Читать онлайн «Инстинкт и социальное поведение». Страница 19

Первоначальные группы у человека давно исчезли. Те группы близких родственников и друзей, с которыми человек поддерживает тесные личные отношения, не имеют ничего общего с группами, бродившими по первобытным лесам. Метка, выделявшая такую первоначальную группу в качестве коллектива «своих» и исключавшая из действия социального инстинкта всех других собратьев по виду, давно не действует: несомненно, она блокирована некоторой мутацией генома, поскольку иначе инстинкт не может быть изменен. Наши отношения с людьми, определяемые культурным воспитанием, зависят, конечно, от «успешности» этого воспитания – всегда уступающего в эффективности инстинктивно запрограммированному воспитанию. Люди могут быть для нас более или менее «своими»; но численность коллектива, на который у нас хватает сильных эмоций, по-видимому, все-таки задается геномом и соответствует численности первоначальных групп.

Блокирование метки, ограничивавшей действие социального инстинкта, несомненно было видообразующей мутацией, то есть одной из последовательности мутаций, создавших наш вид. Но это вовсе не значит, что поведение наших предков тут же изменилось: поначалу они продолжали жить жизнью гоминидов, поскольку им недоставало культурного развития, и начавшаяся у них культурная традиция еще не выработала новых меток для программы узнавания «своих». Продолжались войны между группами, но теперь численность групп, уже не ограничиваемая «меткой стада приматов», могла возрастать, что составляло преимущество во внутривидовой борьбе. Как мы помним, Дарвин видел это преимущество многочисленных сообществ, но распространял его на наших дочеловеческих предков, у которых его не могло быть. Сапиенсы уже могли использовать это преимущество: у них был словесный язык, несомненно лучший, чем способы общения их предшественников, что позволило им узнавать друг друга по языковой метке; благодаря этому они могли жить бóльшими племенами и, возможно, это обеспечило им победу над неандертальцами. Таким образом была устранена последняя внешняя опасность, угрожавшая нашему виду.

Когда выработались культурные символы – метки, объединяющие племя – численность человеческой группы могла расти до сотен и даже тысяч особей. Благодаря языку у людей выработалось и закрепилось знание родства, далеко выходящее за пределы возникших у них семей. Племена, образовавшиеся путем деления из одного племени, помнили свое родство; так возникли племенные союзы, какие мы знаем у американских индейцев, у древних греков и италийцев, и т.д. В новых условиях групповой отбор превратился в племенной отбор, постепенно утративший свой истребительный характер. Расширение действия социального инстинкта зависело теперь от культурных программ, вводимых воспитанием, а такие программы, в отличие от жестких генетических программ, могли расширяться. В таких расширенных программах можно было уже считать «своими» женщин побежденного племени, а затем дозволялось не всегда убивать мужчин. Со временем отсюда возникло рабовладение, и постепенно исчез каннибализм, на который в более развитых племенах был наложен культурный запрет. Все эти процессы, отчетливо отразившиеся в истории и литературе культурных народов, до сих пор почти не изучены. Отметим только, что запрет убийства, распространяющийся у высших животных на всех собратьев по виду и имеющий инстинктивный характер, во всех человеческих культурах был «восстановлен» в виде культурного запрета «не убий», но только в отношении членов своего племени. Как известно, даже у высоко цивилизованных древних греков законы карали только за убийство сограждан; «иностранцев» не запрещалось убивать (и грабить), если их не защищал «международный» договор. Эти иностранцы могли быть тоже греки, из соседнего города или племени; впрочем, их жизнь охранялась соглашениями во время Олимпиад.

Изменения инстинкта, означающие блокирование или установку метки, уже встречались нам выше – например, как было сказано, у человека инстинкт, корректирующий внутривидовую агрессию, был ограничен пределами собственной группы. Такое сужение коллектива, в котором действует инстинкт, мы назовем локализацией инстинкта. Важно подчеркнуть, что инстинкт никогда не может быть полностью устранен. Культурное воспитание может его ослабить, но не может уничтожить. Наш набор инстинктов представляет собой генетически обусловленную характеристику нашего вида.

Расширение действия инстинкта на больший коллектив мы назовем глобализацией инстинкта. Несомненно, на некотором этапе истории человека произошла глобализация социального инстинкта с группы на племя. А поскольку социальный инстинкт связан с ограничением агрессии, то одновременно расширилось и действие инстинкта, корректирующего внутривидовую агрессию. Дальнейшая глобализация социального инстинкта зависела уже не от генетически заданной «групповой» метки, навсегда блокированной происшедшей мутацией, а от культурной эволюции, вырабатывающей и вводящей в программы поведения новые метки. Как мы увидим, это было началом все большей глобализации, постепенно охватывающей весь человеческий род.

Одним из важнейших результатов культурной наследственности было, как мы уже видели, накопление культурной традиции, свойственное только человеку; оно привело к необычайному удлинению детства – так называемой неотении. Это удлинение необходимо для усвоения огромного объема информации, причем передатчиками традиции чаще всего служат родители (а иногда заменяющие их лица). Неотения – исключительное явление, свойственное только человеку. У всех видов приматов детство продолжается до 5-6 лет, после чего молодая особь теряет всякую связь с матерью; с отцом же никаких связей и не возникает, потому что обезьяны не знают своего отца. Парный брак, производящий – на весьма различных ступенях развития общественных животных – явления, столь напоминающие человеческую семью, примечательным образом отсутствует у наших ближайших родственников, шимпанзе и горилл. В этом отношении серые гуси, любимый объект наблюдений Лоренца, гораздо лучше демонстрируют семейные добродетели: парный брак заключается у них в два года и длится в течение всей жизни, иногда до 50 лет.

У человека передача культурной традиции – очень сложный процесс, продолжающийся и после полового созревания. Обряды «инициации», после которых мальчик считается мужчиной, в разных племенах совершались в 13 – 17 лет, но в современном обществе зависимость детей от заботы старших значительно дольше. Как мы уже видели, эволюция позаботилась о продлении материнского инстинкта, причем, как это часто бывало у человека, новый инстинктивный механизм оказался «избыточным»: мать любит своих детей и заботится о них в течение всей их жизни. Но очевидно, что столь продолжительное воспитание потомства (более чем вдвое долгое, чем у других приматов) превосходило бы возможности матери. Эволюция воспользовалась здесь «изобретением», уже много раз испытанным на разных видах: она доставила человеку парный брак, разделив труд воспитания между родителями. Но если у других животных парный брак может программироваться только инстинктом, то в случае человека потребовался бы генетический механизм, вовсе отсутствующий у приматов. Кроме того, даже у вполне здоровых мужчин интерес к потомству, да и к самому браку сплошь и рядом не возникает, так что, скорее всего, у мужчины генетически программируется лишь более продолжительная привязанность к другому полу, а все остальное – парный брак и забота о потомстве – приходится на долю культурной наследственности. Это позволяет понять крайнее разнообразие сексуального поведения и брачных обычаев у разных племен.[20]

Итак, парный брак следует, по-видимому, приписать культурной наследственности. В пользу такого предположения говорит еще и то обстоятельство, что в условиях парного брака привязанность к детям сохраняется у отца и у матери в течение всей жизни. Ничего подобного нет у животных, воспитывающих детей в парном браке: после определенного, предусмотренного инстинктом времени родители забывают своих детей, а дети – родителей. Можно сомневаться, что парный брак был уже у наших дочеловеческих предков, живших первоначальными группами. Расширение действия материнского инстинкта, о котором была речь в этой главе, потребовалось для более продолжительного воспитания потомства, и по той же причине и в тот же период времени – может быть, на каком-то этапе образования племен – понадобилось привлечь к воспитанию отца. Но если для продления материнского инстинкта достаточно было снять блокирующую метку с уже наличного инстинкта, то в случае отца никакого инстинкта заботы о потомстве у приматов не было вообще. По-видимому, эволюция и не создала такого инстинкта, и равным образом не создала у человека «брачного» инстинкта, а только усилила половую активность человека, что уже было отмечено в конце первой главы. Это позволило бы объяснить круглогодичную половую активность человека, не свойственную другим высшим животным (которую мы обозначили выше словом «гиперсексуальность»). Эволюция вообще предпочитает не создавать заново совсем отсутствующие механизмы, а корректировать действие уже наличных. После этого культурная эволюция, пользуясь более прочной привязанностью сексуальных партнеров, создала из таких связей парный брак. Возникновение сходных механизмов различными путями представляет известную закономерность эволюции, именуемую «конвергенцией»; она относится не только к физическим признакам, но и к поведению. Таким образом, парный брак у человека, при всем его сходстве с аналогичными механизмами у других высших животных, возник необычным путем, с участием культурной наследственности.