Читать онлайн «Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека». Страница 54

Субстанционалисты также являются в настоящее время широко распространенным типом. Мы находим их и среди мистически настроенных религиозных сект, и в искусстве среди великих мастеров красок, и среди ученых, в особенности минералогов и химиков. Когда В. И. Вернадский рассматривает организмы как «живое вещество», определяющее те или иные химические процессы в земной коре, его понимание чрезвычайно далеко от понимания биолога-формативиста. Любопытно, что нередко и в настоящее время субстанционализм сочетается с «магизмом» – мистикой: доказательством этому служат такие химики-спириты, как Бутлеров. Конечно, бывают и смешанные конституционные типы, соединяющие в себе признаки формативистов и субстанционалистов, и они, может быть, существуют даже чаще, чем чистые крайние типы, точно так же, как схизофренический темперамент может смешиваться с маниако-депрессивным. И, настаивая на том, что наряду с нервно-психическими явлениями мы должны огромную роль приписывать и химико-психическим, я, будучи преимущественно формативистом, обнаруживаю этим значительную примесь и субстанционального конституционного типа.

Было бы положительно ошибочным полагать, что среди наших европейских и американских современников преобладает тип функционалистов, по крайней мере, во всей его полноте, хотя некоторые черты Гётевского Фауста довольно широко распространены среди интеллигенции разных народов, в том числе и русской. Но настоящий полный функционалист, одаренный творческими способностями, идет на математический факультет и становится математиком или физиком. Обе эти науки являются действительно, может быть, особенно характерными для нашего времени, но они доступны лишь для немногих, и было бы величайшим и притом бесполезным насилием заставлять каждого студента высшей школы, даже, напр., каждого поступающего на естественное отделение, изучать здесь современную физику или дифференциалы в полном объеме. При хороших способностях, прежде всего при хорошей памяти, студент с формативистической конституцией, может быть, и недурно сдаст экзамены, но глубокого следа в его мышлении эти чуждые ему образы не оставят.

Художественная наблюдательность О. Шпенглера позволила ему подметить широко распространенную связь между функционалистической конституцией и высоким развитием музыкальных анализаторских и синтезаторских центров; было бы интересно определить такое сцепление между выдающимся дарованием к математике и физике и музыкальными способностями и проверить, действительно ли формативисты реже бывают одарены в музыкальном отношении. Одно можно сказать с полной уверенностью: как бы ни характерно было для западной культуры развитие музыкального искусства, но было бы, по меньшей мере, наивным утверждение, что каждый типичный представитель нашей культуры, даже каждый богато одаренный человек, может, быть, каждый гений эпохи должен для доказательства своей связи с фаустовской культурой обладать тонким пониманием музыки и «контрапункта». Во всяком случае, ничего подобного мы не вправе приписать, напр., Чарльзу Дарвину; может быть, именно за это его так и не любит Шпенглер, чувствуя в нем представителя совершенно иного, чем сам, конституционного типа.

Таким образом, мы можем действительно использовать вдохновенный анализ О. Шпенглера для установления конституционных типов высших познавательных способностей человека. Однако наше толкование весьма существенно изменяет всю постановку проблемы О. Шпенглера. Мы допускаем, что германская раса действительно внесла ценный вклад в культуру человечества – ряд генов и комбинаций генов, наиболее ярко выраженный в цельной функционалистической конституции. Люди этого типа наложили свой характерный отпечаток на современную европейскую культуру. Но было бы заблуждением думать, что вся эта культура создана исключительно функционалистами. Весьма существенная доля участия в творении этой культуры принадлежит формативистам и субстанционалистам. Возможно, что О. Шпенглер, сам будучи функционалистом (он по профессии математик), совершенно естественно преувеличивает значение этого типа для нашей культурной эпохи. Какую бы из великих научных проблем познания мы ни взяли, мы увидели бы, что чисто функционалистическое ее разрешение нас не удовлетворит. Возьмем для примера проблему физической основы психики. Мы уже имеем весьма ценные попытки разрешить эту проблему чисто математическим путем, и весьма вероятно, что П. П. Лазарев стоит на совершенно правильном пути, сводя нервный процесс к определенным ионным реакциям, подчиненным строгим математическим законностям. В идеале своем высшее проявление функционализма – математика, полагающая, что каждая наука ровно постольку наука, поскольку в ней играет роль число, стремится к тому, чтобы обнять весь мир одною общей формулой, из которой вытекало бы все разнообразие явлений природы. Познание функционалиста было бы глубоко удовлетворено этой формулой. Но разве она дала бы удовлетворение уму формативиста, который желает знать сущность явлений не с математической, абстрактной стороны, а в виде конкретных зримых и осязаемых образов?

Мы не можем объединиться в общем решении, какой из конституционных типов высших познавательных способностей наиболее евгенический. Будем надеяться, что все они будут и впредь мирно работать рядом друг с другом, развиваться самостоятельно, комбинируясь и превращаясь в новые, еще не предугадываемые нами формы в грядущей жизни человечества. Все они одинаково по-своему ценны, как одинаково ценны и четыре классических конституционных темперамента – холерики, сангвиники, флегматики и меланхолики. Величайшей и наиболее ценной особенностью человеческой расы является именно огромное разнообразие ее генотипов, обеспечивающих прогрессивную эволюцию человека при самых разнородных случайностях ее неведомого нам будущего.

Сто двадцать пять лет тому назад английский пастор Мальтус [85] провозгласил учение о том, что все социальные бедствия, поражающие человечество: болезни, войны, голод и бедность, – проистекают от чрезмерной размножаемости. Население разрастается в геометрической прогрессии, в то время как средства для существования человечества растут только в арифметической прогрессии. Отсюда постоянное перенаселение и ожесточенная борьба за жизнь, со всеми сопровождающими эту борьбу несчастиями и преступлениями. Универсальным средством против всех социальных страданий Мальтус считает сознательное ограничение деторождения. Он проповедует нравственное воздержание в самых широких размерах, полное безбрачие для известной части населения («могущий вместить, да вместит!») или, во всяком случае, возможно поздние браки и сознательное ограничение потомства при состоявшемся браке.

В течение большой части XIX века проповедь Мальтуса практически имела мало успеха, и, вероятно, лишь очень немногие религиозно настроенные последователи его оказались способными подняться на надлежащую высоту нравственного сознательного воздержания. Но за последние полвека возникло и повело гораздо более успешно свою пропаганду новое движение, которое приняло название неомальтузианства: оно отбросило в сторону проповедь Мальтуса о «нравственном воздержании», заменивши ее рекомендацией искусственных мер предупреждения зачатия и абортов. Оно выставило своим идеалом «систему двудетных браков», видя в ней панацею против гибельных последствий перенаселения и всех социальных зол. Капиталистическая промышленность пришла на помощь неомальтузианству; возникли грандиозные предприятия по изготовлению противозачаточных средств, естественно развившие самую широкую пропаганду неомальтузианства. И в настоящее время во всех культурных странах мы видим величайшие успехи этого движения, опережающие даже поставленные идеалы, видим возведенное в систему распространение не только «двухдетных браков», но и «однодетных» и «бездетных».

Для современного биолога научная основа рассуждений Мальтуса представляется наивной. Подмеченный им факт несоответствия между усиленной размножаемостью и остающимися более или менее постоянными средствами пропитания был использован Ч. Дарвином для построения теории естественного отбора. Но как велико различие между поверхностными выводами богослова-социолога и глубоким проникновением великого биолога! Там, где Мальтус увидал только великое зло взаимной борьбы, ввергающей в нищету и преступление, Ч. Дарвин открыл, причину эволюции, приспособления, «усовершенствования».

Что бы ни говорили современные антидарвинисты (О. Гертвиг, Г. Дриш, Л. Берг), не подлежит сомнению, что человек стал таким, каким он является в настоящее время, только благодаря естественному отбору и борьбе за существование, вытекающей как неизбежное последствие из перенаселения.