Читать онлайн «Новые идеи в философии. Сборник номер 14». Страница 14

10. Вследствие этого можно считать достаточно обоснованной и даже рекомендовать за ее логическую прозрачность ту мысль, что идеал наилучшего устроения человеческого общества будет достигнут, когда всякая деятельность индивида и все взаимные отношения, а также разделение труда (и, следовательно, порождение потомства) будут урегулированы законами, благодаря чему осуществится порядок, который можно будет сравнить с порядком природы; в этом порядке меняющиеся приказания заменятся общим предписанием, которому подчинятся также и руководители работы.

Свой смысл эти законы черпают в конечном итоге из цели, которой должны служить их предписания. Одно формальное постоянство и законосообразность человеческого поведения сами по себе не заслуживают обращения в предмет стремлений. Таким предметом может стать только конкретный результат, достигаемый путем законосообразного поведения.

Если к последней цели стремятся путем установления законов и следования им, то это только определенный метод достижения цели, который хорош постольку, поскольку он пригоден и целесообразен. Целесообразность же его объясняется, с одной стороны, постоянством причинных отношений, согласно которым для достижения одинаковых результатов должны быть применены одинаковые средства; с другой же, субъективной, стороны, – природой самого человеческого хотения, которое достигает своей цели всего вернее в тех случаях, когда руководится мышлением, в его простейшей логической форме подведения отдельного действия под общее правило. Пригодность этого метода ограничена, следовательно, пределами правильности только что названных условий его применения.

(Едва ли нужно напоминать, что в этой связи речь всегда идет о законах в первоначальном смысле слова, т.е. о повелениях, которые направляются на волю людей, принимаются людьми и применяются ими к отдельным случаям. От этого смысла следует строго отличать другой смысл слова закон, когда имеется в виду взаимодействие индивидов и их поступков. Так, когда речь идет о законе предложения и спроса, о железном законе заработной платы и т. п., то выражаемое этими законами вовсе не желается нами и не повелевается нам для достижения цели; такие законы говорят, например, что если определенное число общающихся друг с другом людей целью своей деятельности ставят наживу, то при данных естественных и психологических условиях с неизбежностью произойдут определенные последствия. Подобные «социальные законы» суть такие же законы, как законы природы или психологические законы, которые с определенными содержаниями сознания связывают другие содержания сознания. Они принадлежат к теоретическому рассмотрению действительных явлений в их необходимой причинной связи; вследствие такого рассмотрения мы получаем возможность предвидеть результаты определенных волевых решений и выбирать средства для наших целей).

Понятие закона играет у Канта главенствующую роль; оно отменяет или, по крайней мере, подчиняет себе понятие цели. Разум требует не достижения определенной цели, а только формальной закономерности. Логический характер всеобщности должен определять сущность нравственности и давать все содержание велению разума. Целлер19очевиднейшим образом показал, что голая форма всеобщей закономерности ничего еще не говорит о том, что повелевает закон и что вменяет он каждому в обязанность. Вследствие этого и сам Кант вынужден был скрытым образом, а потому в неопределенном и недостаточном виде, привлечь материальные цели и реальный результат поведения для решения вопроса о том, какие максимы хотения пригодны стать принципом всеобщего законодательства. Мы не станем поэтому подробнее останавливаться на этом.

11. Возможен, однако, еще случай, когда законы не притязают на значение определяющей основы для воли благодаря одному только формальному характеру всеобщности, а выставляются и обосновываются скорее как средства для достижения какой-нибудь определенной цели. Но и в этом случае позволительно спросить, может ли задача этики, выраженной в форме системы законов, быть разрешенной столь исчерпывающе, что от индивида требовалось бы только простое применение этих законов. (Рассматриваются ли при этом законы как познаваемые собственными усилиями всякого индивида или же индивид допускает и следует только законам, выведенным из высших целей другими, это в сущности безразлично для формальной пригодности системы законов).

Отвечать на заданный вопрос утвердительно возбраняет прежде всего логический характер, присущий повелевающему закону в отличие от закона природы. Природа определяет отдельный случай со стороны его качества и количества, и в совершенстве познанный закон природы содержит в общей формуле также и определенную индивидуальную ценность. Повелевающий же закон, напротив, может указывать только общие признаки повелеваемых поступков, по которым никак нельзя предусмотреть отдельный случай в его полной определенности, как бы ни конкретизировать эти признаки. Поэтому при осуществлении каждого конкретного поступка воля еще нечто прибавляет к тому, что требуется законом; закон предоставляет более или менее значительный простор ее деятельности. Особенно отчетливо это обнаруживается в случаях приблизительно определяемых поступков. Среди кантовских примеров часто приводится долг благотворительности. Но какой же закон в состоянии определить, как велика должна быть нужда, которой я обязан помочь, и сколько своих средств я должен пожертвовать для этой цели? Иезуитская казуистика есть необходимое следствие попытки дать правила каждому и на каждый случай; она стремится точно установить, какой степени нужды я должен помогать и какую часть своего дохода я должен истратить для этого. Однако и эта мораль не является последовательной до конца; в заключение она принуждена отсылать своего питомца к духовному отцу, т. е. к индивидуальному решению – совершенно так же, как уголовный закон, устанавливая границы наказания, поручает усмотрению судьи определить точную его меру в пределах этих границ.

Точно также и закон, содержащий условное приказание, может определить только общие признаки условий, при которых следует поступать таким-то и таким-то образом; вся система законов занимается лишь изолированием этих условий. В действительности, однако, они самым сложным образом перепутаны друг с другом, и любой момент жизни можно одновременно подвести под различные правила. Как же, в таком случае, скомбинировать эти правила для их применения, особенно, когда они требуют несовместимого? И в этом случае следствием попытки определить все поступки законами будет лишь хитроумная казуистика, причем, однако, вся жизнь окажется в конечном итоге лабиринтом явных исключений и запутанных «casus conscientiae», законы же повиснут в воздухе, и только в виде исключения найдутся такие случаи, к которым они будут применимы всецело и без ratio dubitandi.

Где дело идет об осуществлении цели при запутанном сочетании данных условий, там самое подробное предписание окажется недостаточным. Поступающий не может руководиться одним только логическим подведением под правило; он должен путем собственных комбинаций найти поведение, которое требуется целью. Целью всех операций полководца является победа; стратегия была бы слишком легким делом, если бы она должна была только применять к отдельным случаям определенное число общих предписаний, подобно тому, как ученик применяет грамматические правила. Искусство полководца состоит в творческих комбинациях; солдату, наряду с повиновением общим предписаниям, которые указывают ему его поведение в определенных случаях, вменяется в обязанность также повиновение отдельному приказу полководца. Однако и при выполнении этого приказа ему не возбраняется самостоятельный выбор целесообразного и индивидуальное творчество. Точно также и в мирном обществе ни одна система законов не может превратить всякий судейский приговор в одно лишь логическое подведение под понятие и сделать излишним управление в форме конкретных распоряжений. В частной жизни никакой кодекс правил не может воспрепятствовать индивидуальной оценке и решению в пользу того, что в данном случае правильно. Осуществление цели однородно с работой художника; мышление в форме подведения под понятие всегда должно дополняться мышлением в форме творческих комбинаций, и каждый закон со всех сторон охватывается понятием дозволенного, если под этим понятием подразумевать то, что не определено никаким законом. Из этого следует, что всякий поступок непременно должен носить индивидуальную печать, даже если бы по своему существу он представлял собою исполнение общих законов. Если же какая-нибудь этическая теория упускает из виду этот момент, то она, по остроумному выражению Шлегеля – есть лишь вывороченная на изнанку юриспруденция.