Читать онлайн «Инстинкт и социальное поведение». Страница 142

2. Инстинктивные и культурные установки человека

Напомним биологические предпосылки этой книги. Наша главная тема – социальный инстинкт человека. Человек, по древнему изречению, – общественное животное. Это значит, что человек генетически запрограммирован для жизни в обществе своих собратьев по виду, в непрерывном взаимодействии с людьми, и не способен жить без отношений с людьми, предусмотренных этой программой. Общественная жизнь высших животных представляет собой динамическое равновесие социального инстинкта и инстинкта внутривидовой агрессии. Первоначальным обществом человека была группа из нескольких десятков особей, как и у наших предков-приматов. Размеры этой группы и отношения между ее членами определялись социальным инстинктом, возникшим путем группового отбора. Социальный инстинкт вначале не распространялся на другие группы: отношения между группами определялись инстинктом внутривидовой агрессии. У всех высших животных этот инстинкт корректируется другим инстинктом, запрещающим убивать собратьев по виду: столкновения оканчиваются изгнанием слабейшего. Но у человека этот корректирующий инстинкт выпал – вероятно, в процессе быстрого мутирования. Вследствие этого столкновения между группами приняли кровавый характер и завершались истреблением побежденных групп. Это необычное в эволюции явление, несомненно, поставило наш вид на грань вымирания, подобно тому, как вымерли все другие гоминиды; но при этом истребление целых групп ускорило групповой отбор, наподобие выбраковки при искусственном отборе, что могло быть причиной необычайно быстрой эволюции человека.

Дальнейшая мутация, по-видимому, сделала возможной глобализацию социального инстинкта, распространив его первоначальное действие на б`oльшие коллективы. Вероятно, такая мутация сняла генетическое ограничение социального инстинкта первоначальными группами. После этого узнавание «своих» и, тем самым, запрет их убийства стали предметом культурной наследственности. Вследствие этого стало возможным образование племен, а затем наций, стимулируемое преимуществом численного превосходства. Но при этом социальный инстинкт, первоначально сконструированный эволюцией для небольшой группы, в более широком сообществе действовал слабее, и способность человека к общению с незнакомыми людьми была чрезмерно напряжена. Эта способность сосредоточилась на членах рода.

С накоплением имущества в родовом обществе возникла частная собственность на землю и орудия производства. Собственность сыграла важную роль в освобождении индивида от племенного строя. Заставляя человека самостоятельно принимать решения, она содействовала также реализации его творческих способностей, которые связаны, как можно предполагать, с ориентировочным инстинктом. Но укрепление собственности и возникновение рабства – собственности на человека – породило классовое общество и сословные привилегии, воспринимавшиеся как социальная несправедливость, откуда возникла классовая борьба. Классовая борьба, в основе которой лежит социальный инстинкт и связанный с ним инстинкт устранения асоциальных паразитов, стала неизменным содержанием истории, усиливаясь в периоды нужды и военных бедствий. Господствующие классы всегда пытались направить классовую ненависть на «внешнего врага», отвлекая внимание от своих привилегий. История была последовательностью внешних и внутренних конфликтов – войн и восстаний.

Каждое расширение или сужение социального инстинкта – образование племен и государств, возникновение родового общества – сопровождалось революционным изменением способов производства, изменявшим весь образ жизни общества. Но ни одно общественное устройство не удовлетворяло социальный инстинкт человека, и это недовольство вызывало все общественные движения, известные нам из истории. Действие инстинктов никогда не прекращается, но социальный инстинкт и агрессивность могут быть незаметны, пока они находятся в относительном равновесии. Они проявляются с полной силой во время социальных катастроф.

В сословном обществе подавляющее большинство населения неизменно жило в бедности, часто переходившей в нищету. Но в двадцатом веке развитие науки и техники привело к устранению нищеты в развитых странах, к возникновению глобальной экономики, сближающей народы и, как можно предполагать, исключающей возникновение войн. В наше время, под действием социального инстинкта, распространившегося на все человечество, а также инстинкта самосохранения, обостренного опытом двух мировых войн и угрозой атомной войны, складывается единая мировая культура. Ценности этой культуры, получившие признание в Хартии Объединенных Наций, выработались в европейской культуре и включили в себя также идеи других высоких культур. Главная из них – признание за всеми людьми неотъемлемых прав человека, то есть прав, прежде бывших привилегией отдельных классовых групп и племен.

В наше время запрет убивать человека и отвращение к бесчеловечному обращению с женщинами и детьми приобрели на нашей планете общее значение, какого они никогда не имели в истории. Попытки религиозного фанатизма и племенной исключительности повернуть вспять это достижение нашего вида не имеют никаких шансов на успех.

Такой исторический поворот можно было бы только приветствовать, но, к несчастью, все развитие человеческого общества приняло односторонний характер и теряет свои цели. Отпали многие культурные мотивы, и единственным регулятором человеческого поведения стали деньги. Внимание человека сосредоточилось на том, что можно купить за деньги – на личном потреблении, и это глубоко фрустрирует его биологическую природу.

Денежная установка крайне ограничила интересы и деятельность человека. Его широкие способности больше не нужны. Социальный инстинкт и агрессивность не находят себе выхода, ориентировочный инстинкт работает лишь на уровне узнавания улиц и чтения вывесок, половой инстинкт, отделенный от естественных способов своего проявления, низводит человека на уровень скота. Наша культура, по видимости преуспевающая, перестает быть высокой культурой.

Человеческое общество – живая система, во многом подобная другим видам животных. Разумеется, с точки зрения биологии единственным критерием преуспеяния вида является его численность, определяемая коэффициентом размножения. Но человек – не просто живое существо, а культурное существо. Поэтому человеческое общество – также культурная система, с единственной во вселенной культурной традицией и духовной жизнью.

Цели культуры тесно связаны с инстинктами и выражают, в специфической для человека форме, его инстинктивные установки. Но культурная жизнь человека не сводится к его инстинктам: она имеет собственные закономерности и составляет, в смысле Лоренца, более высокий уровень организации. Попытки объяснить явления культуры, исходя из одних биологических данных, представляют собой столь же невозможный «редукционизм», как попытки объяснить явления жизни, исходя из одних законов физики. Точно так же, как живые организмы подчиняются законам физики, явления культуры подчиняются законам биологии, но не могут быть поняты без учета их специфической организации. Иначе говоря, будущая социология никогда не станет простой отраслью биологии. Некоторые черты этой будущей науки, однако, подсказываются аналогией между видом животных и культурой.

Культурная жизнь человека создает собственные формы «аппетентного поведения»[Аппетенцией (ср. гл. 1) называется стремление к выполнению инстинктивно за-программированных действий, наблюдаемое у животных - часто в виде спон-танно возникающих движений - даже при отсутствии объектов, возбуждающих инстинкт], аналогичные инстинктивному поведению животных. Явления воинственности, ищущей себе врага, поиски «козла отпущения» при неудаче, потребность в повиновении авторитету – все эти и многие другие черты человеческих племен сохранились до наших дней и часто омрачают нашу жизнь. В прошлом такие формы поведения, спонтанно возникавшие в некотором сообществе, нередко задавали цели коллективного поведения. В других случаях цели культуры могли быть более рациональны. Самосохранение племени, предотвращение реальных опасностей было первой из них, и в основе этой цели очевидным образом лежал инстинкт. Точно так же, племена первых земледельцев ставили себе целью освоение речных долин – Тигра и Евфрата, Нила, Инда или Хуанхэ – и решали для этого сложные организационные и технические задачи. В таких случаях, опять-таки, очевидна инстинктивная мотивировка этих действий. Труднее понять такие цели высокой культуры, как влечение к красоте, так дорого стоившее гражданам Афин и Флоренции.