Читать онлайн «Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II». Страница 28

Появление книгопечатания на Руси – а книги печатались со старых рукописей, где скрывалось множество ошибок, допущенных за многие века монахами-переписчиками, – грозило новым смятением в церковных рядах, а это в условиях идеологического противостояния с Западом было недопустимо.

В значительной степени западным фактором можно объяснить и накал страстей, вызванных реформой патриарха Никона. Если в начале XVII века Русь переполняла религиозная самоуверенность, то в середине века, после всех бед и унижений Смутного времени, да к тому же на фоне сильного западного влияния, православие уже страдало своеобразным комплексом неполноценности и крайне болезненно воспринимало любое, даже призрачное, посягательство на свои догматы.

Даже самый робкий шаг в западном направлении воспринимался консерваторами как катастрофа. Духовный лидер раскольников протопоп Аввакум видел источник церковной беды, постигшей Русь, не только в новых книгах патриарха Никона, но и в западных обычаях. В одном из своих сочинений он писал: «Ох, бедная Русь, что это тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступков?»

Таким образом, и без того сама по себе болезненная церковная реформа накладывалась на период духовной смуты, смятение в обществе, когда царило подозрительное отношение русских к любым вопросам, связанным с чистотой веры. В такой обстановке попытка исправить церковный обряд или текст богослужебных книг воспринималась многими как покушение на саму веру, а любой слух мог стать детонатором взрыва. А слухов по поводу исправления книг хватало.

Тем более что ближайшими соратниками патриарха Никона в ходе реформ оказались южнорусские ученые, а народ издавна подозревал их в связях с польскими католиками. Хуже того, молва утверждала, что сверять священные книги патриарх поручил греку Арсению, перекресту, бывшему католику, как тогда говорили, «ссыльному чернецу темных римских отступлений».

Противостояние в православной церкви породило немало жестокостей, обе стороны в этой борьбе продемонстрировали далеко не лучшие стороны человеческой натуры. Лидеры староверов стали виновниками массовых самосожжений своих фанатичных последователей, а затем и сами взошли на костер, разложенный уже официальной церковью. Раскол уронил авторитет и церкви, и старины. Общество увидело немало дурного и безнравственного как в действиях официальных церковных иерархов, так и в разрушительном фанатизме слепых последователей старинных обычаев.

В итоге и здесь выиграли западники, а проиграли староверы. Причем не только церковные староверы, а староверы вообще, то есть приверженцы русской старины.

Царь Алексей Михайлович принял важное решение, в будущем весьма облегчившее Петру проведение реформ. Предоставив православным иерархам право самостоятельно разбираться в своих внутренних проблемах, монарх одновременно отстранил беспокойную, раздробленную церковь от государственного управления.

Навсегда.

Человек склонен к упрощениям: если не белое, то черное. Это касается и истории. Реформаторский образ Петра Великого со временем автоматически превратил его политических противников в ретроградов, хотя зачастую речь шла не об идеологии, а лишь об элементарной борьбе за власть.

Так случилось с сестрой Петра Софьей, на семь лет ставшей правительницей Российского государства, и с ее ближайшим сподвижником и фаворитом князем Василием Голицыным. Даже лучший в России дореволюционный Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона вынужден объясняться по этому поводу:

Видя Голицына в числе врагов Петра, большинство привыкло смотреть на него как на противника преобразовательного движения и ретрограда. На самом деле Голицын был западник и сторонник реформ в европейском духе.

Больше того, Голицын был одним из самых последовательных и решительных сторонников реформ по западным образцам. Если Афанасий Ордин-Нащокин будто случайно попал из Петровской эпохи во времена Алексея Михайловича, то Голицын по складу характера и своим взглядам чрезвычайно напоминал либерального вельможу еще более позднего периода русской истории – времен Екатерины II.

И Софья и Василий Голицын заслуживают реабилитации. Во всяком случае они не являлись идеологическими противниками Петра. Софья, проложив себе дорогу к трону за счет интриг, стала затем далеко не худшим правителем, поскольку была прекрасно образована и не лишена здравого смысла. Кстати, именно Софья задолго до появления на русском троне немки Екатерины II стала первой в России женщиной-драматургом.

Князь Борис Куракин, известный дипломат Петровской эпохи, к тому же свояк Петра (оба были женаты на сестрах Лопухиных), оставил следующий красноречивый отзыв:

Правление царевны Софьи Алексеевны началось со всякою прилежностью и правосудием всем и ко удовольству народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было; и все государство пришло во время ее правления через семь лет в цвет великого богатства, также умножилась коммерция и всякие ремесла, и науки… И торжествовала тогда довольность народная.

Есть немало свидетельств, подтверждающих точку зрения Куракина. Известно, например, что за краткое время «министерства Голицына» – а он курировал тогда широкий круг вопросов внешней и внутренней политики – в Москве построили более трех тысяч каменных зданий. По тем временам темпы просто невиданные.

Василий Голицын бегло говорил по-латыни и на польском, имел богатейшую библиотеку, а его дом, обустроенный на западный манер, иностранцы считали одним из лучших в Европе. В этом доме, стоит отметить особо, тепло принимали даже иезуитов. В отличие от большинства русских князь не считал членов ордена исчадием ада и был принципиальным сторонником веротерпимости. Кстати, именно эта дружба иезуитов с Голицыным послужила поводом для их изгнания из России после падения правительства Софьи.

Впрочем, даже столь короткого пребывания иезуитов в России во времена правления старшей сестры Петра Великого оказалось достаточно, чтобы один из них, патер Иржи Давид, написал две интересные книги: «Современное состояние Великой России, или Московии», где он рассказывает о попытках иезуитов склонить на свою сторону православных, и «Основные особенности московитско-русинского варианта Библии и Вульгаты». Этот последний трактат, по мнению историка Александра Андреева, стал «практически первым пособием для изучения русского алфавита и лексики для всех народов Западной Европы».

Имея не только блестящее книжное образование, но и немалый, правда печальный, практический опыт в военном деле (в ряде кампаний князь потерпел неудачу, вплотную столкнувшись с недостатками в организации русской армии), Василий Голицын стал последовательным сторонником государственных реформ по европейским образцам. Возглавляемая им специальная комиссия рекомендовала, например, в 1682 году ввести в русском войске немецкий строй.

Князь вообще выступал за широкое обучение русских дворян за границей, но особо настойчиво добивался направления в Западную Европу дворян для обучения их военному делу, ратовал за создание регулярной профессиональной армии вместо армии, состоявшей из наскоро обученных крестьян, к тому же насильственно отлученных от земли. Взамен бесполезной военной службы Голицын предлагал обложить крестьян умеренной поголовной податью.

Он же одним из первых в России считал, что преобразование государства должно начаться с освобождения крестьян с предоставлением им обрабатываемой земли в обмен на ежегодную подать, что, по его расчетам, увеличило бы доход казны более чем наполовину. Из этой казны, как планировал Голицын, выплачивалась бы компенсация помещикам за утраченную землю и освобождение крепостных. Идея заменить крепостную эксплуатацию поземельным государственным налогом после Голицына вновь стала всерьез обсуждаться в русском обществе лишь спустя полтора века.

Возглавляя Посольский приказ, Василий Голицын развивал и продолжал идеи Афанасия Ордина-Нащокина. При нем в 1686 году Россия подписала вечный мир с Польшей (причем Киев был возвращен русским) и Московское царство вступило в коалицию европейских государств вместе с Польшей, Германской империей и Венецией для борьбы с турками. Это был первый опыт подобного рода для русской внешней политики, означавший, что сделан еще один шаг в сторону Западной Европы.

Как заметил один из историков, сравнивая Голицына с Ординым-Нащокиным, первый проигрывал второму в уме, зато был более образован; Голицын работал меньше Нащокина, но зато больше и смелее размышлял, глубже проникая в суть существующего порядка, добираясь до самых его основ.

Один из иностранцев, некто Невилль, восхищаясь Голицыным и одновременно иронизируя, пишет: