Читать онлайн «Гуляния с Чеширским Котом». Страница 62

Во второй половине XVII века число гомосексуалистов выросло настолько, что появились специализированные клубы и даже бордели. А вот лесбиянки начали процветать лишь во время Реставрации.

В английском языке до начала XX века термин «гомосексуализм» не существовал, хотя любовь между мужчинами осуждалась, особенно содомия, за которую сжигали на кострах. В XX веке наблюдалась медленная эволюция: от заключения в тюрьму к общественному осуждению, а затем к полной свободе. Английский гомосексуализм всегда объясняли тоской мальчиков в частных школах, куда никогда не ступала женская нога («И не ступит никогда потому, что этого не может быть!» — так объяснил мне эту сегрегацию наставник из частной школы Рептон.) Однако гомосексуализмом занимались не только выпускники Итона и Хэрроу (об этом с пеной у рта обычно говорят те, кто вообще не смог попасть ни в какую школу), но и довольно широкие круги: моряки, шахтеры, спортсмены, члены всевозможных мужских лиг и ассоциаций…

Хотя славное племя геев и лесбианок сквозным роем прошло сквозь всю английскую историю, общество всегда блюло присущий ему очаровательно-фарисейский фасад и тот, кто willy-nilly залетал в грязное болото нетрадиционного секса (и если — самое главное! — этот жуткий факт становился предметом общественного обсуждения), то истеблишмент моментально указывал на дверь нарушителям морального кодекса. К концу XX века, когда закон во многих западных странах с постыдным славословием «прав человека» закрепил однополую семью, стало уже неприличным выглядеть эдаким консервативным бараном, тупо покрывающим овечек и не понимающим всех прелестей бараньего зада. О всяких милых отклонениях (часть которых уже получили признание) СМИ начали писать с большим пиететом, чем о политике или науке, постфактум прояснилось, что почти все великие в той или иной степени стыдливо отдали дань однополой любви, что стало предметом ранее утаенных дневниковых записей и отдельных монографий.

На этом фоне печальное дело великого писателя Оскара Уайльда, которого засадили в Редингскую тюрьму, кажется высосанным из пальца и великолепно романтичным. Он писал своему возлюбленному юному лорду Альфреду Дугласу: «Моя прелестная роза, мой нежный цветок, моя лилейная лилия, наверное, тюрьмой предстоит мне проверить могущество любви. Мне предстоит узнать, смогу ли я силой своей любви к тебе превратить горькую воду в сладкую». Писатель Сомерсет Моэм открыто жил с молодым человеком, которому завещал часть состояния; пресса постоянно намекала на гомосексуальные наклонности убежденного холостяка, лидера консерваторов и премьер-министра Эдуарда Хита, а заместителя министра внутренних дел, ведавшего беспризорниками, не без оснований обвинили в педофилии…

Я чуть не свалился со стула, когда прочитал послевоенные записные книжки корифея английской литературы Кристофера Ишервуда (именно на основе его романа «Прощай, Берлин» и создано знаменитое «Кабаре» с Лайзой Миннелли). Писатель излил душу по поводу коллективных оргий и собственных ярких совокуплений, в том числе и в компании духовных отцов наших поэтов-шестидесятников Одена и Спендера. Бот это любовь! Бот это исповедь! Разве она идет в сравнение с натужными описаниями Руссо своего онанового греха? Все-таки человечество идет путем прогресса. Что еще будет!

— Да отрубить ему инструмент, к чертовой матери! — вдруг заорал Кот, закатив от гнева свои изумрудные глаза.

Конечно, вряд ли политик, открыто декларирующий о своих отклонениях, сделает в Англии карьеру (пока), однако сексуальные меньшинства добились в Англии полного равноправия: разрешены браки и разводы, гомосексуализм и лесбиянство стали таким же обычным делом, как чипсы. Видимо, в прошлом пороки были лишь глубоко запрятаны, а в наше свободное время выползли наружу…

И все же, и все же Истинная Любовь (тут я обнял Кота) никуда не исчезла.

Так писал в XV веке монах Джон Донн, он был не просто лиричен, но и ироничен. («Продрогнуть опасаешься?! Пустое! Не нужно покрывал: укройся мною».) Д. Донну вторили в расцвете Возрождения «поэт поэтов» Эдмунд Спенсер, государственный деятель при Елизавете, ученый, военачальник, блестящий поэт Филипп Сидни и гениальный Шекспир.

Список велик, и английская поэзия не менее чувственна, чем французская или русская, это не только титаны прошлого Байрон или Теннисон, но и не менее великие лирики XX века Редьярд Киплинг, Томас Стернз Элиот, Руперт Брук, Роберт Грейвс, Стивен Спендер, Уистэн Хью Оден, Крис Лоуг ет сетера, ет сетера…

Так прославим английскую любовь и ее певцов!

Скучно и глупо распространяться о перверсиях, и вообще хочется влюбиться, писать каждый день по оде, уйти в Оптину Пустынь и там отдать концы под жалобное мяуканье Чеширского Кота.

В мои салатные дни», как писал Шекспир, я серьезно занимался консервативной партией, не пропускал ни одной ежегодной конференции в Борнмуте или в ином курортном городке («там они укрываются от гнева народа», — писала «Правда»), наведывался в штаб-квартиру партии Сентрал-офис. Постепенно обрастая связями, работал с упором на молодежь: именно из них, пока их души не зачерствели и вконец не оконсервативились, предстояло создать костяк агентурной сети, не уступавшей «великолепной пятерке» с Кимом Филби. Но души не особенно тянулись ко мне и не спешили раскрываться.

Ник Скотт занимал тогда пост председателя организации молодых консерваторов, он считался выдвиженцем и адептом «левого» консерватора Яна Макле-ода, выступавшего за быструю перестройку отношений с колониями и за альянс с Европой. Обходительный, симпатичный, из простой семьи, не обремененной аристократической генеалогией, отслуживший пилотом в королевских военно-воздушных силах, Скотт производил прекрасное впечатление. Энергия била из него ключом, в партии его любили, — было за что! как не полюбить человека с таким шармом! В память врезалось, как Николас Скотт представил меня Маклеоду на конференции тори, и тот сразу же начал оттачивать на мне свой антикоммунистический кинжал.

— Свобода, мой дорогой друг, свобода — это то, от чего рассыплется ваш режим. Разве человек может жить без свободы? Может ли рыба жить без воды? Как бы ни изощрялась ваша пропаганда, рано или поздно вся система превратится в прах! (Как в воду глядел покойный Маклеод.)

Молодые консерваторы, толпившиеся вокруг, с почтением выслушивали эти банальные сентенции, собственно, они предназначались не для моих, а для их ушей. Пусть знают, какими аргументами крыть врага, а этот субчик из посольства удобная мишень, к тому же глухо молчавшая из природного почтения к вождям (за пазухой у меня была целая куча ответных камней, ведь не зря я участвовал в публичных диспутах с буржуазным отродьем!).

За несколько лет моей нерукотворной деятельности в Англии мы встречались со Скоттом раз десять, и то больше на конференциях, а не в тиши ресторанов. Приятный человек, умный и с хорошим будущим, но только вербовать его — всё равно что подкатываться к Папе Римскому.

Газета «Гардиан» от 15 сентября 1999 года:

«В 60-е годы таких респектабельных фигур, как министр обороны Денис Хили, консервативный член парламента Николас Скотт и консервативный журналист Перегрин Уостхорн, поил и кормил в ресторанах Михаил Любимов, полковник КГБ в советском посольстве в Лондоне. Где-то в московских архивах, возможно, таится документ, в котором эти люди названы агентами КГБ. Но это еще ничего не доказывает».

Ах, если бы я завербовал их всех, превратив в цепкие руки Москвы! Тогда я переплюнул бы даже великих вербовщиков советской разведки, грозных нелегалов Арнольда Дейча или Теодора Малли, и вошел бы в золотой фонд мировой разведки. Интересно, вручили бы мне звезду Героя Советского Союза? Поставили бы золоченый бюст на родине?

Вся история началась спустя тридцать лет со дня нашей последней встречи, когда корреспондент «Дейли экспресс» в Москве предложил мне встретиться со Скоттом — о знакомстве с ним он прочитал в моем мемуар-романе. Скотт совсем недавно ушел с поста министра по социальным вопросам, но оставался на виду в парламентской фракции. Я немного удивился, узнав, что Скотт проявил готовность лицезреть меня в Лондоне под дулами столь желтой газеты, к тому же я уже давно не скрывал своей прежней принадлежности к шпионской службе. Так что мне нечего было терять, кроме своих цепей, а вот зачем нужно такое паблисити Скотту, я не понимал.