Читать онлайн «Моральное животное». Страница 49

Однако Дарвин полагал, что ни одно из этих проявлений дикости не должно отвлекать нас от второго универсального элемента в человеческой морали. И огнеземельцы и англичане сходно обладают "социальными инстинктами", главный среди которых — симпатия к своему собрату. "Чувства симпатии и доброты общераспространены среди членов племени, особенно в отношении больного". "У варваров зарегистрировано много случаев, когда без всяких религиозных мотивов люди преднамеренно жертвуют жизнью, но не предают товарищей; конечно, такое поведение должно быть истолковано как моральное". Верно то, что варвары обладают несчастливой склонностью полагать каждого, не относящегося к их племени, нравственно ничтожным объектом, и даже полагать причинение вреда чужакам благородным поступком. Это действительно так — "было зарегистрировано, что индийский саг[59] искренне сожалел, что он задушил и ограбил не так много путешественников, сколько его отец". Однако это вопрос границ симпатии, а не её существования; пока все народы имеют глубинную способность к моральным поступкам, никакие люди не находятся вне её влияния. В плавании «Бигля» Дарвин написал об острове близ побережья Чили: "Приятно видеть, что аборигены насколько-то продвинулись по пути к цивилизации, хотя, конечно, им далеко до того уровня, которого достигли их белые завоеватели".

Дикарям, польщённым тем, что Дарвин пожаловал им всю полноту владения импульсами симпатии и глубинными социальными инстинктами, неплохо бы знать, что он пожаловал подобную честь и некоторым животным, далёким от человека. Он выказывал симпатию в сообщениях о воронах, которые с сознанием долга кормили своих слепых собратьев; и о бабуинах, героически спасавших молодых собратьев от своры собак; и: "Кто может сказать, какие чувства испытывают коровы, когда они окружают и пристально смотрят на умирающего или мёртвого собрата?" Дарвин описал свидетельства нежности у двух шимпанзе, которые передал ему хранитель зоопарка, наблюдая их первую встречу: "Они сидели напротив, касаясь друг друга сильно вытянутыми губами, и одна положила свою руку на плечо другой. Затем они обнялись, обхватив друг друга руками. Потом они встали, держа одну руку на плече другой, подняли головы, открыли рты и завопили с восторгом".

Некоторые из этих примеров могут быть случаями альтруизма между близкими родственниками; в этих случаях "родственный отбор" — подходящее объяснение. И, коли на то пошло, сцена со знакомством двух шимпанзе была, возможно, приукрашена склонным к антропоморфизму хранителем зоопарка. Но чтобы зафиксировать, что шимпанзе и вправду подружились, и этого единственного факта достаточно, что Дарвин и сделал: хотя мы можем обособленно рассматривать лишь наш вид, но мы не уникальны в нашей способности к сочувственному поведению, в том числе в сочувствии к неродственникам.

Дарвин, конечно, отметил, что человеческие существа практикуют моральное поведение уникальной длительности. Используя сложный язык, они могут точно узнать, какой вид поведения ожидается от них во имя общего блага. И они могут оглядываться в прошлое, вспоминать болезненный результат победы их более низких инстинктов над «социальными» и решить вести себя лучше. На этом основании Дарвин предложил зарезервировать слово «мораль» для нашего вида. Тем не менее, корень этой пышно цветущей этики он видел в социальном инстинкте, который возник задолго до человечества, даже если эволюция человека и обогатила его.

Пытаясь понять, как эволюция одобрила моральный (или любой другой) импульсы, критически важно сосредоточиться на формах поведения, которые они порождают. В конце концов, естественный отбор оценивает именно поведение, а не мысль или эмоцию; действия, а не сами чувства непосредственно производят транспортирование генов. Дарвин полностью осознал этот принцип. "Часто предполагалось, что животные были изначально созданы социальными; ощущение скуки возникало, как следствие дискомфорта животных, отделённых от друг друга, и комфорта, когда они вместе; но более вероятным выглядит предположение, что эти чувства возникли сразу, чтобы те животные, которым выгоднее жить в общине, были побуждаемы жить вместе… У тех животных, которым было выгодно жить в тесной ассоциации, особи, которые испытывали наибольшее удовольствие в обществе, лучше всего спасались от различных опасностей; те же, кто заботился о товарищах меньше всего и жили уединённо, гибли в бОльших количествах.

Подходя в основном нормально к эволюционной психологии, Дарвин уступил искушению, известному как групповой отбор. Рассмотрим его центральное объяснение эволюции морального чувства. В "Происхождении человека" он написал, что "повышение стандартов этики и увеличение количества хорошо обеспеченных людей, конечно, даст огромное преимущество одному племени над другим. Без сомнения, возможно, что племя, многие члены которого обладают в высокой степени духом патриотизма, преданности, повиновения, храбрости и симпатии, взаимовыручки и взаимопожертвования ради общего блага, будет в основном побеждать другие племена; и это тоже был бы естественный отбор".

Да, это был бы естественный отбор, если бы это происходило на деле. Но беда в том, что произойти это не может, и чем больше вы думаете об этом, тем менее вероятным этот процесс выглядит. Дарвин и сам видел главное препятствие для этого лишь несколькими страницами ранее: "Чрезвычайно сомнительно, что потомство более сочувствующих и доброжелательных родителей или тех, кто были наиболее преданы их товарищам, вырастет в большем количестве, чем дети эгоистичных и предательских родителей того же самого племени". Напротив, самые храбрые, наиболее самопожертвенные люди" в среднем гибли бы чаще, чем прочие". Благородный человек "часто не оставлял бы никакого потомства, которое наследовало бы его благородный характер".

Именно так. Даже если бы племя самоотверженных людей господствовало бы над племенем эгоистов, то, во-первых, трудно представить, как племя могло наполниться самоотверженными людьми. Каждодневная доисторическая жизнь с её обычной долей напастей скорее одобрила бы гены людей которые, скажем, копили еду, а не делили, или предоставляли бы воевать соседям, а не нести издержки личного риска; и эти межплеменные преимущества, если бы и переросли когда-нибудь межплеменное соревнование (грея душу теории группового отбора Дарвина), то только в периоды войн или голода (и то в случае, если после войн общества оказывали бы чрезвычайную заботу семьям павших военных героев). Так что не видно никакого способа для биологически обусловленных импульсов самоотверженности утверждаться в генотипе группы. Даже если бы вы чудесным образом вмешались бы и внедрили «сочувствующие» гены в 90 процентов популяции, они бы последовательно терпели бы поражение за поражением в конкуренции с меньшим числом генов эгоизма.

Допустим, как предполагал Дарвин, финал необузданного эгоизма мог бы привести к гибели этого племени в соревновании с другим. Но все племена подчинены той же самой внутренней логике, так что победители, возможно, не были бы сами эталоны добродетели. А какое-то скудное количество самоотверженности, которую они с пользой употребили, должно даже снизиться, даже если они смаковали плоды победы.

Проблема с этой теорией Дарвина обычна для всех теорий группового отбора — трудно представить себе групповой отбор, поддерживающий некоторую черту, не одобряемую индивидуальным отбором; трудно представить себе, что естественный отбор разрешал прямой конфликт между интересами группы и интересами индивидуума в пользу интересов группы. Конечно, можно выдумывать различные сценарии с конкретными пропорциями миграции между групп и конкретными критериями исчезновения группы, в которых групповая селекция могла бы одобрить жертву индивидуума; есть биологи, полагающие, что групповой отбор играл важную роль в эволюции человека. Однако эти сценарии группового отбора по большей части заумны. Джордж Вилльямс нашел их вообще тягостными и предложил в своей "Адаптации и естественном Отборе" официальное возражение против них: "Не нужно постулировать адаптации более высокого уровня, чем требуется для объяснения фактов". Другими словами — сначала пристально рассмотрите для генов, определяющих признак, все возможные пути их одобрения в повседневном, один-на-один соперничестве. Только после того, как исчерпаны возможности таких объяснений, можно с большой осторожностью обращаться за помощью к соперничеству между популяциями. Это стало неофициальным кредо новой парадигмы.

В той же книге Вильямс блестяще использует эту доктрину на практике. Без обращения к групповой селекции он предложил то, что теперь является принятым объяснением происхождения моральных качеств человека. Уже в середине шестидесятых, после объяснения Гамильтоном происхождения альтруизма среди родственников, Виллиамс предложил способ, которым эволюция могла расширять альтруизм "за семейный забор".[60]