Читать онлайн «"Загадка женственности"[«The Feminine Mystique»]». Страница 16

Тем не менее необходимо было избавить умы мужчин, умы других женщин и свой собственный разум от мысли, что женщине нужна эта беспомощная нежность. Когда они решили собрать подписи под петицией в защиту права замужних женщин на владение собственностью, частенько сами женщины захлопывали двери перед их носом, самоуверенно замечая, что у них есть мужья и они не нуждаются в законах, которые бы их защищали. Когда Сьюзен Энтони и женщины из ее команды собрали за десять недель шесть тысяч подписей, Ассамблея штата Нью-Йорк встретила их раскатами хохота. В виде насмешки Ассамблея объявила, что поскольку дамы всегда получают «лучшие кусочки» за столом, лучшее место в экипаже и выбирают, на какой стороне постели спать, то «если и есть какие-либо неравенства или притеснения, так от них страдает не кто иной, как мужчина». И они отложили рассмотрение дела до тех пор, пока петиция не будет подписана не только женой, но и мужем. Они также порекомендовали обеим сторонам обратиться с просьбой о принятии закона, требующего обмена костюмами, «чтобы муж мог носить нижние юбки, а жена бриджи».

Вызывает удивление, что феминистки вообще смогли чего-то добиться и не превратились в озлобленных мегер, но были женщинами, энтузиазм которых постепенно возрастал, а сознание того, что они творцы истории, крепло. В жизни Элизабет Стэнтон больше душевной стойкости, чем ожесточения. Она продолжала рожать детей, когда ей было уже за сорок, и писала Сьюзен Энтони, что этот 'будет, безусловно, последним и что все еще только начинается. «Мужайся, Сьюзен, наш расцвет не наступит раньше, чем нам исполнится 50 лет». Болезненно неуверенная в себе и постоянно переживающая из-за своей внешности — не в связи с дурным отношением к ней со стороны мужчин (у нее были поклонники), а из-за красивой старшей сестры и матери, считавшей косоглазие трагедией жизни, — Сьюзен Энтони была единственной женщиной из всех феминисток девятнадцатого века, которая соответствовала в какой-то степени созданному мифу. Она ощутила себя преданной, когда ее подруги начали выходить замуж и рожать детей. Но несмотря на то, что она держалась вызывающе, она не была старой девой, увлекающейся кошками. Одна путешествуя по городам, штудируя перед собраниями свои выступления, максимально используя свои способности лектора, организатора, завсегдатая кулуаров Конгресса, агитирующего его членов за принятие своего законопроекта, она шла своим путем в этом постоянно раздвигающем для нее свои границы мире.

За свою жизнь эти феминистки изменили тот привычный образ женщины, который оправдывал ее деградацию. На одном из собраний, когда мужчины глумились над предложением предоставить женщинам избирательное право и говорили, что последние так беспомощны, что их надо на руках переносить через лужи в карету, гордая феминистка по имени Соджернер Трут подняла свою черную руку:

«Посмотрите на мою руку! Я пахала, сажала и собирала урожай… а разве я не женщина? Я могу работать столько же, сколько мужчина, и есть столько же — когда есть еда, я даже могу переносить побои… Я родила тринадцать детей, и почти всех их продали в рабство, но, когда я оплакивала свое материнское горе, никто, кроме Иисуса, не слышал меня! А разве я не женщина?»

Образ изнеженной пустышки стал терять свое значение также благодаря все возрастающему количеству женщин — а их были тысячи, — работавших на фабриках из красного кирпича, например благодаря девушкам с фабрик Лоуэлла, боровшимся против ужасных условий труда, которые в связи с тем, что к женщинам относились как к существам более низкого разряда, были даже несколько хуже, чем для мужчин. Но женщины, вынужденные после двенадцати- или тринадцатичасового рабочего дня на фабрике выполнять еще всю домашнюю работу, не могли стать лидерами в этом движении, полном страстного увлечения и энтузиазма. В основном его возглавляли женщины, происходившие из средних слоев общества и стремившиеся любыми путями получить образование и разрушить этот бессодержательный образ.

Что двигало ими? «Я должна дать выход запертой во мне энергии каким-то новым способом, — записала Луиза Мэй Элкот в своем дневнике, когда решила принять участие в Гражданской войне в качестве сиделки. — Удивительно интересное путешествие в новый мир, наполненный волнующими видениями и звуками, новыми приключениями и постоянно возрастающим чувством великой миссии, я предприняла. Я молилась, когда неслась через всю страну, белую от обилия палаток, всю бурлящую патриотическими чувствами и уже красную от крови. Мрачное время, но я рада, что живу в нем».

Что двигало ими? Одинокая и мучимая сомнениями Элизабет Блэкуэлл, приняв неслыханное, ужасное решение стать женщиной-врачом, не обращала внимания на насмешки, посредственные оценки и продолжала делать анатомические вскрытия. Она боролась за то, чтобы ей была предоставлена возможность наблюдать вскрытие половых органов, но не осмелилась принять участие в шествии во время празднования актового дня, потому что считала это неприличным для дамы. Так как ее избегали даже ее коллеги врачи, она писала:

«Я не только врач, но и женщина… Теперь я понимаю, почему раньше никто не жил такой жизнью. Эта жизнь очень тяжела, единственное, что поддерживает тебя в борьбе с любым видом социальной оппозиции, — это твоя великая цель… Мне бы хотелось хоть изредка немного развлекаться. В целом жизнь моя чересчур спокойна и размеренна».

В ходе столетней борьбы реальность опровергла миф о том, что женщина добивается прав лишь для того, чтобы в дальнейшем, использовав их, отомстить мужчине и стать выше его. Завоевав право на получение равного с мужчинами образования, право на публичные выступления, на владение собственностью, право на труд и получение профессии, а также право самим распоряжаться своими доходами, феминистки почувствовали, что у них осталось меньше поводов ожесточаться против мужчин. Но надо было провести еще одно сраж. ение, о чем в 1908 году говорила М. Кзрри Томас, блистательная женщина, первый президент Брин-Мор-колледжа:

«Женщины составляют половину человечества, но всего сто лет назад… женщины жили полубессознательной, сумеречной жизнью, полжизни проводя в ожидании и видя только тени мужчин, проходящие мимо. Это был мир мужчин. Законы были созданы для мужчин, правительство формировалось для мужчин, вся страна была только для мужчин.

Беда заключалась в следующем: несмотря на то что движение за права женщин стало весьма представительным, женщины, не имея избирательного права, не могли заставить ни одну политическую партию принимать их всерьез. Когда дочь Элизабет Стэнтон, Хэрриет Блэтч, вернулась домой в 1907 году после смерти своего мужа-англичанина, она увидела, что движение, в среде которого она росла, превратилось в традиционные, рутинные чаепития с пирогами. До этого она наблюдала, как в Англии женщины использовали тактику драматизации событий и заходили в аналогичный тупик: задавали выступавшим на общих собраниях бесчисленное количество вопросов, намеренно провоцировали полицию, устраивали голодные забастовки в тюрьме, подобно драматическому ненасильственному сопротивлению, которое использовал Ганди в Индии, или подобно тому, что сейчас используют в Соединенных Штатах участники Марша свободы, когда, прибегая к тактике законных действий, они оставляют невредимой и действенной сегрегацию. Американским феминисткам никогда не приходилось прибегать к крайностям, подобно их английским соратницам, страдавшим значительно дольше. Однако они все-таки сгустили краски в вопросе о предоставлении им избирательного права настолько, что была организована оппозиция, более могущественная, чем та, которая была создана по половому признаку.

Так же как в девятнадцатом веке борьба за освобождение женщин была результатом борьбы за освобождение рабов, в двадцатом веке она явилась порождением борьбы за социальные реформы, возглавляемой Джейн Адаме и Халл Хаус, результатом подъема профсоюзного движения и великих забастовок против невыносимых условий труда на фабриках. Для девушек из «Трайэнгл Шортвейст», работавших за мизерную плату в шесть долларов в неделю при рабочем дне, длившемся до десяти часов вечера, девушек, которых штрафовали за разговоры, смех, пение, — для них равенство было более серьезным вопросом, чем только получение права на образование или избирательное право. Голодные, они стояли в пикетах на сильном холоде в течение многих месяцев; десятками избивались и затаскивались в «черные вороны» полицией. Новые феминистки собирали деньги, чтобы выплачивать залог за женщин, принимавших участие в забастовках, чтобы покупать им еду, как в свое время их матери помогали деятельности «подпольной железной дороги».

За призывами «спасите женственность», «спасите дом» теперь можно было усмотреть политические манипуляции и страх от одной только мысли о том, что бы сделали эти реформистки, если бы они получили право голоса. Женщины дошли до того, что попытались закрыть питейные заведения. Продавцы спиртных напитков, а также другие бизнесмены, особенно те, которые были заинтересованы в низкооплачиваемом труде детей и женщин, открыто пытались воздействовать на членов Конгресса в Вашингтоне, принуждая их выступить против поправки к законопроекту о предоставлении женщинам избирательного права. «У политиков явно не было уверенности, что они смогут проконтролировать прохождение поправки к законопроекту об избирательной системе, поправки, которая, будучи неподвластной взятке, представляла бы собой опасность и непременно привела бы к дестабилизирующим реформам, начиная от введения контроля за сточными водами и кончая запрещением детского труда, а что хуже всего, «приведением в порядок» всей политической системы». А конгрессмены из южных штатов указали на то, что предоставление избирательного права женщинам означает также предоставление этого права негритянкам.