Читать онлайн «Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии». Страница 37

Чтобы добиться успеха в социальной группе, одной конкуренции мало. Необходима также кооперация, иначе такая деятельность, как совместная охота, станет бесполезной. Размышляя об этом, специалисты по психологии развития и сравнительной психологии Хенрике Молл и Майкл Томаселло предложили выготскианскую гипотезу интеллекта (названную по имени Льва Выготского, русского психолога первой половины XX века[26]). Они полагают, что отдельные аспекты познавательной способности, хотя в целом она обусловлена преимущественно социальной конкуренцией, складываются на основе именно социальной кооперации, которая необходима для создания, например, сложных технологий, культурных учреждений и систем символов18. По мнению исследователей, эти аспекты — когнитивные навыки постановки общих целей, совместного внимания и намерений, кооперативного общения — присущи исключительно человеку.

Оксфордский антрополог Робин Данбар выявил одну социальную составляющую, которая играет роль движущей силы эволюционного увеличения мозга. Он обнаружил, что для каждого вида приматов характерен определенный размер социальной группы, а с ним коррелирует объем мозга особей: чем больше неокортекс, тем больше социальная группа. Также выяснилось, что для данного размера группы человекообразным обезьянам требуется бóльший неокортекс, чем другим приматам19. Принимая во внимание, что в типичной социальной группе шимпанзе состоит около 55 особей, Данбар вычислил исходя из объема человеческого мозга, что для людей средний размер социальной группы — около 150 участников20. Затем он стал изучать реальные человеческие социальные группы, и оказалось, что для них предсказанный размер оставался неизменным с доисторических времен до наших дней. Такой была не только численность родственных групп наших предков, охотников-собирателей, которые раз в год встречались все вместе на традиционных обрядах. Столько же членов в современных обществах охотников и собирателей, а также пунктов в рождественских поздравительных списках21. То же справедливо и для социальных сетей в интернете. Данбар обнаружил, что даже люди, у которых сотни сетевых друзей, общаются с ограниченным их числом. “Любопытно, люди могут иметь 1,5 тысячи сетевых друзей, однако, если проверить трафик веб-сайта, выяснится, что поддерживают они тот же ближний круг общения приблизительно из 150 человек, как и в реальном мире”22.

Исследования показали, что 150-200 человек — то число людей, которое управляется без иерархической организационной структуры23. Это такое количество людей, с которыми человек может сохранять контакт, поддерживать устойчивые социальные отношения и которым охотно готов помогать. Но все же почему размер наших социальных групп ограничен? В социальных взаимодействиях мы используем пять когнитивных способностей. Мы должны: (1) интерпретировать зрительную информацию, чтобы распознавать людей, (2) запоминать лица, (3) запоминать, кто с кем в каких отношениях состоит, (4) обрабатывать эмоциональную информацию и (5) умело обращаться со сведениями о взаимоотношениях. По мнению Данбара, лимитирующий фактор — именно последняя способность. Остальные процессы не работают на полную мощность. Умелое использование информации о социальных взаимоотношениях требует дополнительной производительности, так же как и особой специализации, что не относится к первым четырем способностям.

Поскольку ход эволюции направляют бесчисленные силы, опрометчиво сосредоточиваться только на каком-то одном аспекте. Много лет назад мне выпала честь участвовать в работе небольшой исследовательской группы, организованной Леоном Фестингером. В нее также входили Дэвид Примак и социальный психолог Стэнли Шехтер. Леона занимал вопрос, что послужило причиной возникновения разительных отличий нашего вида от остальных животных. Он обратил внимание на то, что одним из возможных следствий социального поведения, повлекшим за собой очень много изменений, был переход от кочевого образа жизни к оседлому. Между 10,500 и 8,500 годами до нашей эры многие явления, которые накапливались тысячи лет, сошлись вместе и сделали существенное изменение образа жизни возможным. Это был конец последнего ледникового периода. Человек научился добывать огонь и эффективнее охотиться, одомашнил собаку (социализация действительно набирала обороты, раз человек обрел лучшего друга!), стал потреблять больше рыбы и больше нуждаться в зерне злаковых, которое хорошо хранится. Фестингер заключил, что переход к оседлому существованию стал той кардинальной переменой, которая бесповоротно изменила ход человеческой эволюции. Оседлость позволила людям успешнее размножаться (снизился риск выкидышей и увеличилась частота рождаемости), так что размер группы быстро вырос примерно до 150 человек. Хотя условия окружающей среды и ограниченность доступных природных ресурсов обычно сдерживают рост численности популяции, обусловленный внутренним стремлением к размножению, с человеком это не сработало. Люди оказались способны рано или поздно находить или придумывать решения проблем и по мере своего развития существенно изменять среду обитания. Поэтому, как только сформировались оседлые группы, численность каждой возросла. Около 7,000 года до нашей эры кому-то в голову пришла гениальная идея — и появилось земледелие. Затем, между 6,000 и 4,500 годами до нашей эры, возникло разделение труда. Оно потребовало большей взаимозависимости в общинах, что, в свою очередь, создало предпосылки расслоения населения по статусу и власти. Постепенно развивались шаманские и религиозные практики, появлялись социальные правила и сплетни, а также моральные установки, которые контролировали и организовывали людские сообщества.

Наряду с нашими многочисленными автоматическими процессами, условия обитания также влияют на наше поведение, мышление и, возможно, даже геном и меняют их. Примитивное социальное поведение оставалось в значительной степени неизменным до возникновения оседлого образа жизни. Именно оседлость и появившиеся в результате цивилизации подготовили среду, в которой зародилось сложное социальное поведение и начался расцвет социального мозга. Мы подошли к тому, что я называю вторым этапом развития социальных процессов, — к коэволюции с возникшей цивилизацией. Она и сейчас продолжает шлифовать социальные аспекты функции человеческого мозга.

Как могла начаться эта коэволюция? По сути, естественный отбор — это случай нисходящей причинности со своего рода механизмом обратной связи. Окружающая среда выражает принцип нисходящей причинности в том смысле, что, кто бы в ней ни выживал, он успешно выдерживает все ее воздействия по каким бы то ни было причинам. Выживший — канал обратной связи, поскольку производит потомство и позволяет следующему поколению в свою очередь испытать на себе влияние среды. Так, если выживший немного ее изменит, она, возможно, произведет отбор уже несколько иным образом. Вероятно, все это справедливо и для социальных процессов. Социальные условия — просто еще один фактор, который работает наравне с остальными условиями окружающей среды: ведет отбор в соответствии с принципом нисходящей причинности, задействуя механизм обратной связи.

Как я уже упоминал, генетически закрепленное свойство всегда предпочтительнее того, которое нужно приобретать в процессе обучения, поскольку неизвестно, произойдет ли это обучение. Требуется время, энергия и возможность учиться, а такие ресурсы могут быть недоступны. Как ребенку, так и взрослому врожденные автоматические реакции обеспечивают преимущество для выживания, однако гибкость перед лицом перемен также выигрышна, поскольку в течение жизни мы развиваемся. Физическая среда нестабильна. Происходят землетрясения, извержения вулканов, наступают ледниковые периоды, засухи, голод и так далее. Происходят перемены и непредвиденные явления. Философ Дэвид Папино отмечает: “Как правило, можно ожидать, что генетическая стабильность будет предпочтительна, когда длительное время условия окружающей среды не меняются, а обучение будет успешно проходить отбор, когда внешние условия переменчивы. При условии неизменности среды генетическая стабильность будет иметь... преимущества как надежное и недорогое приобретение. Однако их легко может свести на нет потеря гибкости в период существенной нестабильности среды”24. Социальная среда также может быть нестабильной, о чем свидетельствуют значительные изменения численности населения и его территориального распределения.

В 1896 году американский психолог Джеймс Марк Болдуин, работавший в рамках дарвиновской теории отбора, пытался объяснить эволюцию признаков, усвоенных в процессе обучения в течение жизни организма (а не врожденных) . На первый взгляд это кажется ламарковской генетикой, наследованием приобретенных признаков, но это не так. Он предположил, что, в отличие от приобретенных свойств, склонность к приобретению определенных признаков унаследовать можно25. (В моем примере, который упоминался выше, человек имеет склонность приобретать боязнь змей, но не цветов.) Первым на Гиффордских лекциях термин “эффект Болдуина” упомянул Конрад Уоддингтон в 1971 году. Так стали называть механизм, который объясняет эволюцию фенотипической (наблюдаемые признаки) пластичности, способности, позволяющей организму гибко адаптировать свое поведение к изменяющимся условиям окружающей среды. Вот как формулируют это специалисты по эволюционной нейробиологии Лия Крубитцер и Ион Каас: