Читать онлайн «Волчицы из Машкуля». Страница 9

Близнецы сами, как могли, занимались своим нравственным воспитанием, тогда как Жан Уллье уделял основное внимание их физической подготовке. Однажды, играя в прятки, они обнаружили комнату, которую, судя по всему, не открывали лет тридцать.

Это была библиотека.

Там оказалось около тысячи томов.

И каждая из девочек выбрала себе книги по вкусу.

Чувствительная и нежная Мари предпочла романы; трезвая и деятельная Берта увлеклась историческими сочинениями.

Потом они обменивались впечатлениями: Мари пересказала Берте «Амадиса» и «Поля и Виргинию», а Берта поведала Мари о трудах Мезере и Велли.

В результате беспорядочного чтения у девушек сложились весьма превратные понятия о жизни, законных традициях и условностях мира, о чем они знали лишь понаслышке.

Когда девочки пошли к первому причастию, машкульский священник, любивший их за благочестие и доброе сердце, осмелился сделать несколько замечаний по поводу странной жизни, которую готовят детям, давая им подобное воспитание, но его дружеские увещевания натолкнулись на эгоистичное равнодушие маркиза.

И девочек продолжали воспитывать в том же духе, в результате чего они приобрели привычки, из-за ложного положения Берты и ее сестры создавшие им прескверную репутацию во всем крае.

А произошло это потому, что соседями маркиза де Суде были захудалые дворяне, завидовавшие его славному имени и только ждавшие первого подходящего случая, чтобы ответить ему презрением за пренебрежение, какое, вероятно, предки маркиза выказывали их предкам. Когда стало известно, что он воспитывал в своем доме и называл дочерьми рожденных вне брака детей, сплетники поспешили распустить слухи о его порочной жизни в Лондоне; молва преувеличила его грехи, а бедную Еву, по милости Провидения чудом сохранившую чистоту, превратила в уличную девку. Постепенно мелкопоместные дворяне из Бовуара, Сен-Леже, Бурнёфа, Сен-Фильбера и Гран-Льё перестали бывать у маркиза и приглашать его к себе под предлогом, что он ронял дворянское достоинство; с их стороны было очень мило позаботиться об этом, ведь сами они по большей части обзавелись дворянским званием совсем недавно.

Вскоре не одни только мужчины осуждали маркиза де Суде за то, как он вел себя в настоящем и прошлом: красота сестер всполошила их жен и дочерей на десять льё в округе, и дело приняло скверный оборот.

Если бы Берта и Мари были дурнушками, сердца этих милосердных дам и благочестивых девиц, от природы склонных к христианскому всепрощению, возможно, простили бы бедняге-маркизу неуместное отцовство; но кого из них не охватывало негодование при виде этих двух нахалок, своими изысканными манерами, благородством и очарованием затмевавших особ самого безупречного происхождения во всей округе?

Такое бесстыдное превосходство, разумеется, не заслуживало ни пощады, ни милосердия.

Негодование в отношении двух бедных девушек было столь всеобщим, что, даже если бы они не дали никакого повода к злословию и клевете, злословие и клевета коснулись бы их своим крылом; представьте себе, что должно было случиться и что случилось, когда выяснились странные мужские привычки сестер.

И вскоре ко всеобщему негодованию знати Нижней Луары присоединилось возмущение дворян из департаментов Вандея и Мен-и-Луара.

Если бы не море, омывавшее берега Нижней Луары, злословие проложило бы себе дорогу не только на юг и восток, но также и на запад.

Мещане и дворяне, горожане и сельские жители — все сплетничали о них.

Молодые люди, едва ли один раз видевшие Берту и Мари, с хвастливой улыбкой говорили о дочерях маркиза де Суде, питая большие надежды за неимением больших воспоминаний.

Благочестивые вдовы крестились, услышав их имена; гувернантки пугали ими непослушных детей.

Самые снисходительные люди ограничивались тем, что приписывали близнецам три добродетели Арлекина, которые, по общему мнению, отличали всех последователей святого Губерта: страсть к любовным похождениям, игре, вину. Остальные же всерьез утверждали, что будто в маленьком замке Суде каждый вечер происходят оргии, ни в чем не уступавшие разврату во времена Регентства; а некоторым романтикам с буйной фантазией башенки замка, приют невинной любви двух десятков голубей, представлялись недоброй памяти Нельской башней, логовом распутства и злодеяний.

Короче, о Берте и Мари сложили столько небылиц, что, несмотря на их безгрешную жизнь и безупречное поведение, они стали пугалом для всей округи.

Праздные домыслы челяди замков, мастеровых, работавших у горожан, и даже тех людей, кто прислуживал сестрам или кому девушки делали добро, стали причиной того, что их возненавидели и простые люди. И вышло так, что, за исключением нескольких слепых или немощных старушек, кому сиротки сами оказывали помощь, все, кто носил блузу и сабо, эхом повторяли нелепые выдумки важных господ. И любой дровосек или сапожник из Машкуля, любой земледелец из Сен-Фильбера или Эгрефёя считал ниже своего достоинства снять перед ними шляпу.

Наконец, крестьяне придумали Берте и Мари прозвище, радостно подхваченное в высших слоях общества: оно вполне соответствовало бурным страстям и постыдному образу жизни, которые приписывали девушкам.

Их прозвали Волчицами из Машкуля.

Маркиз де Суде не обращал внимания на проявления всеобщего недоброжелательства; более того, казалось, он даже не догадывался о них. Когда он заметил, что соседи перестали наносить ему ответные визиты после его редких посещений, он обрадовался, что избавился от опостылевших ему обязанностей, поскольку выезжал к соседям крайне неохотно после долгих уговоров дочерей или Жана Уллье.

Иногда до него доходили отголоски сплетен вокруг Берты и Мари, но он был так счастлив со своим фактотумом, своими дочерьми и своими собаками, что счел за благо не портить себе настроение, прислушиваясь ко всяким глупостям. И он по-прежнему каждый день носился по полям за зайцами, а порой, если удавалось, затравливал кабана, в то время как вечерами играл в вист с двумя бедняжками, оклеветанными молвой.

Жан Уллье был настроен далеко не столь философски, как его хозяин; кроме того, его скромное положение позволило ему знать гораздо больше о всех этих слухах.

Его преданность двум девушкам была поистине безграничной; он не мог отвести от них восхищенного взгляда — сидели ли они с улыбкой на устах в гостиной замка или же, нагнувшись к гриве коня, со сверкавшими глазами, разгоревшимся лицом, разлетавшимися по ветру волосами под широкополой шляпой с подрагивавшим пером скакали во весь опор рядом с ним. Он от души радовался, когда видел, как они статны и красивы, как добры и ласковы с отцом и с ним; он считал, что вложил частицу самого себя в эти два восхитительные создания, и не понимал, почему весь мир не преклоняет перед ними колена.