Коллектив авторов - Психология, лингвистика и междисциплинарные связи

Читать онлайн «Психология, лингвистика и междисциплинарные связи». Страница 18

Автор Коллектив авторов

С идеей «обрастания» связаны все три принципа строения мозговых систем, выдвинутых А.Р. Лурия вслед за Н.А. Бернштейном: принцип «иерархической организации», «сегментарной проекции»и принцип «совместной работы и взаимной адаптации задних (гностических) и передних (динамических) систем мозговой коры»(1947, с.64 – 66). Первые два принципа общеприняты сейчас (см., например: Finlay, 2005). Третий менее известен, но он существенен для построения модели. Н.А. Бернштейн писал: «анатомические субстраты координационных уровней, последовательно формирующихся в филогенезе, обязательно включают как моторные, так и сенсорные центры, взаимосвязь которых в пределах данного уровня бывает особенно тесной» (1947, с.152). Соответственно в нашей модели порождения речи каждый уровень включает как синтагматическую операцию, осуществляемую передними отделами мозга, так и парадигматическую операцию, осуществляемую задними отделами.

Поскольку А.А., раскрывая свою теорию порождения речи, указывал, что она является «обобщением модели порождения, разработанной совместно с Т.В. Рябовой – Ахутиной» (Леонтьев, 2003,с.113), представим эту модель, построенную по данным афазиологии (Рябова, 1967; Леонтьев, Рябова, 1970; Ахутина, 1975).

Исследования афазий, возникающих при поражении передних отделов мозга, позволили выделить три вызывающих их первичных дефекта (Лурия, 1947; Лурия, Цветкова, 1968). Это дефекты:1) моторного (кинетического) программирования артикуляции;2) грамматического структурирования; 3) построения внутренне-речевой схемы высказывания. Нарушения первых двух операций характерны для эфферентной моторной афазии, нарушения второй – для переднего аграмматизма, третьей – для динамической афазии (различия 2 и 3 дефектов было показано нами в отдельном исследовании (Рябова, 1970; Рябова, Штерн, 1968; Ахутина (Рябова), 1975)). Все три названные операции генетически связаны с серийной (кинетической) организацией движения и осуществляются при участии заднелобных отделов коры левого полушария и нижележащих структур. Они строят остов, костяк, фрейм репрезентации определенного уровня и требуют операций заполнения слотов фрейма, т.е. выбора из парадигм соответствующих единиц, что осуществляется задними отделами коры левого полушария.

При поражении задних отделов наблюдаются первичные дефекты следующих операций: 1) выбора артикулем по кинестетическим признакам; 2) выбора звуков по фонетическим признакам; 3) выбор слов по звучанию; 4) выбор слов по значению. Первая операция нарушается при афферентной моторной афазии, вторая и третья – при сенсорной, только третья – при акустико-мнестической, четвертая – при семантической афазии (Лурия, 1947,1975).

В итоге модель имела три уровня: внутреннеречевой, лексико-грамматический, артикуляторный, плюс слуховой контроль за порождением речи (см. табл. 1).

Между афазиологической моделью и моделью, отстаиваемой Алексеем Алексеевичем, было лишь одно различие – верхний уровень в модели А.А. был представлен одной операцией внутреннего программирования, включающей и предикацию, и наименование, а в моей – двумя. За этим различием стояло разное понимание кода этого уровня. А.А. предполагал разный характер кода планирования речевых и неречевых действий. В первом случае это субъективный код «образов и схем», по Н.И. Жинкину (1964),а во втором – внутренняя речь (1967, 1974, с.25, 27). В моих публикациях и в нашей совместной публикации 1970 года, вслед за Л.С. Выготским, средством планирования высказывания полагается внутренняя речь с ее особыми семантикой и синтаксисом.

Таблица 1

Механизм порождения речи (Рябова, 1967; Ахутина, 1975)

Указанное различие – частность, совпадений было намного больше, так что не случайно в литературе укрепилось название «модели Леонтьева-Рябовой» или «Леонтьева-Ахутиной». Вклад Алексея Алексеевича, более разнообразный и более фундированный, позволил модели не только объяснять, но и предсказывать экспериментальные данные. Приведу один пример. А.А. писал о множественности грамматических механизмов и прежде всего механизмах «грамматикализации программы» и «закрепления грамматических обязательств» (1969, с.268). Как показало исследование Ж.М. Глозман (1974), звено нахождения грамматических конструкций первично страдает только у больных с моторной афазией, а запоминание и выполнение грамматических обязательств – при сенсорной и акустико-мнестической афазиях (в связи с нестойкостью звуковой формы слова). Вариативность механизмов грамматических нарушений показана и в нашей работе (Ахутина, 1989, с.175 – 187). Неразличение разных грамматических механизмов ведет у многих нейролингвистов к неверному утверждению о тождественности грамматических нарушений при передней и задней локализации поражения, хотя в афазиологии традиционно различались грамматические ошибки, непосредственно связанные с нарушением грамматических механизмов при поражениях передних отделов (аграмматизмы) и ошибки, обусловленные лексическими трудностями (параграмматизмы).Рассмотрим пример параграмматизма. «Галка переоделась белым цветом» (пересказ басни «Галки и голуби») – при построении этой фразы возникло два конкурирующих слова «покрасилась» и «переоделась», из-за трудностей лексического выбора было реализовано одно слово, а модель грамматических связей сохранилась от другого. Такие «кентавры» (juxtaposition of unacceptable sequences)возникают, по мнению Х. Гудгласса, из-за «непреднамеренных замен плохо выбранных слов и словосочетаний в потоке речи»(Goodglass, 1976, p. 238). Ниже мы еще будем говорить о различении механизмов грамматической организации и лексического выбора.

Дальнейшее развитие модели было связано с выделением разных форм синтаксиса и еще большим ее сближением с пониманием Л.С. Выготского пути от мысли к слову. В своих главах «компендиума» 1974 г. А.А. говорит о речевом действии, как состоящем из фаз: а) мотивации; б) формирования речевой интенции;в) внутреннего программирования; г) реализации программы, что соответствует планам перехода от мысли к слову Л.С. Выготского (Леонтьев (ред.), 1974). В главе, посвященной грамматике, он пишет о семантическом синтаксисе, прагматической связанности высказывания, обнаруживаемой в разговорной речи и архаических, в частности, папуасских языках (Леонтьев, 1974), о влиянии направления внимания на выбор синтаксических конструкций (с. 162 – 165, 182 – 185).

Уточнению нашего понимания «психологии грамматики» способствовал функциональный анализ разных форм синтаксиса в работах исследователей детской речи (см. обзор: Ахутина, Наумова,1983; Т.Н. Наумова – одна из первых учениц А.А.). Работы Дж.Брунера, П. Гринфилд и особенно Э. Бейтс позволили соотнести синтаксис внутренней речи («смысловой синтаксис, по Л.С. Выготскому)с членением «topic-comment» и связать его с механизмами внимания (Брунер, 1984; Greenfield, Smith, 1974; Bates, 1976). Одновременно семантический синтаксис, «падежная грамматика» были соотнесены с «живым», значимым синтаксисом семантического плана у Л.С.Выготского (Ахутина, Наумова, 1984; Ахутина, 1989, с.39 – 44).

Эти положения были уточнены в нашем исследовании распада грамматики при афазии. Анализ монологической речи, а также построения, понимания и верификации грамматических конструкций больными с разными формами афазий позволил обнаружить три вида синтаксиса:

– наиболее стойкую у больных с «передним аграмматизмом» форму организации высказывания – смысловой или топик-коммент синтаксис («Радио – погода – дождь»),

– менее устойчивую – семантический синтаксис («Я пошла соседи, соседи пошли… я») и

– наиболее уязвимую – поверхностный синтаксис (Ахутина, 1989).

Этот вывод был подкреплен анализом данных исследований разговорной речи, различных языков мира, пиджин и креольских языков, кинетической речи на производстве (такой набор – школа А.А.!). Уточненная модель была им одобрена (см. табл. 2).

Подчеркнем, что эта модель соответствует представлениям Л.С.Выготского о пути от мысли к слову. Завершая «Мышление и речь», он писал: «На этом и заканчивается наш анализ. Попытаемся окинуть единым взглядом то, к чему мы были приведены в его результате. Речевое мышление предстало нам как сложное динамическое целое, в котором отношение между мыслью и словом обнаружилось как движение через целый ряд внутренних планов, как переход от одного плана к другому. Мы вели наш анализ от самого внешнего плана к самому внутреннему. В живой драме речевого мышления движение идет обратным путем – от мотива, порождающего какую-либо мысль, к оформлению самой мысли, к опосредствованию ее во внутреннем слове, затем – в значениях внешних слов и, наконец, в словах» (Выготский, 1982, с.358).