точкой зрения только при условии, что эти медицинские меры не направлены против души: Primum ANIMAE nihil nocere.[11] Лечение должно быть адресовано душе: следует уважать ее эмоции и воображение и считаться с ее притязаниями. Это значит, что медицинские меры являются не только неотложными действиями для продления жизни, в череде которых в последующем может начаться и психотерапия. Нет, они инициируются главным образом во имя души и являются вспомогательными средствами при психотерапии. Другими словами, медицинская помощь приветствуется, но медицинские меры не могут заменить психотерапию. Здесь первенствует аналитическая точка зрения. Там, где аналитик призывает к медицинскому вмешательству (лекарства и помещение в больницы для душевнобольных) по медицинским соображениям, его постигает неудача. Оказанная практическая медицинская помощь означает для аналитика, что он пользуется доверием врача, признающего авторитет аналитика. Этот авторитет обеспечивается уникальным положением последнего, имеющего возможность видеть ситуацию «изнутри». В такой момент сам врач оказывается в некотором смысле "специалистом без врачебного образования".

По аналогии с тем, что аналитик может отказаться от превентивных медицинских мер, он может также не пытаться и «символизировать» свой выход из положения. Ибо символический способ, если он используется в целях предотвращения самоубийства, может обмануть пациента, послужив подменой его потребности в смертном переживании. Тогда символизация не сработает; проблема или возникнет снова, или же не возникнет никогда.

Переживание смерти необходимо; другого решения этой проблемы не существует — ни медицинского, ни символического. Мощные стены взрываются под натиском смерти, признавая ее власть и нашу потребность в ней. Так же, как поклонение Богу, как любовь, секс, голод, самосохранение и как сам ужас, велик и наш побудительный мотив к фундаментальной правде жизни. Если некоторые называют эту правду Богом, то влечение к смерти также приближает нас к встрече с Богом, которая, как настаивают на этом некоторые теологи, может наступить только со смертью. Самоубийство, это табу теологии, требует, чтобы Бог обнаружил себя. И Бог с его самоубийственными требованиями, равно как и демон, который, кажется,