Читать онлайн «Актуальные проблемы Европы №4 / 2010». Страница 3

Распространена и противоположная точка зрения, согласно которой политическое участие есть лишь один из видов гражданского (civic) участия наряду с активностью в неправительственных гражданских ассоциациях.

Наконец, в политологии существует традиция жесткой дифференциации политического и гражданского участия [см., напр.: Jakobs, Phalet et al.].

Со своей стороны, мы бы считали возможным определить политическое участие через категорию доступа – формального и неформального – к процессу принятия решений. С этой точки зрения политическое участие проявляется как в контексте избирательного процесса, так и вне его – в виде общественной деятельности политической направленности, а также активности групп влияния (лоббизма).

Таким образом, в категорию политического участия мы включаем: 1) доступ к избирательным правам; 2) лоббистскую активность; 3) доступ к политической деятельности вне избирательного процесса – в партиях и общественных ассоциациях политической направленности.

Свою задачу мы видим, в первую очередь, в оценке того, в какой степени представители новых иммиграционных сообществ имеют доступ к названным выше возможностям.

Очевидно, что натурализовавшиеся в конкретной европейской стране иммигранты из стран Третьего мира обладают формально всем комплексом политических прав, вытекающих из статуса гражданина.

Достаточно распространенной практикой в ЕС стало предоставление некоторых политических прав и легальным резидентам – гражданам «третьих стран»4. В первую очередь речь идет о праве участия в выборах на местном уровне.

Некоторые страны ограничиваются предоставлением легальным резидентам только активного избирательного права на местных выборах (т.е. права голосовать – без права избираться). Это предусмотрено законодательством Бельгии и Эстонии. Более широкими правами наделены легальные резиденты таких стран, как Великобритания, Дания, Ирландия, Испания, Мальта, Нидерланды, Португалия, Словакия, Словения, Финляндия и Швеция. Им разрешено как избирать, так и избираться при соблюдении определенных условий. Наконец, значительная группа европейских стран не допускает в принципе никакого участия неграждан в избирательном процессе (Австрия, Венгрия, Германия, Греция, Италия, Кипр, Латвия, Литва, Люксембург, Франция, Чехия).

Часть упомянутых стран гарантирует известный уровень избирательных прав лишь легальным резидентам из определенных государств. Так, в Великобритании к этой категории относятся выходцы из стран Британского Содружества; Испания и Португалия допускают предоставление избирательных прав на основе принципа взаимности с рядом третьих стран.

Таким образом, формально доступ иммигранта-иностранца к избирательным правам детерминируется гражданством индивида (а иногда даже и оно, как мы видим, не требуется).

На практике конкретная интенсивность его политического участия зависит от совокупности неформальных факторов. Так, существенным препятствием для реализации избирательных прав индивида в ряде случаев является языковой барьер. Формально избирательное законодательство европейских стран не гарантирует предоставление потенциальному избирателю неевропейского происхождения какой-либо информации на его родном языке. Это, безусловно, ограничивает политические возможности индивида. В этом смысле опыт США с практикой официального использования языков иммигрантских меньшинств в зоне их компактного расселения принципиально отличается от европейского.

Следует, впрочем, иметь в виду, что в последние два десятилетия политические партии европейских государств все чаще используют в рамках предвыборных кампаний практику предвыборной агитации на языке доминирующих в конкретной стране иммигрантских сообществ. Такая традиция уже устойчиво сформировалась в Бельгии, Нидерландах, ФРГ. Уместно заметить, что резоны подобной партийной политики носят не ценностный (права человека и пр.), а прагматический политический характер: агитация на языке меньшинства расширяет электоральную базу партии. То же самое можно сказать и об использовании лозунгов защиты прав иммигрантов в партийном дискурсе: ценностные мотивы здесь тесно переплетены с прагматическими.

Помимо языкового – неформального – барьера существует и барьер формальный, обусловленный отсутствием у потенциального избирателя идентификационных документов. С этой проблемой, впрочем, сталкиваются преимущественно кочевые меньшинства (цыгане, синти и др.), легальные трудовые мигранты, по понятным причинам, относятся к своим удостоверениям личности в высшей степени бережно.

В настоящее время наметилась тенденция к появлению еще одного вида ограничения избирательных прав по формальным мотивам. Весной 2010 г. Бельгия ввела запрет на ношение в общественных местах традиционных мусульманских головных уборов и одеяний, полностью закрывающих лицо и тело. Аналогичный законопроект обсуждается во Франции; с инициативой распространить данную правовую норму на ЕС в целом выступила вице-президент Европейского парламента С. Кох-Мерин. Очевидно, что принятие подобных законов делает более проблематичным реализацию женщинами-мусульманками, придерживающимися традиционных взглядов, их избирательных прав: им придется выбирать между лояльностью общинной традиции и возможностью проголосовать на выборах. Участие в выборах, таким образом, может стать для них равносильно разрыву с общиной, что ведет ко многим последствиям, вплоть до угрозы личной безопасности [см., напр.: Деминцева, с. 128]. Фактически закон о парандже может превратиться еще в одно, хотя и не главное, препятствие на пути интеграции существенной части иммигрантского сообщества в европейский социум. Однако и закон о парандже, и интеграция в целом имеют общую цель – отказ от неевропейских социокультурных стереотипов. С этой точки зрения принудительная европеизация одежды для мусульманок, желающих проголосовать на выборах, может рассматриваться как радикальное средство социальной интеграции женщин-иммигранток неевропейского происхождения.

Наконец, не следует исключать и открытых актов дискриминации избирателей неевропейского происхождения на избирательных участках. Такие случаи, впрочем, носят единичный характер и укладываются в статистическую погрешность.

Таким образом, можно констатировать, что со стороны принимающих государств созданы достаточно комфортные условия для реализации членами иммигрантских общин (негражданами) их политических прав, а в некоторых странах – и избирательных прав. При этом с каждым годом становится все очевидней (история с запретом ношения хиджабов в общественных местах тому подтверждение), что власти ждут ответных шагов со стороны иммигрантских сообществ – шагов, которые свидетельствовали бы о готовности иммигрантов к социокультурной интеграции. То есть политические права неявно предлагаются в обмен на отказ от социокультурной самобытности. И поскольку интеграция иммигрантов – приоритетная для европейского социума задача, каких-либо уступок иммигрантам со стороны европейского истеблишмента в этом вопросе ожидать сложно. Напротив, можно с полным основанием полагать, что иммигрантам придется столкнуться с еще большим ограничением их прав.

Иммигранты, получившие гражданство страны проживания, получают и избирательные права, и полную возможность реализовывать право на создание ассоциаций. Что касается легальных резидентов-неграждан, то ценностный код современного европейского социума допускает предоставление им права участия в общественных организациях.

Традиционно сферой активности иммигрантских ассоциаций была, помимо прочего, борьба с расизмом и ксенофобией [Freedom of association, p. 98], т.е. деятельность, безусловно, политическая по своим целям. Активное создание подобных НПО началось с 1980-х годов. В 1981 г. получили право создавать свои ассоциации легальные резиденты–неграждане во Франции. Аналогичные шаги были позже предприняты и в других европейских странах.

Наблюдатели отмечают, что данные законодательные меры были вызваны в первую очередь активностью самих иммигрантов [Деминцева, с. 101, Layton-Henry, p. 57]. В то же время достаточно очевидно, что и национальные власти, в свою очередь, также были заинтересованы в том, чтобы иммигрантское движение находилось в системных рамках; это позволяло надеяться на более быструю в перспективе интеграцию вновь прибывших в новый для них социум [Freedom of association, p. 98].

В своем развитии иммигрантские ассоциации прошли несколько этапов. Конкретное выражение, а равно и датировка этих этапов варьируется от страны к стране. Общей тенденцией является очевидное усиление идентитарной, социокультурной либо конфессиональной направленности требований иммигрантских организаций, в то время как мотив социальной дискриминации начинает ослабевать. Это отражает общие изменения в характере иммигрантского феномена в Европе на рубеже XX–XXI вв.