Читать онлайн «Перлюстрация корреспонденции и почтовая военная цензура в России и СССР». Страница 12

Чтобы прервать нежелательные контакты с заграницей, 15 декабря 1832 г. Николай I распорядился обязательно просматривать все письма, приходившие из Парижа, Те из них, при которых окажутся восхваление революций или «возмутительные от польского Комитета к российскому народу прокламации, были доставляемы к Бенкендорфу». О повелении императора главноуправляющий почтовым ведомством довел до сведения руководителей почт на местах.[46]

Руководство политической полиции считало, что использование материалов перлюстрации может быть успешным при соблюдении двух основных условий: во-первых, перлюстрация должна осуществляться в «величайшей тайне», чтобы сохранять «в публике доверие к почте» и «не лишать правительство возможности посредством перлюстрации узнавать какие-либо замыслы политические»; во-вторых, «она должна быть сосредоточена в одном управлении» – в почтовом ведомстве, которому отводилась роль «ближайшего и беспристрастнейшего хранителя тайн корреспонденций».[47] В его функции входили техническое осуществление перлюстрации частной корреспонденции и представление перлюстрационных выписок лично императору, который затем передавал их руководству III Отделения. В то же время III Отделение как высший орган политического сыска само перлюстрировало корреспонденцию «государственных преступников», и в частности декабристов и членов их семей, а также брало под свой контроль надзор за всей корреспонденцией «политически неблагонадежных» лиц.

Одновременно III Отделение стремилось придать нужное ему направление перлюстрационной деятельности почтового ведомства. Вмешательство политической полиции чаще всего выражалось в конкретных указаниях почт.

В целях «предупреждения» в империи «замыслов политических» почтовое ведомство регулярно информировало III Отделение о малейших проявлениях «неуважения» к существующему образу правления и политике правительства, а политическая полиция принимала «соответствующие меры». Так, за одну только фразу в письме «предосудительного суждения» в отношении июльской революции 1830 г. во Франции чиновник М. Кирьяков был вынужден подать в отставку, и был взят под строгое наблюдение полиции. При почтамтах Петербурга, Москвы, Киева, Одессы, Вильно, Тифлиса, Тобольска, Томска, Иркутска и других городов существовали особые секретные экспедиции, чиновники которых занимались перлюстрацией.

В годы польского восстания 1830 г., перед правительством встала серьезная проблема: доставлять письма от бежавших польских повстанцев адресатам или нет? Вначале эта корреспонденция изымалась. Но, по мнению III Отделения, «от этого всякий раз рождаются сомнения на лиц, к коим они адресованы». При этом отмечалось, что «сомнение часто может быть не основательно». Опыт показывал, что многие письма отправлялись на имя лиц, благонадежность которых была вне подозрений. Поэтому власти пришли к выводу, что письма, приходящие из-за границы, надо не удерживать, а после перлюстрации вручать адресатам. Николай I одобрил рекомендацию графа Бенкендорфа о вручении таких писем получателям.[48]

Революционное движение, охватившее Европу в 1848–1849 гг., сказалось на усилении работы перлюстрационных служб России. Дополнительные меры были приняты для усиления контроля за корреспонденцией в центральных губерниях России, особенно в Московской, Петербургской и примыкавших к ним.

В этот период вскрытию подвергались письма и многих известных людей России, общественных деятелей. Об этом сообщают сын известного историка Карамзина А. Н. Карамзин, а также писатель И. С. Аксаков.

Особое внимание в рассматриваемое время перлюстрационные службы уделяли столице – Петербургу. По данным И. В. Оржеховского, только на столичном почтамте в 1848–1849 гг. было вскрыто и прочитано свыше 42 тыс. писем и дипломатических депеш, а секретные расходы на перлюстрацию возросли с 60 до 80 тыс. рублей серебром в год.[49]

Перлюстрация корреспонденции – это лишь одно из направлений работы политической полиции России. Возможно, и не самое главное. Но, тем не менее, полученная таким образом информация о жизни общества, безусловно, учитывалась правительством и использовалась в управлении страной.

Как справедливо отмечал известный российский исследователь профессор Н. П. Ерошкин, «большинство сведений Департамент полиции получал от охранных отделений, жандармских управлений, заведующих заграничного сыска и от так называемых “черных кабинетов”…».[50]

Любопытна сама технология перлюстрационного процесса. В исторической литературе есть упоминание о том, что примерно с 80-х годов XIX в. вплоть до падения самодержавия в России при смене каждого министра внутренних дел в здании министерства появлялся старичок в потертом мундире. Он записывался на прием к новому министру и, оказавшись в его кабинете, молча протягивал министру конверт. Распечатав его, министр обнаруживал указ Александра II, дававший право старшему цензору М. Г. Мардарьеву руководить делом перлюстрации писем на Петербургском почтамте. Почтительно попросив вновь запечатать конверт, Мардарьев удалялся. Больше его никто не видел в министерстве до следующей смены министра.

О существовании «черных кабинетов» при почтамтах крупных городов России знали буквально считанные лица даже в органах политического сыска, и их деятельность была окутана глубочайшей тайной.

Они не значились ни в каких законах Российской империи. Вход в «черный кабинет» был замаскирован, и обслуживающие его чиновники проходили в свое учреждение … через шкаф![51] По воспоминаниям бывшего цензора С. Майского, дверь в цензуру была всегда заперта американским замком, и всем приходившим туда как на службу, так и по делу надо было звонить. Дежуривший в передней старичок-сторож «своих» впускал в канцелярию, а посторонних просил посидеть в приемной, куда к ним выходил для переговоров начальник цензуры или кто-либо из чиновников. «Канцелярией» назывался ряд комнат, куда подавались из газетной экспедиции почтамта все без исключения иностранные бандерольные отправления (прейскуранты, печатные листки, газеты, журналы и пр.) для просмотра. Бандероли, не содержавшие в себе повременных изданий, просматривались очень поверхностно и тотчас же отправлялись вниз, в экспедицию, для сортировки и доставки адресатам, а газеты и журналы задерживались в цензуре и поступали в цензировку.

Цензорами иностранных газет и журналов состояли люди весьма почтенные, все с высшим образованием и служившие, кроме цензуры, где они были заняты только по утрам и в дежурные дни по вечерам, еще и в других учреждениях: в Министерстве иностранных дел, Университете, или учителями средних учебных заведений.

Эти цензоры в общей сложности владели всеми европейскими и азиатскими языками и среди них были даже выдающиеся лингвисты-полиглоты, свободно говорившие на 15–20, а один – даже на 26 языках.

За помещением «канцелярии», называемым иначе «гласным» отделением цензуры, находился кабинет старшего цензора Михаила Георгиевича Мардарьева, который, подобно церберу, караулил вход в «негласную», или «секретную половину», т. е. в «черный кабинет». Официальное название этого учреждения – «секретная экспедиция».[52]

Вход в «черный кабинет» был замаскирован большим желтым шкафом казенного типа, являвшимся входом в «секретную экспедицию». Хотя, возможно, это лишь просто легенда, поскольку протокол осмотра Петроградского почтамта в мае 1917 г. засвидетельствовал, что иностранная цензура имела два изолированного друг от друга помещения, в одно из которых посторонние не допускались. Шкаф в кабинете старшего цензора вполне прозаично использовался по прямому назначению и не прикрывал никаких секретных ходов. На петроградском почтамте не было ни лифтов, ни подъемников, связывавших перлюстрационный пункт с подвальными помещениями. На московском почтамте имелось примитивное устройство из блоков и веревок. Только в Киеве корреспонденция при помощи элеватора подавалась на стол перлюстраторов.

Иным было устройство перлюстрационного пункта в Тифлисе. Пункт находился в квартире В. К. Карпинского, командированного якобы от Министерства народного просвещения для усовершенствования в восточных языках. Он жил под чужим именем по фальшивому паспорту, выданному Департаментом полиции. На случай недоразумений с местной полицией Карпинский носил при себе удостоверение, в котором говорилось, что он является чиновником особых поручений при товарище министра внутренних дел и обыск в его квартире может быть произведен только с разрешения Департамента полиции.[53]

Особая секретность перлюстрационной деятельности обусловливалась тем, что она была не просто противозаконной, но и преступной. Устав уголовного судопроизводства (ст. 368 и ст. 1035) допускал выемку корреспонденции лиц, против которых было возбуждено уголовное преследование, но только с разрешения окружного суда. Жандармы должны были получить разрешение Министерства юстиции. Во всех других случаях Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., 1885 г. грозило нарушителю ссылкой или тюремным заключением.