Читать онлайн «Пятьдесят лет в Российском императорском флоте». Страница 2

Но в глубине души мы не могли не сознавать, что эта первая кампания была для нас полезна тем, что развила нас физически: мы окрепли, загорели, стали бодрыми, ловкими и энергичными; морской спорт, гимнастика на высоких мачтах и катание на шлюпках под парусами дали нам то, чего мы никогда не могли бы приобрести в училище. В Ревеле в это лето жил на даче генерал-адмирал Великий Князь Константин Николаевич; его три сына (Константин, Дмитрий и Вячеслав) плавали с нами на «Пересвете». Генерал-адмирал посетил наш фрегат, интересовался результатами первого плавания своих сыновей и затем, взяв их на дачу, в течение стоянки фрегата в Ревеле приглашал к себе тех из наших воспитанников, которые были больше дружны с его детьми.

Относясь по обыкновению с присущими школьникам строгостью и критикой к судовым офицерам, занимавшимся с нами морской практикой, мы, однако, имели кумира — одного из них, это был лейтенант Лев Николаевич Ломен; во-первых, мы знали, что он уже делал два кругосветных плавания, а это в наших глазах был большой козырь; кроме того, мы любили его (хотя и боялись в то же время) за то, что он очень ловко управлялся на катере под парусами и прекрасно знал проводку снастей, что в то время считалось весьма трудным и важным искусством. Мы были непритворно огорчены, когда за месяц до конца кампании Ломен ушел на корвет «Аскольд», готовившийся в то лето к новому кругосветному плаванию под командою П.П. Тыртова (впоследствии Управляющий Морским министерством). Провожать Ломена мы все вышли наверх и, взбежав на марс, кричали с вант «ура», гребцами на его катер вызвались также воспитанники. К 10 августа кадетская эскадра окончила кампанию, нас отвезли в Петербург и до 1 сентября дали каникулы, и многие из кадет уехали домой.

Вторую кадетскую кампанию наш выпуск делал на парусном транспорте «Гиляк». Это был небольшой купеческий барк, несший до того времени службу на Дальнем Востоке, между Камчаткою и Аляскою, в так называемой «Российско-Американской кампании», когда Аляска не была еще продана Северо-Американским Соединенным Штатам.

«Гиляком» командовал капитан-лейтенант А.П. Мессер — тоже морской волк и потому пользовавшийся нашим уважением; имел он скверную привычку (обычную в то время) ругаться непечатными словами.

Эскадра наша состояла из судов, снабженных машинами, и, так как адмирал делал переходы «соединенно» — под парами, то «Гиляк» обыкновенно водили на буксире одного из судов. Это давало повод кадетам зубоскалить над нашим парусником, который упражнялся с парусами только на якоре во время рейдовых парусных учений. Однажды, идя на буксире у клипера «Алмаз», в туманное утро мы были выброшены из своих коек от сильного толчка. Выскочив наверх, мы увидели, что на нашем бушприте сидит нанизанный своими передними парусами купеческий бриг, попавший между двумя нашими судами и оборвавший буксир. Оказалось, что бриг штилевал под парусами и почти не двигался с места, но вахтенный начальник на «Алмазе» лейтенант З.П. Рожественский, очевидно, прозевал и не дал ему дорогу, надеясь проскочить с буксиром впереди его носа, но у брига был незначительный ход, и он врезался в буксир.

Перед концом кампании адмирал Пилкин раза два отпускал нас в отдельное крейсерство под парусами на несколько дней. В одно из таких крейсерств был довольно свежий ветер (баллов 7–8) и наш «купец» качался, как бочонок. Меня, помню, в этот раз жестоко укачало. Но это был, к счастью, единственный раз; впоследствии, во все мои дальние плавания, я ни разу не испытывал морской болезни.

На «Гиляке» с нами плавал опять В.К. Константин Константинович (он был приписан к нашему выпуску и впоследствии был выпущен в гардемарины тоже вместе с нами). Это был худой, долговязый юноша, хорошо воспитанный, симпатичный и не лишенный поэтического дарования.

В мае 1874 года мы были переведены в 1-ю (выпускную) роту и отправились в последнюю кадетскую кампанию на клиперах «Алмаз» и «Жемчуг», по 30 человек на каждом (я был на «Алмазе»). Это были очень красивые, стройные, с высоким рангоутом и большой парусностью суда, недавно вернувшиеся из дальнего плавания. Большая часть офицеров и команды осталась на них старого состава, поэтому мы очень гордились, что плаваем на настоящих океанских судах, усвоивших специальный кругосветный шик. «Алмазом» командовал Р.А. Гренквист — тип шведского моряка, с рыжей бородой, невозмутимо спокойным характером и большим пристрастием к хересу. Старшим офицером был капитан-лейтенант Л.К. К. (из греков), засидевшийся в Амурской флотилии, старообразного вида лысый брюнет. По характеру был совершенная противоположность с командиром; искал популярности между нами — кадетами, поэтому с первого же дня мы его невзлюбили, и затем всю кампанию он был предметом наших острот, насмешек и анекдотов. Под парусами в это лето мы, однако, поплавали и были вообще очень довольны как кораблем, так и кампанией.

13 апреля, в 1-й день Пасхи, 1875 г. мы были произведены в гардемарины, считавшиеся в то время на положении офицеров. По выпускному экзамену я вышел 8-м, но, не имея за последний год полного балла из поведения, я не был назначен в дальнее плавание, хотя в тот год отправлялись на двух судах 17 человек, из коих первые 7 пошли на клипер «Крейсер» в Тихий океан, а остальные 10 на фрегат «Светлана» под командою Великого Князя Алексея Александровича (впоследствии генерал-адмирала). На «Светлане» плавал Великий Князь Константин Константинович, также в звании гардемарина. Лишение меня кругосветного плавания, имевшего тогда важное значение для морской карьеры будущего офицера, вызвало во мне чувство обиды и даже злобы к тогдашнему начальству Морского Училища, и долго еще потом, спустя много лет, я не посещал ни училищных ежегодных парадов, ни балов из враждебного чувства к своей «Alma mater». Но, как бы в виде протеста к училищной аттестации, вся моя последующая служба в действующем флоте проходила наоборот — с удачным успехом, как это будет видно из дальнейших описаний.

До начала гардемаринской кампании, т. е. 1 мая нам был дан отпуск, и я уехал на 2 недели в Вильно повидаться с матерью. Она была в трауре после смерти моего отца, умершего за месяц перед тем. На его похороны я приехать не мог, так как его смерть совпала с моими экзаменами. Мать была очень рада видеть меня морским офицером в блестящей форме и старалась показать меня всем родным и знакомым. Как я не упирался, но, уступая ее материнской гордости, я исполнял эту повинность, и мы объехали десятка два домов, причем в угоду ей я всюду являлся в полном параде, т. е. в аксельбантах, треугольной шляпе и с длинной саблей (при домашней форме у нас был кортик, но он казался ей слишком ничтожным оружием).

Побывав на кладбище, на могиле отца, и желая оставить на время город — место ее недавних печальных воспоминаний, мы с ней решили освежиться в деревне и уехали в имение Струмень помещицы 3. Ходзько. Весна была теплая, погода стояла прекрасная, и мы с удовольствием провели дней 10 на вольном воздухе.

Вернувшись в Вильно, я попрощался с родными и к 1 мая явился в Кронштадт. Там весь наш выпуск (исключая 17 гардемарин, назначенных за границу) был назначен на броненосец «Кремль», плавающий в Ревеле в учебно-артиллерийском отряде. В программу нашего обучения входило пройти курс артиллерийской стрельбы из орудий всяких калибров; но, правду сказать, мы далеко не серьезно относились к этим занятиям, мы не сознавали еще тогда, какое важное значение имеет знание артиллерии для будущих морских командиров, и во время маневрирования корабля мы преисправно спали под грохот орудий в своей каюте. После занятий нас тянуло на берег в прекрасный Екатериненталь, переполненный нарядной курортной публикой, а вечера проводили в цирке Чинизелли, приехавшем на лето в Ревель. Познакомившись с сыновьями директора цирка и с сестрою их, красавицей Эммой, мы после спектакля забирали их с собою и, прихватив для развлечения клоуна Билли Хайдена (Billy Hyden), отправлялись веселой компанией ужинать в салон Екатериненталя. За ужином, конечно, все много пили, все ухаживали за Эммой, но без всякого успеха. Под утро с восходом солнца мы возвращались усталые и сонные на суда отряда, и когда те уходили в море для занятий, гардемарины предавались Морфею, а вечером опять уезжали на берег, и повторялось то же самое.

Гардемарин Г.Ф. Цывинский. 1875 г.

Само собою разумеется, что эта кампания в воспитательно-морском отношении не принесла нам ровно никакой пользы, и осенью, вернувшись в унылый, казенный Кронштадт, я с грустной завистью смотрел на собиравшиеся в дальнее плавание «Светлану» и «Крейсер», где находились мои счастливые товарищи и куда я не попал лишь по несчастной случайности — у меня не хватало из поведения каких-нибудь трех баллов… «С печальной думой на челе» я ехал на ваньке являться в 1-й экипаж, где предстояло всю зиму тянуть лямку ненавистной береговой службы…