Читать онлайн «Думай, как Эйнштейн». Страница 24

Почему все говорят о великих людях в терминах национальностей? «Великие немцы», «великие англичане»? Гёте всегда был против того, чтобы его называли немецким поэтом. Великие люди – это просто великие люди, и нельзя рассматривать их с точки зрения национальности или среды, которая их воспитала.

Когда современное оружие сделало кровавую бойню возможной на промышленном уровне, Эйнштейн стал одним из известнейших адвокатов пацифизма на свете. Хотя издержки гитлеровского режима и заставили его несколько подкорректировать свою доктрину.

Как уже упоминалось, антивоенные наклонности проявились у Эйнштейна еще в детстве. Благодаря им, уже став постарше, он умудрился избежать обязательной военной службы в Германии, отказавшись от немецкого гражданства в 1896-м, и уклониться от швейцарской армии, предъявив справку о косолапии и варикозном расширении вен. Убежденный противник самой концепции воинской повинности (которую он называл «узаконенным рабством»), Эйнштейн, мягко скажем, не сильно расстраивался от того, что здоровье так сильно его «подвело».

Первая мировая война, истребившая большую часть его поколения, превратила Эйнштейна в еще более яростного защитника пацифизма. «В такие времена, как наши, – сказал он в 1914-м, как только война началась, – только и начинаешь понимать, к каким жалким тварям ты принадлежишь». Это была кульминация всего, чего он так долго боялся: Европа «в своем безумии» ввязывалась во что-то «невероятно абсурдное».

Но что шокировало его еще больше – это готовность его коллег, многих из которых он глубоко обожал, встать под знамена войны. И если то, что в милитаристском лагере оказался Филип Ленард, особенно Эйнштейна не удивило, то присутствие там же некоторых других принесло ему крайнее разочарование. Например, Фриц Габер, будущий нобелевский лауреат 1918 года, стал ключевой фигурой в разработке отравляющих газов – и самолично наблюдал за тем, как они уносило 5000 французских и бельгийских жизней во время немецкой атаки на Ипре в 1915 году. Вальтер Нерст, который получил Нобелевку в 1920-м, также активно участвовал в создании химического оружия.

Но, пожалуй, самым страшным ударом для Эйнштейна стало публичное заявление Макса Планка о том, что эта война справедлива. Габер, Нернст и Планк оказались в числе тех, кто подписал так называемый «Манифест 93-х» (также печально известный как «Воззвание к культурному миру») – открытое письмо, опубликованное 4 октября 1914 года во всех крупных немецких газетах, авторы которого выступали в защиту действий Германии и объявляли о необходимости войны. В ответ на это Эйнштейн подписал альтернативную петицию, «Манифест к европейцам» – детище врача-физиолога и основателя интеллектуалистской «Лиги нового отечества» Георга Николаи (также друга Эльзы). Эта петиция призывала положить конец агрессивному национализму, но осталась неопубликованной, не собрав достаточно подписей.

Несмотря на это, Эйнштейн продолжал использовать весь свой авторитет для призывов к скорейшему прекращению войны и федерализации Европы. В ноябре 1915 года он написал эссе «Что я думаю об этой войне», в которой обвинил в агрессии, приводящей к войнам, биологическую природу мужского начала. Тогда же он начал активно развивать идею создания международной организации, которая контролировала бы правительства разных стран. Эту концепцию он продвигал и расширял на протяжении всей своей жизни. Так, в 1935 году в интервью журналу «Survey Graphic» он заявил:

Лояльность перед собственной нацией ограничивает; людей необходимо учить мыслить в глобальных терминах. Каждой стране придется отдать частицу своей независимости ради международного сотрудничества. Агрессия должна быть принесена в жертву, чтобы избежать разрушений.

В 1920-е годы, на фоне зарождающегося в Германии нацизма, его пацифистская позиция укрепилась, и он стал играть активную роль сразу в нескольких миротворческих кампаниях. В то время это казалось ему одним из немногих действенных способов выступить против слепоты мира, который не способен «даже как следует убояться катастрофически бесчеловечной и убийственной сути войны». В 1922 году он вступил в Комитет Лиги Наций по интеллектуальному сотрудничеству – орган, призванный обеспечить культурный и ментальный обмен между странами в интересах мира на земле.

Как и величайшие из его достижений в науке, его политическая преданность пацифизму сводилась к вере, основанной на «инстинктивных чувствах»: «Например, – говорил он, – меня просто переполняет чувство того, что убивать людей омерзительно». В 1929 году он совершил своеобразный подвиг ученого, сильно расстроив как защитников «права Германии на войну», так и тех, кто считал, что бряцание оружием – единственный способ войну предотвратить. Эйнштейн заявил: «Я безоговорочно отказываюсь от несения какой бы то ни было военной службы, прямо или косвенно, вне зависимости от того, что я чувствую по поводу той или иной войны».

К 1931 году он называл себя «воинствующим пацифистом», поскольку был убежден, что единственный способ остановить войну – это всеобщий отказ людей воевать. Однако превращение Гитлера из саркастического экстремиста в канцлера Германии в 1933-м изменило мир и заставило Эйнштейна пересмотреть свои взгляды. И тем не менее он оставался искренне предан самому понятию пацифизма, как он объяснил на радиостанции Объединенных Наций в 1951 году:

Полагаю, что Ганди со своими взглядами был самым просвещенным из всех политических деятелей наших дней. Всем нам следует поступать в его духе: бороться за правое дело не насилием, а неучастием в том, что сами считаем злом.

И все же когда Гитлер, придя к власти, запустил свою государственную машину страха, особенно свирепо расправлявшуюся с евреями, Эйнштейн осознал, что в определенных обстоятельствах пацифизм – не панацея. В 1954 году он объяснил писателю Герберту Фоксу, как именно он скорректировал свое мировоззрение:

Я всегда был пацифистом, то есть отказывался признавать военную силу как средство для разрешения международных конфликтов. Однако я полагаю, что цепляться за этот принцип безоговорочно было бы неразумно. Исключение должно делаться в случае, если враждебная сила угрожает какой-либо нации полным уничтожением.

Лицом к лицу с гитлеризмом он заявлял, что военная служба может быть поставлена «на службу европейской цивилизации», а в 1948 году написал членам Лиги военного сопротивления (учрежденной в начале 1920-х как ответ на Первую мировую войну), что отказ от военных действий «слишком примитивен» как универсальный подход.

Еврейский геноцид – преступление, которое Эйнштейн не смог простить Германии никогда. В 1933 году он отказался от немецкого гражданства во второй раз, а 11 лет спустя прокомментировал трагедию варшавского гетто и гибель более 300 тысяч человек следующими словами: «Немецкий народ в ответе за эти массовые убийства и должен быть наказан как нация».

Год спустя его позиция отнюдь не смягчилась – в беседе со своим немецким другом Джеймсом Франком (нобелевским лауреатом 1925 года) он заметил, что Германия совершила убийство миллионов мирных граждан по тщательно подготовленному плану. «Дай им волю – они бы сделали это снова, – добавил он. – В них нет ни чувства вины, ни раскаяния». После того как нацисты приговорили его работы к сожжению, Эйнштейн сразу после войны свершил свою маленькую месть – наложил запрет на издание своих книг в Германии.

В шоке послевоенных лет взгляд Эйнштейна на перспективы человечества стал крайне пессимистичен. «Война будет всегда, пока жив человек», – заявил он в 1947-м. Теперь, более чем когда-либо, он был убежден, что система контроля над государством нуждается в капитальной реконструкции, иначе надежды нет. Он все более настойчиво продвигал идею о наднациональном парламенте «с настоящими зубами» – межправительственной организации, которая, как предложил он в том же году, «имела бы достаточно законодательной и исполнительной власти для сохранения мира». Она должна действовать как международная полиция, выполняя при необходимости функции международного трибунала. Иначе говоря – выступать той всеобщей силой, которой каждая отдельно взятая страна подчинялась бы беспрекословно, не увиливая от ответственности за свои действия. К его глубокому разочарованию, ни Лига Наций (созданная на пепелище Первой мировой), ни ООН (учрежденная после Второй мировой) не получили должного «мускула», чтобы преуспеть в достижении этой цели. Учитывая историю компромиссов, к которым слишком часто прибегала ООН в угоду той или иной государственной власти, нельзя не согласиться с тем, что его опасения были, увы, не напрасны.