Читать онлайн «Новые идеи в философии. Сборник номер 11». Страница 26

Отсюда вытекает прежде всего принципиальный взгляд на те интересные соотношения трансцендентальной философии, которые Кант назвал антиномиями. Антиномии, можем мы теперь сказать, получаются тогда, когда допустимость трансцендентальных уравнений размерностей этих соотношений становится спорной. Если эта допустимость должна быть окончательно отвергнута, то перед нами тип так называемых математических антиномий, если же она должна быть признана, то перед нами тип динамических антиномий. Я не буду долго останавливаться на математических антиномиях, а только покажу на первой антиномии, в которой говорится о конечности или бесконечности мира во времени и пространстве, что здесь перед нами неправильное уравнение размерностей. На нашем новом языке тезис гласит так: утверждение бесконечности мира есть неправильное уравнение размерностей. «Бесконечность» прежде всего не может мыслиться как максимум, как предел. Она тогда только может быть полным смысла определением, когда она оттого становится замкнутым в себе определением, что части ее имеют поддающееся формулировке отношение к единству, ибо свойство, которое каждый момент меняет свое состояние, не может быть определением. Но способ, которым в оспариваемом нами утверждении излагается понятие бесконечности, именно в том и заключается, что его незаконченность особенно выдвигается. Но это дает неправильную формулу размерности, ибо на одной стороне уравнения стоит настоящее понятие познания, а на другой – понятие, которое по самому определению своему никогда не может стать понятием познания; очевидно, следовательно, что предложенное нам антитезой уравнение неправильно. Но антитеза гласит: наоборот, «мир конечен» есть неправильное уравнение размерности. Недопустимость определения скрывается в пределе, который ставится мировому процессу. Будь мир конечен, он должен был бы быть ограничен пустым пространством и пустым временем. Но понятие «мир» имеет размерность понятия познания, а «пустое пространство» и «пустое время» нельзя признать предметами возможного опыта и, следовательно, имеют определения, отличные от определений понятий познания. Таким образом в предложении «мир конечен» устанавливается отношение между понятиями различной размерности, а, следовательно, оно ложно. Ясно, что тезис и антитезис констатируют друг у друга одну и ту же принципиальную ошибку. Не в комбинации отдельных слов, из которых каждое имеет свой определенный смысл, заключается недопустимое. Заключается оно в том, что с этой комбинацией связывается понятие, противоречащее ее осуществлению, – точно так, как мнимая форма стала бы бессмысленной формой, если пожелать подвести ее под понятие величины.

На этом я оставляю антиномии, в основе которых лежит противоречивое понятие их содержания, т. е. антиномии математические, ведущие к невозможным уравнениям размерностей. Обратимся теперь к тем отношениям, в которых тезис и антитезис равно правильны, т. е. к третьей и четвертой антиномии «Критики чистого разума», из которых только третья логически самостоятельна. Но обсуждение этой третьей антиномии я предпошлю рассмотрение некоторых антиномий, не рассматриваемых в «Критике чистого разума»: во-первых, антиномии, содержащейся в проблеме так называемого психологического параллелизма, и, во-вторых, антиномии, содержащейся в проблеме воздействия вещи в себе.

Проблема психофизического параллелизма имеет своей задачей объяснить следующее факты. Опыт с большой вероятностью показывает, что нет того психического процесса, которому не соответствовал бы некоторый физический процесс. Как следует мыслить отношение между обоими процессами? Я умолчу о малосостоятельном материалистическом, как и спиритуалистическом толковании, из которых первое отказывает в реальности психической, а второе – физической стороне явления. Господствующее в настоящее время толкование сводится к тому, что элементы психической стороны связаны с элементами физической стороны при посредстве функции, которая, однако, не есть причинность. Примитивная форма этого так называемого, хотя и не совсем удачно, психического параллелизма овеществляет известные группы фактов опыта, которые на основании известных феноменологических признаков называются и физическими и психическими. Тем самым отношения, установленные чисто феноменологически, становятся отношениями между трансцендентными вещами в себе. Научная форма рассматриваемой нами теории отказывается от этой обманчивой помощи. Так, Вундт предлагает рассматривать параллелизм как эвристический принцип, и формулирует его следующим образом: «Везде, где существуют закономерные отношения между психическими и физическими явлениями, те и другие ни тождественны между собой, ни могут превращаться друг в друга, ибо они, по существу своему, не сравнимы между собой; но между ними существует такая связь, что известным психическим процессам регулярно соответствуют известные физические процессы». Здесь, очевидно, не констатируется факт опыта, а излагается некоторое методологическое утверждение: существуют, де, какие-то отношения между обеими сторонами явления. Но такое утверждение носит ярко выраженный трансцендентальный характер и потому не может не побудить трансцендентального философа высказаться и с точки зрения своей философии. Это сделано уже Кантом, и его решение ясно из следующего отрывка: «Если же мы будем рассматривать и тела и души только как явления, что не невозможно, так как и те и другие суть объекты наших чувств, и если мы примем во внимание, что ноумен, лежащий в основе того явления, т. е. внешний предмет как вещь в себе может быть и простым существом…».

Попытаемся развить далее эту оборванную мысль Канта. Так как психофизические отношения суть, по Канту, отношения между явлениями, то прежде всего напрашивается рассматривать и психические и физические явления как функции времени. Но это приводит к тому, что приходится рассматривать психические явления как аналитические функции физических. Но это – догматическое утверждение, совершенно не соответствующее чисто эвристической задаче психофизического параллелизма. К подобным же затруднениям должна вести всякая попытка установить отношение психического к физическому тем, что оба связываются с предметом или средством возможного опыта. Однако, Шопенгауэр еще набросал в общих чертах теорию идентичности, которую впоследствии развил Риль и которая точку пересечения физического и психического выносит за пределы всякого возможного опыта, но не за пределы, однако, всякого возможного значения. Допустим для фиксирования понятий, что дана на один момент вся физическая и психическая организация субъекта. В таком случае прежде всего неправильно, – и это не подлежит спору! – приравнивать понятие психического к понятию нематериального. Итак, первоначально нет никакой противоположности между физическим и психическим; это – не взаимно противоречивые и взаимно нейтрализующиеся определения одного тождественного субъекта. Зато они равных измерений, как предметы внешнего и внутреннего опыта, и отсюда примиримость их как возможная проблема. Об этом упомянутая выше теория выражается так: данная в момент времени организация есть двустороннее явление, в котором физическая и психическая стороны исходят из одной точки – из не данной в явлении вещи в себе, которая определяется для нас этими двумя координатами. Согласно опыту, но не согласно действительности, точка эта – мнимая. Ядро этой теории очень удобно выразить при помощи только что развитых вспомогательных средств. Мы говорим: психофизическая организация субъекта в данный момент есть нечто двустороннее данное, которое может быть описано только в рядах рядов. Мы имеем здесь два ряда, которые никогда не могут быть превращены друг в друга: физический и психический ряд. Направление каждого ряда представляет измерение, не содержавшееся в прежнем. Но оба ряда определяют только одну точку: фактическую (а это здесь значит: «феноменологически полную») организацию нашего субъекта в рассматриваемый момент. Ясно, что теория изменяет, так сказать, направление, в котором идет отношение между физическим и психическим: если раньше психическое должно было быть параллельно физическому, то теперь оно является латеральной по отношению к нему величиной. Ясно также, что как в теории параллелизма, так и в теории идентичности остается неопределенным, чем душа внутренне отличается от материи. В обеих требуется только характеристика феноменологического и эта последняя дает в качестве единственно возможной систематизации, в качестве единственно подходящего способа описания комплексного психофизического явления описание в рядах рядов. Отношение рядов друг к другу теория идентичности определяет иначе, чем теория параллелизма. Согласны же они между собою в том, что для сравнения величин, стоящих на обеих сторонах уравнения, они не должны быть одинаковы по содержанию, а только формально, в отношении их теоретикопознавательного измерения. Было бы несправедливо сказать об обеих теориях, что они объясняли отношение физического к психическому. Они не объясняют этого отношения, они формулируют его. Они учат нас принимать совместное существование того и другого как простой факт, при котором столь же мало можно ставить вопрос об основании, как при постоянных естествознания. Можно сказать только так: есть явления, принадлежащие одновременно измерению психического и физического, и вопрос не в том, отчего это происходит, а в том, как можно формулировать этот факт. И здесь необходимо иметь в виду следующее: против комбинации физического с психическим ничего возразить нельзя, не следует только связывать с этой комбинацией понятие, противоречащее ее осуществлению. Теория параллелизма вообще ничего не говорит нам о внутреннем основании этой зависимости; теория идентичности привлекает сюда действительность, которая, согласно возможному опыту, есть действительность мнимая, и потому никогда не может нарушить комбинацию присоединением противоречащего ей понятия. Обе теории остаются в области феноменологии и остерегаются создавать из латеральных друг к другу направлений мышления прямо противоположные друг другу виды существования. Этим обнаруживается в обеих теориях дух Галилея, который вопрос «почему» в явлениях заменил вопросом «как».