Читать онлайн «Генетика этики и эстетики». Страница 80

Ну а как в «светлой, разумной» Франции? Сейчас во Франции 50 млн., в обширной африканской империи Франции было только в Алжире около миллиона (из-за этого миллиона Франция и вела семилетнюю бесславную войну); в заморских колониях немного — в Канаде около 7 млн., всего народов французского языка около 60 млн., т. е. по распространению французского языка Франция в конце XVIII в. была равна примерно сумме Испании и Франции, а сейчас отстала от них примерно в 7 раз. Хорошо известно, что французский язык был в конце XVIII в. международным — «лингва франка», а сейчас эту роль он почти потерял. На первое место вышел английский язык, а испанский тоже выдвигается в один из мировых языков. Но зато по культуре Испания отстала? Не отстала, потому что Испания никогда не занимала в культуре место, сходное с Францией или Англией. Исторический ход развития Испании был совсем другой, как и ее соседки Португалии. Пиренейский полуостров в значительной части был завоеван арабами, внесшими в него культуру, и было время, когда было достаточно мирное сосуществование между тремя культурами: христианской, иудейской и мусульманской. Испанский король Альфонс Мудрый пригласил астрономов всех трех религий совместно работать над усовершенствованием астрономических таблиц. Университет в Кордове принимал учащихся из христиан (там учился будущий папа Сильвестр II). Но потом арабы стали деградировать в смысле культуры, испанцы стали стремиться к освобождению, и в долгой борьбе с маврами вырос авторитет католической церкви, которым потом в значительной степени злоупотребили. Борьба и вызвала отсталость Испании, так же как борьба с татарами вызвала отсталость России (отличие у России только в том, что у татар нечему было учиться, а научились мы там только «татарщине», доселе неизжитой). Длительная вооруженная и в основном справедливая борьба с иноверцами (не забудем, что слава Испании Сервантес тоже принимал участие в битве при Лепанто) создала и воинственную идеологию, и значительные кадры авантюристически настроенных людей. Поэтому по освобождении от мавров сначала небольшая Португалия (когда было всего 1,5 млн. людей), а потом Испания вступили на путь колониальной экспансии, где совершили, конечно, много зверств, ездили в основном за золотом и проч., но внесли вместе с тем католическую культуру с ее подлинно интернациональным духом. Сейчас процесс образования новых наций если не заканчивается, то приобретает некоторую определенность, страны Латинской Америки (в особенности Мексика, Бразилия, Аргентина) несомненно вступили на мощный путь культурного развития, и весьма возможно, в XXI в. испанская культура перегонит французскую. Последняя качественно не обнаруживает никаких признаков деградации, но количественно она отстала в конце XIX в. от Германии, а сейчас — от англосаксонской культуры. Нечего говорить, что и наш народ идет довольно быстро в культурном отношении и шел бы еще быстрее, если бы не известные всем «идеологические» влияния.

В чем же причина отставания Франции? Основная, по-моему, — вредная идеология. Их энергия шла непрерывно в сторону централизации и милитаризации. Идеи великой революции они использовали, чтобы под их флагом вести войну во всей Европе, а для Наполеона, конечно, идеи революции вообще не имели никакой цены. И поразительно, что у французов были не меньшие возможности почти мирной колониальной экспансии, чем у испанцев. Им принадлежала Канада, отвоеванная англичанами, им принадлежала обширная Луизиана: ведь Новый Орлеан основан французами. Эта Луизиана была значительно больше современного штата в США, но что же с ней сделалось? Ее продал Соединенным Штатам Наполеон I. Человек, проливший моря крови в Европе и Африке, даже не постарался сохранить обширную территорию для колонистов-французов. Неужели он, прославленный полководец, боялся слабых тогда Соединенных Штатов? Нет, его больше интересовала собственная слава, кровопролитие для кровопролития, и Эфроимсон приводит изречение этого солдафона: «Что значит для такого человека, как я, какой-нибудь миллион человеческих жизней», — в пандан к высказыванию другого французского солдафона, Конде: «Одна ночь в Париже порождает больше жизней, чем стоила эта битва, кровопролитность которой Вас угнетает». Для таких людей другие люди — только пьедестал для их славы, но, что всего удивительнее и обиднее за человечество, сами умные и культурные французы и нефранцузы готовы считать, что именно такая чингисхановская деятельность и составляет наиболее ценное в деятельности человечества (В. Гюго, как Лермонтов в «Последнем новоселье»). Но кошмарные постулаты Конде и Наполеона оказались неверными, обескровленная Франция получила очень тяжелую длительную рану, а к этому прибавилось, что благодаря антирелигиозному, вернее антикатолическому характеру Великой революции запреты на ограничение рождаемости во Франции потеряли силу и Франция первая из европейских стран оказалась не только мальтузианской страной, но и сверхмальтузианской. Лет 60-70 население Франции было стабильным. Несмотря на то, что вредное влияние чрезмерного прироста населения было исключено, Франция отстала и в экономическом, техническом и научном отношении от Германии, Англии, США и др. Из трех разобщенных держав судьба Франции — наиболее печальна.

Ну а ужасы инквизиции? Несомненно, их нельзя отрицать. Но и Франция не избежала фанатизма: Варфоломеевская ночь, драгонады, приведшие к выселению многих трудолюбивых и честных гугенотов. Испания выселила мавров и евреев, Франция не могла этого сделать, так как мавров вовсе в ней не было, а евреи были выселены из Франции раньше, чем из Испании (а еще раньше — из Англии). Ужасы инквизиции хорошо известны, так как о них говорят многие экспонаты в музеях, да и сами «ауто да фе» проводились публично при огромном стечении (и, как правило, с одобрения) испанского народа. Поэтому ужасы инквизиции тоталитарных режимов XX в. менее известны, так как, количественно не уступая старым ужасам, они проводились в тайне. Что же касается ужасов войн, то они не собраны в музеях (картины Верещагина дают только слабое отражение, о них забывают из-за военной славы, но о них хорошо говорит в некоторых своих рассказах Л. Толстой). Какой кошмар творился в госпиталях наполеоновских времен! Ампутации конечностей проводились тогда без наркоза, а удаление конечностей с перепиливанием костей вряд ли уступает такой тяжелой казни, как колесование. И сажание на кол проводилось доблестными солдафонами в так называемых волчьих ямах, а какое количество солдат погибло при пожарах — обычных спутниках войны. Вспомним опять слова Б. Шоу: «Неужели Христос должен быть распинаем каждое столетие, чтобы спасти людей, у которых нет воображения» — как много людей, приемлющих войну как некоторое благо (например, Пушкин) и которые готовы примириться со всеми ужасами войн. Инквизиция, конечно, великое зло, но оно вовсе не свойственно только религии, и, конечно, не инквизиция существенно повлияла на судьбу Испании: она в значительной степени есть следствие истории Испании, а не причина ее истории. Антирелигиозный или поведенческий фанатизм XX в. перекрыл ужасы старого религиозного. До геноцида католики не додумались.

О творческой роли отбора в выработке моральных норм. Все предыдущие изложения имели целью показать, что в эволюции морали как индивидуальной, так и коллективной мы наталкиваемся на решительное господство идеологической наследственности, не связанной с генотипом и в значительной степени независимой от условий среды: тем более независимой, чем древнее идеологическая традиция. Среда, конечно, влияет на возникновение идеологических мутаций, но огромную роль в изменении идеологии (но меньшую, чем часто предполагают) играет сознательный разум. Обратимся теперь к тем примерам, которые Эфроимсон приводит как иллюстрацию своего положения о роли отбора в выработке альтруистических основ морали. При этом, конечно, подразумевается, что отбор идет не по индивидуумам, а по коллективам. Один из примеров — уважение к старикам, что является, по Эфроимсону, нормой поведения всех людей. Это объясняется тем, что старики «с их жизненным опытом и резервуаром хранимых в памяти знаний неизбежно становились почитаемым и охраняемым кладом для племени. От этой малочисленной группы (в примитивных условиях люди редко доживали до старости) выживание племени зависело, может быть, в гораздо большей степени, чем от молодых, неопытных добытчиков».

Неужели Эфроимсону неизвестно, что уважение к старикам вовсе не характерно для всего человечества и что, напротив, на ранних стадиях культуры распространено убийство стариков. Дарвин в «Путешествии на корабле "Бигль"» сообщает, что жители Огненной Земли в случае голода сначала съедают старух, а потом собак, так как собаки имеют большую ценность. Стариков душили в торжественной обстановке (обычно душил сын — см. «Алитет уходит в горы») или оставляли на съедение волкам (по Дж. Лондону). Я краем уха слыхал (кажется, от покойного отца), что есть намеки, что и у наших предков стариков спускали зимой в овраг на «лобках», откуда глагол «лобанить». Почтение к старости как таковой (чем старше, тем почтеннее) возникло, по- моему, довольно поздно и несомненно связано с религиозными явлениями. Безусловное почтение к старости выдвинуто, например, в библейской легенде о Ное, где непочтительный Хам противопоставлен почтительным Симу и Яфету. Однако тут отбор (естественный или искусственный) не действовал: у Хама оказалось многочисленное потомство (давшее египтян, кушитов, т. е. черных, хананеян и еще кого-то), а потомков Яфета наш Марр разыскал совсем недавно (яфетиды).