Читать онлайн «Новые рубежи человеческой природы». Страница 39

Иными словами, рассматриваемые доклады по своей сути научны — но в более старом смысле, более близком к исходному смыслу слова "наука". Я бы сказал, что по своему духу или подходу эти доклады существенно не отличаются от дискуссий о витаминах где-нибудь в 1920 или 1925 году. Их исследователи находились тогда на клиническом, доэкспериментальном этапе, как и мы сегодня.

Если это так, то мы, конечно, должны поддерживать открытую дискуссию и свободное выдвижение разнообразных гипотез. Не следует поспешно отказываться от тех или иных возможностей. Разнообразие подходов на данном симпозиуме — это, видимо, то, что теперь нужно; оно могло бы быть даже больше, если бы хватило времени. Можно сказать также, что сейчас не Время для ортодоксальности; я рад отметить, что жаркие и острые споры представителей разных школ, имевшие место 20 лет назад, уступили место более скромному признанию необходимости сотрудничества и разделения труда.

Полагаю также, что мы проявим скромность, признав, что наш интерес к проблеме ценностей объясняется не только внутренней логикой науки и философии, но также исторической ситуацией, в которой находится ныне наша культура или даже весь человеческий род. На протяжении истории ценности обсуждались, только когда они оказывались, под вопросом. Наша ситуация такова, что все традиционные ценностные системы потерпели крах, по крайней мере в глазах думающих людей. Поскольку нам представляется невозможным жить без ценностей, в которые мы верим и которые одобряем, мы находимся сейчас в процессе выработки нового, а именно научного, подхода к ценностям. Мы предпринимаем новый эксперимент по отделению ценностей-фактов от ценностей-желаний, надеясь при этом обнаружить ценности, в которые мы можем верить потому, что они истинны, а не потому, что они даруют нам иллюзии.

Часть IV. Образование.

11. Познающий и познаваемое.

Мой общий тезис состоит в том, что многие коммуникативные трудности межличностного взаимодействия — это побочный продукт коммуникативных барьеров, существующих внутри личности; что коммуникация между личностью и миром, в ту и другую сторону, существенно зависит от их изоморфизма (т. е. от подобия их структуры или формы); что мир может сообщить личности только то, что она заслуживает, чему она соразмерна, до чего она доросла; что по большому счету личность может получить от мира или дать миру только то, что представляет собой сама. Как заметил Георг Лихтенберг по поводу одной книги: "Такие труды подобны зеркалам: если в него заглядывает обезьяна, не может отразиться апостол".

Поэтому изучение внутреннего мира личности — необходимая основа для понимания того, что она может сообщить миру и что мир может сообщить ей. Эта истина интуитивно известна любому психотерапевту, художнику, учителю, но ее необходимо высказать в более явной форме.

Конечно же, я имею в виду коммуникацию в очень широком смысле. Я включаю сюда все процессы восприятия и обучения, так же как все формы искусства и творчества, рассматриваю как познание на уровне первичных процессов (архаическое, мифологическое, метафорическое, поэтическое), так и вербальную, рациональную коммуникацию, осуществляемую на уровне вторичных процессов. Я хочу говорить о том, к чему мы слепы и глухи, равно как и о том, к чему восприимчивы; о том, что мы выражаем неясно и неосознанно, равно как и о том, что мы способны четко структурировать или выразить словами.

Главное следствие сформулированного выше общего тезиса в том, что трудности взаимодействия с внешним миром параллельны трудностям внутриличностной коммуникации) в том, что следует ожидать улучшения коммуникации с внешним миром как следствия развития личности, повышения ее цельности и освобождения от "гражданской войны" между ее частями. Восприятие действительности в этом случае улучшается. Человек становится более восприимчивым в том смысле, который имел в виду Ницше, говоря, что каждый должен был сам заработать свое своеобразие, необходимое, чтобы понимать его.

Разрывы внутри личности.

Прежде всего, что я понимаю под неудачей внутренней коммуникации? В конце концов, простейший пример — это расщепление личности, наиболее драматичной и наиболее известной формой которого является множественная личность. Я изучил •се подобные случаи, какие смог найти в литературе, а также несколько, с которыми имел возможность познакомиться непосредственно, так же как и с менее драматичными случаями патологического бродяжничества и амнезий. Мне представляется, что все эти случаи складываются в общую картину, которую я мог бы даже назвать наброском общей теории: она может пригодиться в решении задачи, стоящей сейчас перед нами, потому что говорит нечто о разрывах, имеющихся в каждом из нас.

Во всех известных мне случаях "нормальная", характерная для данного человека личность была робкой, тихой (чаще всего — женщиной), соблюдающей принятые нормы и контролирующей себя, покорной и даже пренебрегающей своими интересами, благонравной и лишенной агрессивности, стремящейся вести себя как мышка и легко эксплуатируемой другими. Та же "личность", которая временами прорывалась в сознание и брала на Себя управление человеком, во всех случаях обладала противоположными свойствами: она была импульсивной, потакающей своим слабостям, наглой и бесстыдной, пренебрегающей правилами поведения, нетерпимой, агрессивной, требовательной, незрелой.

Это, конечно, разрыв, который в менее экстремальной форме мы можем видеть во всех нас. Это внутренняя борьба между импульсом и контролем, между индивидуальными запросами и требованиями общества, между незрелостью и зрелостью, между безответственным наслаждением и ответственностью. В той мере, в какой нам удается быть озорным забиякой и одновременно здравомыслящим, ответственным, контролирующим свои импульсы гражданином, мы избегаем внутренней расщепленности и сохраняем большую цельность. Такова, кстати, идеальная цель психотерапии множественных личностей: сохранить обе (или все три) личности, но удачно слитые или интегрированные под контролем сознания или предсознания.

Каждая из составляющих множественную личность осуществляет коммуникацию с миром в том и другом направлении по-разному. Они по-разному говорят, пишут, испытывают удовольствие, по-разному любят, выбирают разных друзей. В одном случае, который мне пришлось наблюдать, личность "своенравного ребенка" обладала крупным, размашистым, детским почерком, соответствующим словарем, делала орфографические ошибки, а "покорная, пренебрегающая собой" личность имела мышиный правильный почерк отличницы. Одна "личность" читала и изучала книги, а другая не могла — вследствие нетерпения и отсутствия интереса. Можно представить, насколько бы различалась их художественная продукция.

У остальных людей — у всех нас — отвергнутые части нашего Я, обреченные на подсознательное существование, тоже могут пробиться и неизбежно пробиваются наружу, влияя на наши коммуникативные процессы, направленные внутрь и наружу, на наше восприятие, так же как и на наши действия. Это достаточно легко демонстрируют проективные тесты с одной стороны, и художественная продукция, с другой.

Проективный тест показывает, каким предстает для нас мир, или, лучше сказать, как мы организуем мир, что мы можем взять из него, что мы можем позволить ему сказать нам, что мы хотим увидеть в нем и что мы решаем не слышать и не видеть.

Нечто подобное справедливо и в отношении того, как мы выражаем себя. Мы выражаем то, что мы есть (Maslow, 1954). В той мере, в какой мы расщеплены, наши выразительные и коммуникативные проявления также оказываются разорванными, частичными, односторонними. В той мере, в какой мы являемся интегрированными, цельными, объединенными, спонтанными и полноценно функционирующими, — в той мере наши выразительные и коммуникативные проявления оказываются завершенными и уникальными для каждого из нас, живыми и творческими (а не заторможенными, нормативными и искусственными), честными, а не фальшивыми. Клинический опыт подтверждает это применительно к изобразительной и вербальной художественной продукции, выразительным движениям вообще и, возможно, также применительно к танцам, гимнастике и другим целостным выразительным проявлениям. Это справедливо не только для коммуникативных воздействий, которые мы намереваемся оказать на других людей, но, по-видимому, также для тех, которые мы оказываем ненамеренно.

Те части нашего Я, которые мы отвергаем и подавляем (вследствие страха или стыда), не перестают существовать. Они не умирают, а, скорее, уходят в "подполье". Мы часто склонны либо не замечать влияния, оказываемые этими "подпольными" составляющими нашей человеческой природы на нашу коммуникацию, либо воспринимать их как нечто чуждое нам, например: "Я не знаю, что заставило меня сказать это"; "Я не знаю, что на меня нашло".