Читать онлайн «Теория и практика детского психоанализа». Страница 16

Возьмем, например, депрессивного, меланхоличного пациента. В действительности аналитическая терапия и техника не предназначены для таких случаев. Но там, где такое лечение предпринимается, необходим подготовительный этап, в течение которого мы пробуждаем в пациенте интерес и мужество, необходимое для аналитической работы, ободряя его и вникая в его личные потребности. Приведем еще один пример. Как вам известно, правила психоаналитической техники предостерегают нас от того, чтобы приступать слишком рано к толкованию сновидений и не посвящать таким образом пациента в его внутренние процессы, которые еще непонятны ему и которые могут вызвать у него только протест. Однако, если мы имеем дело с умным, образованным, скептически настроенным больным, страдающим неврозом навязчивости, то нам даже бывает приятно преподнести ему сразу же в начале лечения особенно красивое и убедительное толкование сновидения. Этим мы его заинтересовываем, удовлетворяем его высокие интеллектуальные запросы и, в сущности, делаем то же самое, что и работающий с детьми аналитик, демонстрирующий маленькому мальчику, что он умеет показывать с помощью бечевки более интересные фокусы, нежели сам ребенок. Точно так же существует аналогия в том, что, имея: дело с капризным и запущенным ребенком, мы становимся на его сторону и выражаем готовность помочь ему в борьбе с окружающим миром. Мы показываем также и взрослому невротику, что хотим помочь ему и поддержать его, и при всех семейных конфликтах мы всегда принимаем его сторону. Следовательно, и в данном случае мы становимся интересными и полезными для него людьми. Вопрос о влиянии сильной личности и авторитета тоже играет здесь важную роль. Наблюдение показывает, что на первых этапах анализа опытному и пользующемуся всеобщим уважением аналитику гораздо легче удержать своих пациентов и предотвратить их «бегство», чем молодому начинающему аналитику. Первому не приходится испытывать на себе во время первых сеансов стольких проявлений «отрицательного переноса», проявлений ненависти и недоверия, как последнему. Мы объясняем себе это различие неопытностью молодого аналитика, недостатком такта в обращении с пациентом, его поспешностью или слишком большой осторожностью в толкованиях. Однако я полагаю, что в данном случае следовало бы принять во внимание исключительно внешний фактор, связанный с авторитетом. Пациент спрашивает себя и не без основания: что это за человек, который претендует на то, чтобы стать таким огромным авторитетом? Дает ли ему право на это его положение в обществе или отношение к нему других людей? Мы не должны трактовать это однозначно как оживление старых импульсов ненависти; в данном случае мы имеем дело скорее с проявлением здорового, критического ума, дающего знать о себе перед тем, как пациент попадает в ситуацию аналитического переноса. При такой оценке положения вещей аналитик, пользующийся известностью и уважением, имеет те же преимущества, что и работающий с детьми аналитик, который сильнее и старше, чем его маленький пациент, и который становится сильной личностью, исключая всякие сомнения, если ребенок чувствует, что его родители ставят авторитет аналитика выше своего.

Следовательно, основные элементы такого подготовительного этапа лечения, о которых я говорила выше, имеют место и при анализе взрослых пациентов. Но мне кажется, что я неправильно формулировала свою мысль.

Было бы правильнее сказать: в технике анализа взрослых людей мы обнаруживаем еще элементы тех приемов, которые оказались необходимыми по отношению к ребенку. Границы их использования определяются тем, в какой мере взрослый пациент, с которым мы работаем, остается незрелым и зависимым существом и насколько он, следовательно, приближается в этом отношении к ребенку.

До сих пор речь шла только о подготовительном этапе лечения и о создании аналитической ситуации.

Допустим теперь, что аналитику действительно удалось с помощью вышеприведенных приемов завоевать доверие ребенка, вызвать у него осознание своей болезни и, руководствуясь своим собственным решением, стремится теперь изменить свое состояние. Таким образом, перед нами стоит второй вопрос, рассмотрение тех приемов, которыми мы располагаем для собственно аналитической работы с ребенком.

В технике анализа взрослых пациентов мы имеем четыре таких вспомогательных приема. Мы пользуемся, во-первых, всем тем, что может нам дать сознательное воспоминание пациента, для составления возможно более подробной истории болезни. Мы пользуемся толкованием сновидений. Мы перерабатываем и интерпретируем свободные ассоциации, которые дает нам анализируемый. И пользуясь, наконец, интерпретацией его реакций переноса, мы пытаемся проникнуть в те его прежние переживания, которые никак иначе не могут быть переведены в сознание. Вы должны будете в дальнейшем терпеливо подвергнуть систематическому рассмотрению эти приемы и проверить, могут ли они быть применены и использованы в детском анализе.

Уже при составлении истории болезни на основании сознательных воспоминаний пациента мы наталкиваемся на первое отличие. Имея дело со взрослым пациентом, мы стараемся не использовать сведений, полученных от членов его семьи, а полагаемся исключительно на те сведения, которые он сам может нам дать. Мы обосновываем это добровольное ограничение тем, что сведения, полученные от членов семьи больного, в большинстве случаев бывают ненадежными, неполными и окраска их обусловливается личной установкой того или иного члена семьи по отношению к больному. Ребенок же может рассказать нам очень немногое о своей болезни. Его воспоминания ограничены коротким периодом времени, пока на помощь ему не приходит анализ. Он так занят актуальными переживаниями, что воспоминания о прошедшем бледнеют в сравнении с ними. Кроме того, он сам не знает, когда возникли его отклонения и когда он стал отличаться от других детей. Ребенок не склонен еще сравнивать себя с другими детьми, у него еще слишком мало собственных критериев, по которым он мог бы судить о своей недостаточности. Таким образом, аналитик, работающий с детьми, фактически собирает сведения об анамнезе у родителей пациента. При этом он учитывает всевозможные неточности и искажения, обусловленные личными мотивами.

Зато в области толкования сновидений те же приемы, какие применяются при анализе взрослых, остаются в силе и для детского анализа. Во время анализа частота сновидений у ребенка такая же, как и у взрослого. Ясность или бессвязность сновидений зависит как в одном, так и в другом случае от силы сопротивления. Тем не менее детские сновидения гораздо легче интерпретировать, хотя они в процессе анализа не всегда бывают так же просты, как примеры, приведенные в «Толковании сновидений». Мы находим в них все те искажения исполнения желаний, которые соответствуют более сложной невротической организации маленьких пациентов. Нет ничего проще, чем сделать понятным для ребенка его сновидение. Когда он впервые рассказывает мне сновидение, я говорю ему: «Само сновидение ничего не может создать; каждый его элемент был откуда-нибудь почерпнут». Затем я отправляюсь вместе с ребенком на поиски. Он увлекается отыскиванием отдельных элементов сновидения подобно игре в кубики, и он с большим удовлетворением следит за тем, в каких ситуациях реальной жизни встречаются отдельные визуальные и звуковые образы сновидения. Может быть, это происходит оттого, что ребенку сновидения ближе, чем взрослому человеку. Может быть, он, отыскивая смысл в сновидении, не удивляется ничему, поскольку раньше никогда не слышал мнения взрослых о бессмысленности сновидений. Во всяком случае он гордится удачным толкованием сновидения. Кроме того, я часто видела, что даже неразвитые дети, оказавшиеся весьма неподходящими для анализа во всех других пунктах, справлялись с толкованием сновидений. В двух случаях я долгое время вела анализ почти исключительно с помощью сновидений.

Но даже если маленький сновидец не дает нам свободных ассоциаций, часто имеется возможность осуществить толкование сновидения. Нам гораздо легче изучить ситуацию, в которой находится ребенок, охватить его переживания: круг лиц, с которыми он контактирует, значительно уже, чем у взрослого человека. Обычно мы позволяем себе использовать для интерпретации собственное восприятие ситуации взамен отсутствующих свободных ассоциаций. Нижеследующие два примера детских сновидений, не представляя собой ничего нового, послужат наглядной иллюстрацией вышесказанного.

На пятом месяце анализа десятилетней девочки я подхожу, наконец, к вопросу о ее онанизме, в котором она сознается с глубоким чувством вины. Во время мастурбации она испытывает ощущение сильного жара, и ее отрицательное отношение к действиям, связанным с гениталиями, распространяется также на весь спектр подобных ощущений. Она начинает бояться огня, не хочет носить теплого платья. Опасаясь взрыва, она не может смотреть без страха на пламя в газовой печи, расположенной в ванной комнате рядом с ее спальней. Однажды вечером в отсутствие матери няня хочет растопить печь в ванной комнате, но не может сама справиться и зовет на помощь старшего брата. Он тоже ничего не может сделать. Маленькая девочка стоит рядом, и ей кажется, что она могла бы справиться с этим. В следующую ночь ей снится та же самая ситуация, с той лишь разницей, что в сновидении она действительно помогает растопить печь, но допускает при этом какую-то ошибку, и печь взрывается. В наказание за это няня держит ее над огнем, так что она должна сгореть. Она просыпается в сильном страхе, будит тотчас же свою мать, рассказывает ей свое сновидение и заканчивает свой рассказ предположением (основанным на своих аналитических познаниях), что это было, вероятно, сновидение, связанное с мыслями о наказании. Других свободных ассоциаций она не дает. Однако в данном случае мне было легко дополнить их. Манипуляции с печкой символизируют, очевидно, ее манипуляции с собственным телом. Подобное же поведение, по ее мнению, свойственно и ее брату. «Ошибка» в сновидении является выражением ее собственной критики; взрыв, вероятно, символизирует характер ее оргазма. Няня, предостерегающая ее от онанизма, имеет таким образом основание для ее наказания.