Читать онлайн «Инстинкт и социальное поведение». Страница 114

Разрыв с традицией, происходивший у разночинцев в течение одного поколения, имел особенные психологические следствия. Люди, получившие европейские понятия из книг и разговоров, придавали европейским идеям полное, бескомпромиссное значение: религия отбрасывалась как «опиум для народа», демократия понималась как «народовластие», и очень скоро выяснилось, что, по выражению Прудона, «собственность – это воровство». Все ограничения и препятствия, возникающие при практическом применении таких идей, русским интеллигентам были неизвестны, потому что практическая жизнь вокруг них была совсем другой. Конечно, они были наивны – часто наивны, как дети. Мемуары девятнадцатого века - Герцена, Кропоткина, Морозова - правдиво описывают эту среду.

Новые идеи приходили с Запада, потому что культурный потенциал России был ниже европейского: в России очень долго не было оригинального мышления. Первыми пришли идеи французского Просвещения, так называемое «вольтерьянство». Они были усвоены еще дворянской интеллигенцией. Затем пришли идеи Революции: декабристы уже писали для России конституции. Потом появилась немецкая «романтическая» философия, Шеллинг и особенно Гегель. Трактаты, напечатанные готическим шрифтом и пахнущие средневековой схоластикой, воспринимались как «последнее слово европейской науки», и в них надеялись найти ответы на все жгучие вопросы современной жизни.

Влияние Гегеля в России заслуживает особого исследования. Русским университетам нужны были профессора, и первый русский царь, получивший европейское образование – Александр I – посылал молодых людей в Европу «для подготовки к профессорскому званию». Конечно, их нельзя было посылать в кипящую революциями Францию, или в слишком свободную Англию – да в России и не учили английского языка; самым подходящим местом была ученая и полицейски охраняемая Германия. Молодых ученых отправляли в Берлин, в столицу дружественного прусского короля; а в Берлинском университете главным философом был Гегель. Для молодых русских ученых гегелевская философия и стала «последним словом европейской науки». Вернувшись домой, они внесли эту премудрость в русские университеты. В кружках русской молодежи жадно ее поглощали: кто не читал Гегеля, считался отсталым.

Первым интеллигентом-разночинцем был Белинский, читавший по-французски, но не знавший немецкого. Ему переводил Гегеля друг, дворянин Бакунин. (С такой же серьезностью через полвека изучали «Капитал»). Гегель утверждал, что «все действительное разумно, и все разумное действительно», а это допускало – как и все у Гегеля – самые различные толкования. Друг Мишель Бакунин (в то время еще не анархист) истолковал это таким образом, что русская действительность тоже имеет разумные основания, и Белинский целый год пытался примириться с этой действительностью. Но потом из Европы пришла мода на социализм, и Белинский стал социалистом. Все это было не смешно, а трагично, потому что русские интеллигенты принимали европейские идеи всерьез и посвящали им свою жизнь.

Конечно, разрыв русской интеллигенции с русским государством означал ее радикализацию. Людям, ненавидящим весь строй русской жизни, трудно было заниматься в России какой-нибудь практической работой. Но после отмены крепостного права выделилось «умеренное» крыло интеллигенции, которое можно назвать либеральным. Либералы шли на государственную службу, участвовали в работе земских учреждений, преподавали в гимназиях и университетах, устраивали больницы; они проводили судебную реформу, пытаясь привить русским уважение к закону. Благодаря умной и самоотверженной работе этих интеллигентов Россия вступила в двадцатый век более цивилизованной страной, развивавшейся в европейском направлении. К несчастью, правящий класс России не проявил реализма и не умел делать уступки требованиям времени. Страной управляла безответственная и жестокая бюрократия, во главе с царем и его дворянским окружением.

Радикальная часть русской интеллигенции не могла примириться с этой властью и стремилась к насильственному свержению самодержавия. Первые русские социалисты – «народники» – верили в прирожденный социализм русского крестьянина и хотели возбудить крестьянское восстание. С этой целью они устроили (в начале семидесятых годов) «хождение в народ», одеваясь в крестьянское платье и раздавая революционные прокламации. Но крестьяне плохо понимали этих агитаторов, а иногда связывали их и сдавали властям; начались судебные и полицейские преследования, только ожесточившие народников. В 1876 году они основали конспиративную партию «Земля и Воля» и принялись за более систематическую подготовку революции. Правительство ответило репрессиями и казнями. Тогда из партии народников выделилась террористическая организация «Народная Воля», устроившая ряд покушений на царских сановников; 1 марта 1881 года народовольцы убили царя Александра II. Конечно, небольшой группе террористов не удалось запугать правительство, и вскоре их силы были истощены. Более умеренная фракция народников, «Черный Передел», занималась мирной пропагандой; но в начале двадцатого века из нее возникла партия социалистов-революционеров (эсеров), опять вернувшихся к террору.

Неудачи народников скомпрометировали их идеологию. Новая идеология, как обычно, пришла с Запада: это была социал-демократия, философией которой был марксизм. Повторилась история с Гегелем: русские интеллигенты уверовали, что это и есть «последнее слово западной науки», дающее ответ на все вопросы жизни. Как мы видели, Маркс претендовал на построение «научного социализма», и русские (не только русские!) марксисты полагали, что, наконец, найдено научное объяснение истории и общественной жизни, предсказывающее неизбежное наступление социализма. Замечательно – и характерно для духа этого времени – что утопические предсказания и революционные замыслы выступали здесь, прикрываясь авторитетом «науки». Точно так же, для русских гегельянцев сочинения их учителя тоже были «наукой», и притом новейшей!

«Капитал» Маркса представлял собой огромный трехтомный трактат, написанный запутанным гегельянским языком. Маркс, считавший себя ученым экономистом, никогда не мог избавиться от методов высоко ценимой им гегелевской «диалектики» и от гегелевского языка, который немцы называют «кудрявым» (kraus). Самые усердные марксисты читали его, конечно, в оригинале; но вскоре вышел и перевод: царская цензура не усмотрела в этом ученом труде ничего опасного. Обыкновенные марксисты, конечно, не были в состоянии прочесть «Капитал» и принимали на веру то, что им объясняли в популярных брошюрах. Сильная сторона марксистской доктрины – экономическое объяснение истории – внушила русским социалистам особое доверие, потому что именно в то время, в 80-ых и 90-ых годах, в России возникла крупная промышленность и стало ясно, что экономические силы не позволят ей избежать капитализма. Но и другая сторона марксизма была важна для русских социалистов: по новейшей науке оказывалось, что будущей революционной силой было не крестьянство, а только что возникший в России рабочий класс. Надо было искать сторонников не в деревне, а в городе, и за это сразу же принялись.

Первая группа русских марксистов возникла в 80-ых годах, и лидером ее был Плеханов. Русские марксисты, разделяя общие идеи своей доктрины, конечно, не рассчитывали, что в России удастся мирно перейти к социализму (как этого ожидали европейские социалисты). Напротив, они предвидели ожесточенную борьбу с русским самодержавием, а потом и с народившейся в конце века русской буржуазией. Но Плеханов и его сторонники высмеивали наивность народников, пытавшихся поднять на восстание отсталые крестьянские массы: как учил Маркс, революцию должен был совершить сознательный пролетариат. Они отвергли также, как авантюризм, индивидуальный террор. Рабочий класс, – говорили они, – применит к своему классовому врагу массовый террор: враг будет ликвидирован как класс.

Эта программа революционного террора тоже не была изобретена в России: даже и эти взгляды русских марксистов были заимствованы с Запада. Самое слово «террор» (по-латыни означающее «ужас») было пущено в ход в его нынешнем смысле во время Французской Революции. В «Послании Коммунистической Лиге» (1850) Маркс рассматривает ситуацию, которая возникнет, если рабочие совместно с буржуазными демократами выиграют битву с феодализмом и установят демократический режим. В таком случае,– говорит Маркс,– рабочие должны выдвинуть лозунг «Перманентная революция!», в котором нельзя не узнать «превращение буржуазной революции в социалистическую». Как видите, Ленин и в этом был не очень оригинален, а Троцкий прямо перенял этот лозунг. Практические советы Маркса, содержащиеся в том же «Послании», не оставляют сомнений, как его ученики должны были устраивать эту «перманентную революцию»: