Читать онлайн «Любовь небесного цвета». Страница 76

Возможно, именно это обстоятельство является конечной причиной, побуждающей мужчин прикрывать свой половой орган. Дело не столько в самом члене, сколько в эрекции. Эрегированный член бросается в глаза и ему всегда приписывается определенное социальное, межличностное значение. Однако эрекция вызывается самыми разными причинами. Неприкрытый, голый член может не только раскрыть важный секрет, но и подать неправильный сигнал, внушить ошибочное представление о том, чего мужчина на самом деле хочет. Поэтому мы и вынуждены его прикрывать. Согласно антропологическим данным, лишь очень немногие племена обходились без такого прикрытия, хотя бы чисто символического.

Символическое значение мужского члена выходит далеко за пределы его репродуктивной функции. По выражению американской писательницы Камиллы Палья, сущность маскулинности — концентрация и проекция вовне. Мужская эрекция и эякуляция — прообразы всякой культурной проекции и концептуализации — от искусства и философии до фантазий, галлюцинаций и маний: «Мужское мочеиспускание — своего рода художественное достижение, кривая трансцендентности. Женщина просто увлажняет почву, на которой она стоит, тогда как мужская уринация — своего рода комментарий… Кобель, помечающий каждый кустик на участке, — это уличный художник, оставляющий при каждом поднятии лапы свою грубую подпись».

Конечно, это всего лишь метафора. Но недаром мальчики часто соревнуются, сначала — чья струя сильнее, а затем — чья сперма брызнет дальше.

Это описано в «Занавешенных картинках» Михаила Кузмина:

В этих состязаниях явно присутствуют типично мужские мотивы соревновательности и достижения и их естественная производная — исполнительская тревожность (самый распространенный мужской психосексуальный синдром).

Проблематичность взаимоотношений мужчины сего половым органом давно уже сформулирована учеными как оппозиция пениса и фаллоса, тесно связанная с уже знакомой нам диалектикой голого и нагого.

В обыденной речи эти слова часто употребляются как синонимы, но на самом деле они обозначают совершенно разные вещи. Пенис — материальный анатомический орган, который висит и шевелится у мужчины между ногами, с помощью которого он мочится и ведет сексуальную жизнь.

Фаллос не обладает материальным существованием, это лишь обобщенный символ маскулинности, включая сексуальное желание. Фаллос, который лишь по форме напоминает пенис, всегда должен быть большим, сильным, жестким, неутомимым. Фаллические культы, существовавшие у всех народов мира и занимающие важное место в мужском обыденном сознании, подразумевают не столько плодородие, любовь или похоть, сколько могущество и власть. Недаром на древних наскальных рисунках мужчины более высокого ранга изображались с более длинными фаллосами.

В начале 1980-х годов, когда я был с лекциями в Ростове, меня попросили прочитать лекцию по сексологии для аппарата обкома партии. В те годы о таких вещах публично не говорили, все сидели с каменными лицами, но когда я упомянул вышеприведенный факт, все головы сразу же повернулись к секретарскому столу. Впрочем, проводивший заседание второй секретарь обкома (первого, который был его инициатором, неожиданно вызвали в Москву), перед началом сказал мне в шутку, что на всякий случай наденет вторые брюки.

Между прочим, привычное слово эрекция также наводит на размышления. Соответствующий латинский глагол и производные от него слова обозначают не столько «поднимать», сколько «возводить», «сооружать». Еще Флобер иронически заметил, что это слово применимо только к монументам. Однако равноценный медицинский термин «возбужденный член», подчеркивающий, что речь идет о живом, динамичном, чувствующем органе, употребляется гораздо реже. Хотя возбужденный пенис — штука гораздо более интересная, чем эрегированный фаллос, мы ценим монументальность выше чувствительности.

Поскольку все мифопоэтические описания мужской сексуальности и ее материального субстрата на самом деле относятся не к пенису, а к фаллосу, наивно ожидать от них физиологического или психологического реализма. Также, как нагое не может быть голым, фаллос не может стать пенисом, и обратно.

«Я никогда не назову мужские гениталии постыдным постным словом член. Хуй есть хуй, и я буду писать это слово с заглавной буквы, как в слове Родина. Я вычеркиваю его из словаря нецензурных слов».

У русского человека, естественно, возникает вопрос — а что такое хуй, пенис или фаллос? Я сказал бы, что это пенис, но с фаллическими притязаниями.

Все уменьшительные, детские «письки», «петушки» и т. п., безусловно, подразумевают пенис. Что же касается «хуя», то значение этого слова зависит исключительно от контекста или, если угодно, взгляда.

Но чем выше наше почтение к фаллосу, тем меньше мы знаем о своем пенисе. В отличие от фаллоса, пенис застенчив, стеснителен, окутан тайной, спрятан от критического взгляда (характерно, что Федерико обвиняет «его» во всех пороках, кроме эксгибиционизма). На людях он либо съеживается, как на морозе, либо притворяется фаллосом, с которым у мужчин ассоциируется множество иллюзий, причем не только индивидуальных.

Впрочем, выбор слова — тоже дело важное. Нынешний соавтор В. Жириновского Владимир Яровицкий в своих самиздатских эротических рассказах 1980-х годов, чтобы описать сексуальные действия, не употребляя неприличных слов, заменил «хуй» словосочетанием «мужской половой член» или словом «писька». Эффект получился потрясающий. Когда автор описывал, как на жарком черноморском пляже нежится группа студентов и у них со страшной силой стоят «мужские половые члены», это было просто смешно. В другом рассказе описывалась сцена группового изнасилования, которую предприимчивая девушка сумела превратить в сексуальную оргию, предложив юношам сначала продемонстрировать свои физические данные, на основании которых она сама установила очередность. Бесполая детская «писька», — самая большая и грозная из них почтительно называлась «пис», — выглядела в этом контексте гораздо более вызывающе, чем ненормативный «хуй».

Один из самых распространенных светских фаллических культов — культ Вождя, которому приписываются сверхъестественные качества и которому поклоняются рядовые члены группы. При обряде инициации, посвящения юноши в закрытое мужское сообщество или при насильственном оголении происходит обратное — символическая демаскулинизация. Оголение, воспринимающееся как угроза его мужественности, вызывает у мужчины сильные эротические чувства, составляющие стержень садомазохистских фантазий. Но с точки зрения мужской группы, подвергающей молодого человека такому испытанию, поведение его реального пениса практически не имеет значения: если он не встает — значит, ты не мужчина, а если встает — значит, унижение доставляет тебе удовольствие, значит, ты — гомик и, следовательно, опять-таки не мужчина.

Как пишет известный американский киновед Питер Леман, «господствующие в нашей культуре изображения фаллической маскулинности основаны на том, чтобы держать мужское тело и гениталии подальше от критического луча света… Не будет преувеличением сказать, что благодаря пенису-фаллосу мужчины при патриархате обретают свое привилегированное положение в обществе, но одновременно оказываются глубоко отчужденными от своих собственных тел, потерянных за его чудовищностью. Не удивительно, что они так часто оказываются ранимыми».

Поскольку мужчина отождествляется с сексуальностью, сексуальность — с пенисом, пенис — с фаллосом, а фаллос — с размерами, реалистическое представление пениса практически невозможно — он должен быть либо спрятан, либо чудовищно преувеличен. В обоих случаях это имеет тяжелые психологические последствия.

Чтобы раскрепостить мужское тело и сделать его предметом рефлексии и художественного изображения, культура должна была если не снять, то ослабить целый ряд запретов:

а) на наготу;

б) на мужскую наготу;

в) на сексуальность;

г) на гомосексуальность.

Коль скоро различие между пенисом и фаллосом не дано объективно, а создается взглядом, чей взгляд в первую очередь конструирует и эротизирует мужское тело — женский, мужской или гомосексуальный?

На первый взгляд, для гетеросексуальных мужчин важнее всего женское мнение. Но до самого недавнего времени женщины не могли откровенно высказываться на сей счет.