Читать онлайн «От Ариев до Викингов, или Кто открыл Америку». Страница 37

Если первые люди, ступившие на берег Исландии, действительно приплыли с Гренландии, они, по всей вероятности, не стали задерживаться там надолго и не оставили почти никаких следов своего пребывания на ней. Вообще никаких следов, по мнению большинства исландских историков. Но ведь свидетельства присутствия человека в Исландии в древности просто не могли быть многочисленными. Извержения вулканов погребли под слоем пепла даже крупные строения и поселения современных людей. И только какая-нибудь фантастическая, поистине сказочная удача могла бы сохранить считанные единицы предметов материальной культуры, оставленные более чем немногочисленными гостями эпохи неолита.

И тем не менее такие открытия все же имели место. По свидетельству Кевина Смита, сотрудника Музея науки в Буффало, недавно в ходе раскопок на западе Исландии был найден кварцевый сердечник, из которого в древности делали крошечные ножи. Он идентичен сердечникам, оставленным представителями палеоарктической традиции, то есть культуры Североамериканской Арктики, возраст которой насчитывает по меньшей мере 3000 лет.

Согласно письменным свидетельствам, самыми первыми людьми, посетившими Исландию, были моряки, сопровождавшие Пифея в его плавании ок. 330 г. до н э., хотя на самом деле они были отнюдь не первыми, кому удалось переправиться через морские просторы, отделяющие Исландию от Северных островов.

Как же выглядел Тили, когда у его берегов появились первые европейцы?

Если они прибыли весной, они могли буквально оцепенеть от белизны, ибо на каждой прибрежной скале и утесе белели гнезда океанских птиц. Большинство крупных островов и все проходы, ведущие в глубь Тили, за исключением крутых горных склонов, пустынных полей застывшей лавы и столь же пустынных материковых ледников, буквально кишели несметными стаями лебедей, гусей и уток, прилетавших к своим древним гнездовьям на один из крупнейших в мире птичьих базаров.

Грандиозные полчища птиц наверняка привлекали крылатых хищников, самыми грозными из которых были орланы, беркуты, сапсаны и кречеты, то есть виды, ценившиеся любителями соколиной охоты исключительно высоко, а два последних ценились буквально на вес золота монархами — любителями этой забавы в Европе и на Востоке.

Этот несметный мир птиц позволял поддерживать высокую численность песцов и полярных лисиц, как белых, так и черно-бурых, мех которых очень высоко ценился на европейских рынках в качестве экзотического раритета.

Белый, или северный, медведь одинаково уверенно чувствовал себя и в море, и на суше, когда они выбирались на берег, чтобы поохотиться в прибрежных реках на лососей или устроить логово и обзавестись потомством. По-видимому, в древности белые медведи встречались на Исландии в таком же изобилии, как на юго-востоке Лабрадора, где еще в середине XVIII в. можно было увидеть тридцать, а то и сорок белых медведей, занятых рыбной ловлей при впадении в море какой-нибудь местной речки, изобиловавшей лососем[46]. В те времена этих животных еще не называли полярными или северными медведями. Это гордое имя уцелевшие представители этого древнего вида, сумевшие выжить только в высоких широтах, получили только в XIX в.

Старинные саги свидетельствуют, что водяные (северные) медведи появились в Исландии во времена экспансии норвежцев и что еще в конце XV в. мех белого медведя пользовался большим спросом на рынках континентальной Европы, а живой белый медвежонок считался подарком, достойным короля.

Земля давала немало даров, но море в этом отношении далеко превосходило ее. В здешних водах в изобилии водились всевозможные киты — гренландские (гладкие), черные, серые (калифорнийские), горбатые киты, киты-полосатики и киты Брайда[47]. Хотя добытчики северной «валюты», по всей видимости, не вели сколько-нибудь широкомасштабной охоты на крупных китов, они охотно убивали китов, выброшенных на берег, ради знаменитого китового уса, а также вели активную охоту на нарвалов (китов-единорогов), цена на спиралеобразные витые бивни которых далеко превосходила цену всех прочих даров Арктики, за одним-единственным исключением — кречетов.

В прибрежных водах царили всевозможные виды тюленей — кольчатые нерпы, тюлени обыкновенные и тевяки (серые длинномордые тюлени). Их топленое сало служило важным источником дегтя, в огромных количествах применявшегося для осмоления днищ и бортов деревянных судов и герметизации лодок, обтянутых тюленьими шкурами.

Обилие и разнообразие видов всевозможных животных, промысел которых мог стать источником больших доходов, не могло не вызвать восхищения у первых европейцев, побывавших на Тили. Но на первом месте среди этих животных, бесспорно, были моржи. Мы не знаем и, наверное, уже никогда не узнаем, сколько секачей обитало в древности на побережье Тили, однако мы можем подсчитать (по аналогии с численностью стад, еще недавно добывавшихся промысловиками в заливе Св. Лаврентия и на острове Сэйбл (о. Соболиный), где поголовье животных исчислялось сотнями тысяч[48].

Целая пропасть моржовой кости! Горы моржовых и тюленьих шкур! Уйма сала, из которого можно вытопить жир и сделать ворвань! Можно не сомневаться, что добытчики «валюты» начали организовывать походы в эти края практически сразу же после того, как альбаны открыли Тили.

Плавания за северной «валютой» никогда не были каким-то случайным делом или авантюрой, затеянной кучкой искателей приключений на плохоньком старом судне. Все корабли мореходов, ходившие в дальние плавания, строились и укреплялись специально с учетом трудностей пути, и команды их набирали из наиболее опытных и выносливых моряков-промысловиков, вместе с которыми в море уходили их жены и сестры, сыновья и дочери — люди отважные и компетентные в своем деле.

В числе запасов на борту корабля было все необходимое для поддержания мореходных качеств и ремонта судна, а вот провизии обычно брали очень мало. Охотники за «валютой» добывали себе ежедневное пропитание охотой на море и на суше. Автономная самодостаточность судна была делом вполне естественным в плавании, которое могло продолжаться год и более.

Промысловики, прибывавшие в начале лета, высаживались на южном побережье Тили, почти бесконечные песчаные берега которого, обширные лагуны и обилие всевозможной морской живности в прибрежных водах создавало практически идеальные сезонные условия для бесчисленных стад моржей, обитавших здесь в старину. Команда каждого из судов кормилась и занималась промыслом на участке побережья, по традиции закрепленном за ее кланом. По прибытии грузы с корабля быстро выгружались на берег, а сам корабль перетаскивали в безопасное место, подальше от воды, где можно было спокойно переждать свирепые шторма и мощные приливные волны, а сам он, перевернутый кверху днищем, служил надежным укрытием для команды[49].

Сезон охоты на моржей продолжался до тех пор, пока свирепые осенние шторма не начинали бушевать в открытом море, а грозные пенные валы, накатывавшиеся на побережье, делали его одинаково непригодным для обитания как для моржей, так и для охотников.

И тем и другим приходилось искать более пригодные земли для зимовки вдоль изрезанных фьордами берегов северного и особенно западного побережья Тили. В зимнее время моржи большую часть времени проводили в море, иногда отдыхая на утесах и рифах, скальных глыбах посреди моря и исхлестанных волнами крошечных островках. Там никто не рисковал охотиться на них на утлых лодках, сшитых из шкур, предпочитая постараться набить как можно больше моржей на отмелях в летний сезон.

Факсафлой и Брейдафьордур представляли собой самые излюбленные зимние стоянки альбанских охотников, ибо в тамошних гаванях в изобилии водились тюлени, а те, в свою очередь, привлекали белых медведей. Охота на белых медведей и промысел песцов служили важным подспорьем на протяжении темных и холодных зимних месяцев.

Зимовщики били и моржей, особенно — в январе, когда длинномордые тевяки начинали выбираться на прибрежные скалы. С наступлением весны некоторые промысловики начинали собирать на скальных гнездовьях гагачий пух. Другие на небольших лодках отправлялись на островные гнездовья на промысел огромных нелетающих гагарок, которых добывали ради жира, пуха и перьев. А молодые и самые ловкие и быстрые промысловики отправлялись в глубинные районы острова — на поиски гнезд кречетов и сапсанов, обычно устроенных на высоких прибрежных скалах. Люди, остававшиеся на стоянке, ловили и вялили лососей, которые кишели в местных речках в таком множестве, что нередко сами выпрыгивали из воды на берег.