Читать онлайн «Гуляния с Чеширским Котом». Страница 22

Одновременно на основе разделения сфер влияния в Афганистане и Тибете продолжал складываться англо-русский союз, направленный против Германии, англичане помогли России с займами на восстановление экономики после поражения от японцев и революционных потрясений 1905 года.

Если обобщить дореволюционное отношение к Англии думающей части русского общества, то эта страна никогда не являлась ни предметом для обожания, ни предметом для ненависти. Дело даже не в Англии, а в общем настрое русской политической и философской мысли. Славянофилы и евразийцы проводили русские или славянские идеи, где для Запада оставалось не много места. Константин Леонтьев вместе с Джоном Стюартом Милем восставал против гибельных «обуржуазивания» и единомыслия общества, ему был ненавистен «усредненный человек» — продукт западной цивилизации. Конечно, иногда славянофилы и прочие антизападники брали под обстрел Англию как часть Запада, однако в ярых англофобов никто не вырос, к Англии относились уважительно, но держали дистанцию, что не мешало, например, отцу славянофильства А Хомякову играть в карты до утра в Английском клубе и одеваться на английский манер.

Западники, вроде Белинского, Грановского и, в известной степени, молодого Герцена, ратовали за свободу и демократию, но никто не призывал копировать английскую систему, наоборот, выпячивались особенности русского народа и его малая приспособленность для европейского уклада жизни (даже англофильство Каткова со временем растворилось в патриотической риторике). Что касается марксистов, то они мыслили категориями социализма, видели в Англии наиболее созревшее для революции государство и были немало удивлены, когда «слабым звеном» оказалась Россия.

Ни славянофилы, ни западники всех мастей не пожалели яда на обличение буржуазности и пошлого мещанства Запада, в том числе и Англии. В «Судьбе России» (1918 г.) Николай Бердяев, возмущаясь мещанской Европой, попутно затронул и империализм Англии: «Культурная роль англичан в Индии, древней стране великих религиозных откровений мудрости, которая и ныне может помочь народам Европы углубить их религиозное сознание, слишком известна, чтобы возможно было поддерживать ложь культурной идеологии империализма… Нельзя отрицать империалистического дара и империалистического признания английского народа. Можно сказать, что Англия имеет географически-империалистическую миссию».

Наши дворяне, наши интеллектуалы, поругивающие цивилизацию, весьма ценили её утилитарные достижения и охотно включали их в свой русский, а потом советский быт. Антианглийские филиппики не мешали им ценить английское сукно, строить английские камины, курить английские трубки, набитые английским табаком, нанимать английских гувернёров и гувернанток, разбивать парки по-английски и разнообразить свою жизнь такими английскими изобретениями, как скачки или покер. Как пишет Владимир Набоков, «в обиходе таких семей, как наша, была давняя склонность ко всему английскому: это слово, кстати сказать, произносилось у нас с классическим ударением (на первом слоге), а бабушка М. Ф. Набокова говорила уже совсем по старинке: аглицки. Дегтярное лондонское мыло, чёрное как смоль в сухом виде… за брекфастом яркий паточный сироп… зубы мы чистили лондонской пастой. Бесконечная череда удобных, добротных изделий, да всякие ладные вещи для разных игр, да снедь текли к нам из Английского магазина на Невском».

— Вот она, цена русскому интеллигенту! — проворчал Кот. — Говорит о высоких идеях, о духовных ценностях, а на самом деле ценит лишь импортный гуталин или какую-нибудь жалкую побрякушку![35]

Кто только не лупит несчастную интеллигенцию, кто только не хлещет ее по щекам! Можно подумать, что именно интеллигенты, а не дерьмовые политики управляли и управляют Россией! А ведь так хочется побранить Гумилева и Блока, плюнуть в физиономии Мандельштаму и Ахматовой, а Маяковского просто зацепить крюком за филейные места и…

Набоков любил англичан и сумел долго их наблюдать изнутри, когда учился в Кембридже. «Между ними и нами, русскими, — некая стена стеклянная; у них свой мир, круглый и твердый, похожий на тщательно расцвеченный глобус. В их душе нет того вдохновенного вихря, биения, сияния, плясового неистовства, той злобы и нежности, которые заводят нас бог знает в какие небеса и бездны; у нас бывают минуты, когда облака на плечо, море по колено, — гуляй, душа! Для англичанина это непонятно, ново, пожалуй, заманчиво. Если, напившись, он и буянит, то буянство его шаблонно и благо душно, и, глядя на него, только улыбаются блюстители порядка, зная, что известной черты он не переступит. А с другой стороны, никогда самый разымчивый хмель не заставит его расчувствоваться, оголить грудь, хлопнуть шапку оземь… Во всякое время — откровенности коробят его».

Крупнейший русский писатель Евгений Замятин проработал в Англии в качестве инженера-кораблестроителя во время Первой мировой войны и полюбил Англию. Во всяком случае, он очень гордился прозвищем «англичанин», которое прилепилась к нему по возвращении на родину, и, естественно, предпочитал английские костюмы и галстуки, не говоря о виски. Но, как и большинство русских интеллектуалов, проникся ненавистью к техническому прогрессу, власти денег и проклятому английскому мещанству в лице викария Дьюи из сатирического романа «Островитяне», написанного об Англии. У викария «расписание часов приема пищи; расписание дней покаяния (два раза в неделю); расписание пользования свежим воздухом; расписание занятия благотворительностью; и, наконец, в числе прочих — одно расписание, из скромности не озаглавленное и специально касавшееся миссис Дьюи, где были выписаны субботы каждой недели».

Грянула Октябрьская революция, появилась цензура пожестче царской, и английский портрет заиграл красками коммунистической идеологии и политических соображений. Это был примитивный, огрубленный портрет Англии, пытавшейся а-ля Черчилль «задушить в колыбели» молодую Советскую республику. Помощь англичан антисоветским силам, участие в заговорах против большевиков, высадка войск в Архангельске, расстрел Бакинских комиссаров и, наконец, поспешный и позорный отход Англии от борьбы и прекращение помощи белогвардейцам.

В англичан пускали ядовитые стрелы и большевики, и белые.

Коммунистическая власть, вопреки ожиданиям Запада, постепенно укреплялась, и в начале 1924 года после долгих колебаний новое лейбористское правительство Рамсея Макдональда признало Советскую Россию.

Большевики умело зазывали к себе сочувствующих для «идеологической обработки», хотя это не всегда давало плоды. Так провалились попытки «соблазнить» Бертрана Рассела, посетившего Россию в 20-е годы, нет, большевизм его не обольстил и за фасадом лозунгов, и энтузиазма он разглядел все, что надо. Успешнее обстояло дело с фабианцем Гербертом Уэллсом, наивно и честно написавшим о «кремлевском мечтателе» Ленине. Экстравагантный мудрец и великий шутник Бернард Шоу, прибывший в Москву вместе с леди Ас-тор в начале тридцатых годов, заявил, что нигде в мире он так прекрасно не обедал (в то время на Украине начинался голод).

Но традиционное уважение к английской культуре и её народу не смогли побороть ни «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!», ни окна РОСТа, ни процессы над «английскими шпионами», ни прочие выкрутасы официальной пропаганды, — одержимых англофобов в стране не появилось, да и коммунисты не могли допустить явного национализма. Правда, после войны при Сталине в литературе и кино обозначились чрезвычайно зловредные иностранцы, в основном американцы, однако после смерти вождя народов, с началом политики «мирного сосуществования», на такой вид продукции наложили табу.

Представителей «правящих классов» (кроме «сочувствующих» вроде архиепископа Кентерберийского или ученого Джона Бернала), разумеется, рисовали в черных тонах, впрочем, англичане отвечали нам взаимностью. Особенно доставалось шпионам (к ним приравнивались почти все правоверные советские граждане): алкаши, закусывающие стаканами (потом это клише увековечил Никита Михалков в своём киношедевре), психопаты и неврастеники, отчаянные трусы, готовые мать свою продать за грош. Еще мы любим жечь деньги по Достоевскому и ходим по подоконникам по Льву Толстому, иногда в подштанниках, обожаем стрелять и стреляться («русская рулетка»), унижаться перед женщинами а-ля князь Мышкин, и вообще мы подобия герра Захер-Мазоха, мозги у нас немного сдвинуты, как у доктора Живаго, и в этом, кстати, англичане видят русскую уникальность.

— Плачь! Плачь! — издевался Кот. — Может, и до-плачешься!

Помнится, меня пару раз представили: «А это русский шпион! Просим любить и жаловать!» «Конечно, шпион, русский Джеймс Бонд!» — бодрился я. Что оставалось делать? Тушеваться? Отрицать? А где же знаменитое русское, тьфу, английское чувство юмора? СМИ настолько прожужжали уши о советском шпионаже, что школьники, завидев машину с дипломатическим номером, запаркованную в окрестностях Лондона, часто звонили в полицию и сообщали, что в их районе шуруют русские шпионы.