Читать онлайн «Занимательная медицина. Развитие российского врачевания». Страница 13

В проекте же того, первоначального здания Императорской Петербургской медико-хирургической академии были учтены пожелания и расчеты как врачей-практиков, так и врачей-экспертов. Комплекс объединял в себе многие учебные клиники, многочисленные кабинеты, аудитории, а также жилые помещения, предусмотренные для размещения огромной массы ее будущих воспитанников…

Собственно, весь корпус старинной, а по-своему новой – академии был выстроен в 1798–1809 годах по проекту итальянского архитектора Антонио делла Порто и при участии русского мастера Андрея Никифоровича Воронихина в стиле высокого классицизма. При оформлении академии было также использовано огромное живописное полотно, представлявшее собою панно, автором которого является также итальянский живописец Джузеппе Бернаскони.

И все это осуществлено было согласно указу его Императорского Величества Павла I.

Двухэтажное каменное здание желтого цвета, с белыми деталями архитектурных вкраплений, выглядело довольно внушительно. Достаточно сказать, что оно занимало почти целый квартал и без того бурно растущего к тому времени города Санкт-Петербурга.

В самом расположении этого дома была использована традиционная для русских загородных усадеб, классическая схема. К центральному корпусу примыкали боковые флигели, правда, – несколько пониженной высоты, образующие парадный двор вкупе с обширным садом.

Здания главного корпуса как бы выпирали своими торцами за пределы ограничивающих его улиц. Все здания академии были прочно связаны между собой внушительной чугунной оградой и искусно выкованными решетчатыми воротами.

Центральный корпус всего здания академии украшен был шестью коринфскими колоннами с высоким и треугольным над ними фронтоном, тогда как боковые флигели центрального, главного корпуса, – приукрашены были величественными пилястрами.

В саду, перед зданием Императорской Медико-хирургической академии, красовался фонтан «Гигиея», изваянный датским скульптором Давидом Иенсеном[23] и петербургским архитектором Андреем Ивановичем Штакеншнейдером.

Правда, свою работу они выполнили уже значительно позже, где-то в 1871–1873 годах.

Однако – так и чудилось, что любого человека, вновь прибывающего в академический двор, прежде всего – поражали коринфские пышные колонны, высокий фронтон, да и высокий, как бы нависающий над ним купол.

Все увиденное сразу напоминало о глубокой, хоть и невидимой, однако какой-то преемственной связи этого, довольно внушительного учебного заведения, с высокой и древней античностью, со всеми заветами косского мудреца Гиппократа и с очень продуманной, основательной Александрийской школой…

Замечательно богатым получилось также и внутреннее убранство главного корпуса академии, особенно же – ее просторного конференц-зала, с амфитеатром, поднимающимся куда-то в беспредельную, просто заоблачную высь.

Необходимо сразу же заметить, что главный корпус академии несколько раз претерпевал реконструкции, даже значительные внутренние перепланировки. Он был во многом переиначен, хотя все основные его пропорции сбереглись и доныне.

Они, как и прежде, все еще радуют наши глаза.

А еще здесь следует сказать, что при первоначальной застройке всего комплекса знаменитой Императорской академии не обошлось и без значительных потерь и даже горьких, невосполнимых теперь утрат: очень уж пострадали, скажем, регулярные сады на всей ее территории, и прежде всего тот, который был заложен еще Иваном Андреевичем Полетикой.

Этот сад, со временем, уменьшился до воистину жалких, ничтожных даже размеров.

Жизнеописание этого знаменитого малорусского врача, как нам кажется, – чрезвычайно сильно смахивает на биографию какого-нибудь матерого конкистадора, искателя собственных, притом – весьма многочисленных приключений…

Чудесные путешествия его по всему, известному на ту пору, тогдашнему миру, вернее – просто скитания, были тесно переплетены с непрерывными его же воинскими походами, с разными перемещениями по службе, да и с прочими служебными поручениями, от которых никак невозможно было укрыться ему самому.

Очень похожей оказалась она и на жизнь самого Нестора Максимовича Максимо́вича (Амбодика). Однако – в том лишь плане, как подлинного основателя отечественной эпидемиологии, в отличие от самого Амбодика, – такого же созидателя, как и он, нашего, сугубо отечественного акушерства…

По всем имеющимся в настоящее время данным, родился он 11 (22) декабря 1744 года в селе Яновка[24] Черниговской губернии, в семье деревенского священника Самуила Сушковского.

Как звучала его настоящая фамилия, в точности, Сушковский или же Сущинский, – теперь уже никак невозможно узнать.

Он знал лишь одно: и дед, и отец его были священниками. Помнил он также и то, что само его имя – «Даниил», – дал ему родной его дед. Очевидно, в честь библейского пророка Даниила, которого не все, однако, священнослужители принимали даже за истинного, за – достоверно библейского. Скажем, митрополит Филарет, известный в миру как Василий Михайлович Дроздов, – не признавал его настоящим библейским пророком. Впрочем, об этом уже было заявлено нами в первом же томе нынешнего издания «Занимательной медицины», всецело относящегося еще к античному периоду.

Впрочем, насчет точного года, в котором родился он, – тоже довольно трудно сказать. В википедии, к примеру, приводятся разные даты его рождения, начиная с 1742, а заканчивая, кажется, даже каким-то 1746 годом[25].

В то патриархальное время никто не оказывал ему надлежащего внимания, пока не наступила пора задумываться над образованием подросшего вдруг малыша. Пока не наставало время подумывать, в какую бы школу удобнее всего было бы мальчишку пристроить…

Дороги Нестора Максимовича Амбодика и Данилы Сушковского сошлись в стенах благословенной Киевской академии. Да и сама она, эта академия, со временем, начиная уже с 1819 года, с весьма частых поездок императора Александра I Благословенного[26] в город Киев, – превратилась в чисто духовное учебное заведение. С тех пор в ней стали готовить исключительно будущих священников, преимущественно – для разбросанных по всей территории Украины многочисленных сельских приходов.

Однако же, первоначально, Киевская академия давала основательную подготовку для всех видов и родов человеческой деятельности.

Что же касается Данилы Сушковского – то именно там подружился он со многими своими сверстниками. Например, – с уже известным нам Мартином Тереховским, с Андреем Италинским. Последний отличался от них хотя бы тем своим свойством, что он очень долго, пусть и впоследствии, путешествовал за границей. Стал там очень уж важным, заграничным даже профессором.

Между прочим, он даже стал даже слишком известным своими приятельскими связями с великим русским художником Орестом Адамовичем Кипренским, который, говорили, вроде бы, даже написал великолепный портрет его, в чем-то очень подобным облику широко известного пушкинского портрета…

Там же будущий эпидемиолог подружился и с таким же будущим специалистом повивального дела, настоящим последователем Нестора Максимовича (Амбодика), – с Михаилом Трахимовским (иначе Трохимовским).

Последнему, по нашему твердому убеждению, удалось сыграть весьма выдающуюся роль при рождении замечательного русского писателя – Николая Васильевича Гоголя[27]. Можно даже сказать, что этот писатель вообще появился на свет благодаря лишь его, Михаила Трахимовского (Трохимовского), неусыпным стараниям… Поскольку – именно ему удалось обеспечить юную мать будущего писателя особым помещением в виде отдельно стоящего домика, находившегося в личном саду этого, весьма чадолюбивого врача и отца собственных, незабвенных для него детей…

Однако мы забежали несколько вперед.

Потому что первоначальной ступенькой в образовании нашего героя стал некий коллегиум, размещенный еще в губернском городе Чернигове, на просторной тамошней площади, как раз напротив захоронения первого легендарного черниговского князя Черного: на берегу красавицы Десны. Это учебное заведение как раз и оставило в его душе самые приятные о себе воспоминания…

А еще лучше дела у него пошли у него в старинной Киевской академии. Достаточно только сказать, что по результатам первого года же обучения в этом учебном «закладi» (учебном заведении), как тогда говорилось строго на украинской мове (языке), еще довольно юного летами Данилу Сушковского сразу же перевели в старший класс.