Читать онлайн «Бакунин». Страница 34

В пылу полемики Энгельс договорился до того, что заявил: просвещенная Европа должна как можно скорее избавиться от балласта славянского варварства путем поголовного истребления во время ближайшей войны реакционного этноса, тормозящего социальный прогресс других народов. Но Бакунину, объявленному в памфлете Энгельса международным террористом и врагом «цивилизованных народов», не было никакой нужды отвечать на злопыхательские наветы. «Воззвание к славянам» говорило само за себя. В нем начисто отсутствовали и померещившаяся Энгельсу ксенофобия к неславянским нациям и надежды на свертывание европейской революции. Вместо мнимого славянского шовинизма мы видим протянутую Бакуниным «братскую руку немецкому народу и всей демократической Германии» (а также другим народам Европы). Спустя год он так оценивал свои действия:

«<…> Я бросился между славянами и немцами, между двумя великими, но, к сожалению, взаимно друг друга ненавидящими расами, бросился, чтобы предотвратить гибельную борьбу и повести их соединенные силы против русской тирании, не против русского народа, нет, а для его освобождения. Это было гигантское предприятие. Я был один, не имея ничего, кроме доброй, честной воли, и, может быть, меня могли упрекнуть в том, что с моей стороны было донкихотством думать о такой гигантской работе. Я же рассчитывал на более продолжительный прилив в движении. Я ошибся в расчете: отлив наступил раньше, чем я ожидал. <…>».

О немцах, впрочем, он судил вполне объективно. Свидетельство тому письмо Георгу Гервегу от 8 декабря 1848 года: «<…> Если бы немецкая нация состояла исключительно из широкой, к сожалению, слишком широкой массы мещан, буржуа, из того, что теперь можно назвать официальной, видимой Германией, если бы под этой официальною немецкою нациею не имелось городских пролетариев, а особенно многочисленной массы крестьян, то мне пришлось бы сказать: нет больше немецкой нации, Германия будет завоевана и уничтожена. Только анархическая крестьянская война с одной стороны и исправление буржуазии банкротством с другой могут спасти Германию».

Бакунин мечтает о широкомасштабном выступлении крестьян, наподобие того, какое потрясло Германию в XVI веке. Он пророчествует: «Весной в Германии обязательно произойдет новая революция!» Бакунин не ошибся — революция в Саксонии вспыхнула в самом начале мая 1849 года, но она не стала новой Великой крестьянской войной. В раскритикованной Энгельсом брошюре — то же: вместо пораженческих настроений — призывы к решительным революционным действиям:

«На два стана разделен мир. Никакой средней дороги не проложено между ними. И не может безнаказанно ни одна часть отделиться от великого нерасторжимого союза, в котором все, преследующие одинаковую цель, или вместе должны победить, или вместе быть побежденными. На два стана разделен мир. Здесь революция, там контрреволюция.

Вот лозунги. На один из них должен решиться каждый из нас, как мы, так и вы, братья. Средней дороги нет. Те, кто такую дорогу указывает и прославляет, — или обманутые или обманщики. <…>

Братья! Я — русский, я говорю вам как славянин. И намерения мои, и чувства, и мысли я откровенно изложил вам на съезде в Праге. Вы знаете, что я как русский вижу спасение моих земляков только в союзе со всеми остальными братьями, только в объединении всех славянских народов в федерацию свободных племенных союзов. Вы знаете, что стремление к этой великой цели я поставил главной задачей своей жизни. Это дает мне право говорить с вами так, как я говорю, потому что ваши дела — вместе с тем и мои собственные, ваше дело есть наше дело, ваше спасение — наше спасение, ваша честь — наша честь, ваш позор — наш позор и ваша гибель — наша гибель. <…>

Именно русская демократия своими огненными языками поглотит державу и кровавым заревом осветит всю Европу. Чудеса революции восстанут из глубины этого пламенного океана; Россия есть цель революции; ее наибольшая сила развернется там, там же она достигнет своего завершения. С тою же первобытною твердостью упорной выдержки, с какою русский народ отстоял свою внешнюю независимость при всех бурях, потрясавших славянский мир, овладеет он теперь революцией и завоюет и удержит свою внутреннюю свободу. В Москве будет разбито рабство соединенных теперь под русским скипетром и всех вообще славянских народов, а вместе с тем и все европейское рабство и навеки погребено под своими собственными мусором и развалинами; в Москве из моря крови и пламени высоко и прекрасно взойдет созвездие революции и станет путеводною звездою для блага всего освобожденного человечества.

Встаньте же, славянские братья! Вы, призвание которых — бороться в передних рядах, встаньте! Во имя миллионов, которые должны скоро дать главное сражение, во имя северных славян, которые когда-нибудь потребуют от вас строгого отчета о том, что вы сделали для нашего святого дела, во имя этого народа еще и еще раз взываю я к вам: Раз навсегда порвите с реакцией, порвите с дипломатией, со всякой половинчатой и недостойной вас политикой и бросьтесь отважно и всецело в объятия революции!»

В мае 1849 года Бакунин стал одним из вдохновителей, активных участников и руководителей восстания, вспыхнувшего в Саксонии…

Активным участником революционных событий в Саксонии был великий композитор Рихард Вагнер (1813–1883), служивший капельмейстером придворного театра в Дрездене. На склоне лет он написал мемуары, составившие целых четыре тома и получившие название «Моя жизнь», где изложил свое видение революции в Германии, восстания в Дрездене и подробно рассказал о Михаиле Бакунине, которого считал своим другом. Их знакомство состоялось весной 1849 года на генеральной репетиции 9-й симфонии Бетховена, когда Вагнер дирижировал оркестром. Может ли что-либо быть символичнее! Бакунин находился в городе на нелегальном положении, но на концерт явился, ни от кого не таясь. По его окончании он безбоязненно прошел в оркестр, пожал Вагнеру руку и громогласно (так, что слышали все присутствующие) заявил, что если бы при ожидаемом «великом мировом пожаре» предстояло бы погибнуть всей музыке, то все революционеры обязаны были бы объединиться, дабы отстоять симфонию Бетховена, даже рискуя жизнью.

Слава Рихарда Вагнера, бывшего всего на год старше Бакунина, к тому времени гремела по всей Германии. Воспоминания автора «Риенци», «Летучего голландца», «Тангейзера», «Лоэнгрина» — один из самых ценных источников, содержащих сведения о Бакунине:

«Заинтересовался я этим необыкновенным человеком уже давно. Много лет назад имя его всплыло передо мной с газетных страниц, в сочетании с какими-то с необыкновенными обстоятельствами. Он выступил в Париже на одном из польских собраний с заявлением, что не придает никакого значения различию между поляком и русским, что важно лишь одно: хочет ли человек быть свободным или нет. Впоследствии я узнал от Георга Гервега, что, происходя из родовитой семьи, он отказался от всяких личных средств, и оставшись на бульваре с двумя франками в кармане, тут же отдал их нищему: ему казалось мучительным чувствовать себя связанным с прежней жизнью и сознавать себя сколько-нибудь обеспеченным. О пребывании его в Дрездене сообщил мне однажды Рекель[12], в то время совершенно “одичавший”. Он приглашал меня отправиться на квартиру, где укрывался Бакунин, и познакомиться с ним лично. После пражских летних событий 1848 года, после заседаний Славянского конгресса, Бакунина преследовало австрийское правительство. Он бежал в Дрезден, не желая чересчур удаляться от Богемии. Особенное подозрение вызвал он в Праге тем, что чехов, искавших в России опору против ненавистной им германизации, призывал защищаться огнем и мечом против тех же русских, против всякого народа, выступающего под знаменем деспотизма, под жезлом неограниченной державности. Одних этих поверхностных сведений было достаточно, чтобы во всяком немце рассеять национальное по отношению к нему предубеждение и даже привлечь к нему общие симпатии. Когда я впервые увидел Бакунина у Рекеля, в ненадежной для него обстановке, меня поразила необыкновенная импозантная внешность этого человека, находившегося тогда в расцвете тридцатилетнего возраста. Все в нем было колоссально, все веяло первобытной свежестью. Он ничем не показывал, что ценит знакомство со мной, так как, по-видимому, людей, живущих интересами духа, он ставил невысоко, ища натур, способных отдаться делу с безоглядной активностью. Как я впоследствии убедился, это было скорее теоретическое построение его ума, чем живое личное чувство: чересчур много он говорил об этом. В спорах Бакунин любил держаться метода Сократа. Видимо, он чувствовал себя прекрасно, когда, растянувшись на жестком диване у гостеприимного хозяина, мог диспутировать с людьми различнейших взглядов о задачах революции. В этих спорах он всегда оставался победителем. С радикализмом его аргументов, не останавливавшихся ни перед какими затруднениями, выражаемых притом с необычайною уверенностью, справиться было невозможно. Он отличался необыкновенной общительностью. Уже в первый вечер нашего знакомства рассказал он мне всю историю своего развития…»