Читать онлайн «Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II». Страница 13

Ключевский по этому поводу резонно замечал:

Наш народ поставлен был судьбой у восточных ворот Европы, на страже ломившейся в них кочевой хищной Азии. Целые века истощал он свои силы, сдерживая этот напор азиатов, одних отбивал, удобряя… степи своими и ихними костями, других через двери христианской церкви мирно вводил в европейское общество… Так мы очутились в арьергарде Европы… Но сторожевая служба везде неблагодарна и скоро забывается, особенно когда она исправна: чем бдительнее охрана, тем спокойнее спится охраняемым и тем менее расположены они ценить жертвы своего покоя.

Все свидетельства иностранцев о Москве того времени довольно схожи. Авторы отмечают рабское положение народа и деспотизм царя, с чем не поспоришь. Многие обращают внимание на подчинение церкви государству, что также в целом верно. Разноречивы отзывы о военном потенциале Московии: кого-то он пугал, кто-то относился к нему иронически. Очевиден интерес к русскому рынку: он и в те времена представлялся Западу огромным и многообещающим. Наконец, у всех путешественников в мемуарах не без ужаса говорится о русской зиме.

Но главное – везде немало места уделено характеру русского народа. Больше всего у иностранцев рассуждений о тяге русских к суевериям и пьянству, о русской грубости. Даже итальянец Амброджио Контарини, посол, которому Иван III оказал самый теплый прием, замечает:

Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый. У них есть свой папа, как глава церкви их толка, нашего же они не признают и считают, что мы вовсе погибшие люди.

Из редкого позитива некоторые иностранные авторы отмечают честность русских, отсутствие в их среде супружеских измен и небольшое количество в Москве по сравнению с западными городами публичных женщин. Все остальное – довольно злой негатив.

Чтение в подлиннике всех этих старых мемуаров у современного русского человека может вызвать недоумение и обиду – столько там оскорбительных эпитетов в адрес его далеких предков. Правда, прежде чем обижаться, стоит почитать записи путешественников и писателей того же периода, но о других европейских странах и их обитателях. Тогда многое встанет на свои места.

Один из путешественников, чтобы продемонстрировать дикость русских, заявляет: «Они точно такие же варвары, как ирландцы».

Средневековые польские авторы, любившие позлословить о русских, не лучше отзывались и о шведах. У шведа, согласно тогдашнему польскому стереотипу, вообще «селедка вместо головы». Известный польский писатель Миколай Рей утверждал, что в Дании и Швеции живут «не слишком просвещенные, подлые и гадкие людишки, сравнимые в своем бытовом варварстве разве что с московитами». (Заметим, что шведы и датчане были в те времена не менее, а, пожалуй, более просвещенными, чем поляки.) Те же аргументы поляки использовали и в 1574 году при отклонении шведской кандидатуры на польский престол. В сочинении «Разговор Леха с Пястом» можно прочитать, что шведы неотесанны и неискренни подобно итальянцам. «Вежливости там не сыщешь: дикие люди», – заключает анонимный польский автор.

Итак, русские оказываются уже в довольно большой, правда крайне «неотесанной», компании со шведами, датчанами, ирландцами и итальянцами. Но как быть с самими поляками? О них ведь также было написано тогда немало.

Скандинавов поражали «зазнайство, склочность и разгильдяйство» обитателей Речи Посполитой. Более того, шведы были убеждены, что поляки склонны к множеству вредных суеверий, общаются с дьяволом, убивают младенцев, а их отрезанные головки помещают на алтарях. С течением времени нелепых выдумок о поляках в Швеции поубавилось, но презрительное отношение к ним сохранялось долго. Магнус Стенбок, шведский фельдмаршал времен Карла XII, любил повторять, что с поляками нужно поступать как с дрессированными щенками: можно их ласково похлопывать и гладить по голове, но при этом нужно и стегать плеткой по заду.

Если верить шведам, то и поляков следует отнести к той же самой «неотесанной» компании. И так далее. В конце концов в одном ряду с русскими окажутся все европейские народы без исключения.

Хорошо известно, в каком тоне писали в те славные времена католики о протестантах, а протестанты о папе римском и католическом монашестве. Само миросозерцание Средневековья покоилось прежде всего на фанатичной вере, на авторитетах и делах веры. Любой иноверец, таким образом, априори считался варваром, и ему приписывались все пороки, какие только могли по случаю вспомнить.

Не без греха, естественно, в этом смысле и сами русские. Мало кто из нынешних россиян помнит о той нетерпимости, с какой относились во времена Средневековья наши предки к иноземцам – существам, по их мнению, низшим и нечистым.

Один из европейских путешественников, комментируя в своих мемуарах запрет православного патриарха на ношение иностранцами русской одежды, с иронией заметил, что это распоряжение было для них примерно таким же наказанием, как если бы рака приказали утопить в озере. Мемуарист побывал в Московии проездом, а потому явно не понял суть проблемы. На самом деле все не так просто.

Желание носить русское платье возникло у жителей Немецкой слободы не случайно: в те времена появление иноземца на улицах Москвы вызывало у простого и необразованного люда приблизительно такую же реакцию, какую вызвал бы сегодня очутившийся на городской площади марсианин. Далеко не всем иностранцам подобная реакция, в которой сквозило не только детское любопытство, но и брезгливый ужас, могла нравиться. Желание смешаться с толпой в подобной ситуации понятно. Так что пример с раком, брошенным в воду, неудачен. Несчастного рака по приказу патриарха, наоборот, вытаскивали из воды и бросали на жаровню.

Если иноверец входил в русскую церковь, она считалась оскверненной. В русских богослужебных книгах XVII века был чин очищения церкви, куда вошел иноверец, абсолютно тождественный с чином очищения церкви, если туда случайно забежала собака.

Присутствие иноверца оскверняло иконы даже в домах частных лиц. В деревнях крестьяне после постоя иноземцев приглашали в избу попа, который должен был вновь освятить иконы. Есть свидетельство, что, когда один немец купил у русских каменный дом, бывшие хозяева выскребли все иконы, написанные на стенах, на штукатурке, и даже пыль от них унесли с собой, чтобы иностранец не оскорбил своим взглядом русских святынь.

Отношения между русскими и иноземцами того периода – это история о том, как варвар варвара жить учил. Если говорить о технологиях и общем культурном уровне, то тогдашняя Русь от Запада, конечно, отставала в силу уже названных исторических причин. Если же говорить о морали, терпимости, способности услышать и понять собеседника – а именно это в конечном итоге и определяет уровень подлинной цивилизации, – то дикарями оставались обе стороны. И довольно долго.

Стереотипы как камень, и они разрушаются, но на это требуется изрядное время. На рубеже XVIII–XIX веков русский историк Карамзин писал:

…Если бы одним словом надлежало означить народное свойство англичан, я назвал бы их угрюмыми так, как французов – легкомысленными, италиянцев – коварными.

Во второй половине XX века известный немецкий писатель Генрих Бёлль все еще отмечал «беллетристические предрассудки» и штампы в западноевропейской литературе:

…Русские непременно с бородой, одержимые страстями и немного фантазеры; голландцы неуклюжие и, как дети, наивные; англичане скучные или немного «оксфордистые»; французы то чрезмерно чувственные, но невероятно рассудочные; немцы либо целиком поглощены музыкой, либо беспрестанно поглощают кислую капусту; венгры, как правило, безумно страстные, таинственные и накаленные, как нить электрозажигалки.

Дурно и смешно, конечно, но это все-таки уже и не отрезанные младенческие головки на алтарях. Прогресс несомненен, хотя до объективного взгляда на соседа еще далеко. Камень (предрассудков и стереотипов) серьезно искрошился и измельчал. Правда, одновременно оброс новыми наслоениями мусора. Прав Дидро, обративший внимание на то, как легко «образованному народу отступить в варварский быт». И уж тем более отступить к варварской психологии.

Тогдашний европеец, сурово судивший московитов за дикость нравов, сам пока еще столь легко возвращался к варварству, что говорить о его превосходстве не стоит. Иван Грозный, которого иностранцы часто называли дикарем, справедливо пенял французскому королю за Варфоломеевскую ночь.

Как бы то ни было, контакт был установлен.

На западников и «патриотов» (антизападников) русские разделились очень давно. Причем ни тот ни другой лагерь никогда не был ни монолитным, ни однородным. И там и тут полудрагоценные и драгоценные камни соседствовали с пустой породой и никчемным мусором. Так что сами по себе ярлыки помогают здесь мало.