Читать онлайн «Молотов. Тень вождя». Страница 21

Удалось быстро согласовать линию разграничения сфер советских и германских интересов и получить по телефону одобрение фюрера. В полночь 23 августа был подписан печально знаменитый договор о ненападении, вошедший в историю как пакт Риббентропа—Молотова. После подписания документов, по свидетельству Риббентропа, «в том же самом помещении (это был служебный кабинет Молотова) был сервирован небольшой ужин на четыре

персоны. В самом начале его произошло неожиданное событие: Сталин встал и произнес короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере как о человеке, которого он всегда чрезвычайно почитал. В подчеркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что подписанные сейчас договоры кладут начало новой фазе германо-советских отношений. Молотов тоже встал и высказался подобным образом. Я ответил нашим русским хозяевам в таких же дружеских выражениях. Таким образом, за немногие часы моего пребывания в Москве было достигнуто такое соглашение, о котором я при своем отъезде из Берлина и помыслить не мог и которое наполняло меня теперь величайшими надеждами насчет будущего развития германо-советских отношений».

В официальной немецкой записи беседы, в которую из осторожности не было включено упоминание о секретном дополнительном протоколе, тосты, произнесенные на импровизированном банкете, изложены следующим образом:

«Господин Сталин неожиданно предложил тост за фюрера: “Я знаю, как сильно германская нация любит своего фюрера, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье”. Господин Молотов выпил за здоровье имперского министра иностранных дел и посла графа фон Шуленбурга. Господин Молотов поднял бокал за Сталина, заявив при этом, что тот своей речью 10 марта, хорошо принятой в Германии, положил начало повороту в советско-германских отношениях. Господин Молотов и Сталин повторно выпили за пакт о ненападении, за новую эру в германо-русских отношениях и за германскую нацию. Имперский министр иностранных дел, в свою очередь, предложил тост за господина Сталина, за советское правительство и за благоприятное развитие отношений между Германией и Советским Союзом».

Когда 24 августа Риббентроп покидал Москву, ему казалось, как сам он утверждал в предсмертных записках, что «желание Сталина и Молотова прийти к взаимопониманию с Германией в тот момент было искренним. Когда я докладывал Адольфу Гитлеру о московских переговорах, у меня сложилось впечатление, что и он, безусловно, воспринял этот компромисс с- Россией всерьез».

Может быть, Риббентроп действительно тогда так думал. А может, просто хотел продемонстрировать свое миролюбие. Но ни Сталин с Молотовым, ни Гитлер ни тогда, ни позже не помышляли о сколько-нибудь длительной дружбе друг с другом. Они лишь собирались овладеть наиболее выгодными позициями для грядущего столкновения.

Секретные протоколы к пакту Молотова — Риббентропа и последующему советско-германскому договору о дружбе и границе стали одним из самых тщательно охраняемых секретов советской власти. Ведь само их наличие компрометировало Сталина и Молотова как поджигателей Второй мировой войны, наряду с Гитлером и Риббентропом. Правда, секрет удалось сохранить недолго. В 1945 году микрофильм с протоколами был захвачен западными союзниками, а затем опубликован в сборнике «Нацистско-советские отношения». Москва объявила немецкий текст протоколов фальшивкой, но на Западе ей никто не поверил. Тем не менее и после этого советские оригиналы секретных протоколов оставались тайной за семью печатями, причем особенно волновался Молотов, возможно опасаясь, что кто-нибудь из коллег по Политбюро использует протоколы как компромат против него лично, заявив, например, что протокол он подписал самовольно, без санкции Политбюро и Сталина. Тем самым Вячеслава Михайловича могли сделать «козлом отпущения» в щекотливом деле о секретных протоколах, чтобы хоть частично реабилитировать советское государство в глазах западных партнеров.

Как вспоминал бывший помощник Михаила Горбачева Валерий Болдин, возглавлявший Общий отдел ЦК КПСС, «смерть Сталина сняла ограничения на доступ членов Президиума ЦК к документам его архива. Еще не состоялись похороны вождя, а Хрущев, Маленков, Берия, Молотов и другие помчались в кремлевский кабинет и вскрыли его личный сейф. В этом сейфе было, как мне рассказывали, много любопытного. Члены Президиума ЦК быстро разобрали бумаги, которые имели отношение лично к ним. Молотов среди прочего изъял и подлинники секретного протокола. С 1953 года они находились в его личном сейфе. И только после освобождения от должности министра иностранных дел он переправил их в ЦК КПСС, и они попали во второй сектор Общего отдела».

В конце сентября 1939 года Риббентроп вновь посетил Москву — чтобы заключить договор о дружбе и границе, секретные протоколы к которому устанавливали новую линию разграничения двух стран в Польше и содержали обязательство не допускать на своей территории агитации за воссоздание польского государства. Опять переговоры с ним вел главным образом Сталин, сопровождаемый Молотовым. Риббентроп хорошо запомнил банкет, более пышный, чем ночью 23 августа:

«Члены Политбюро... меня приятно обескуражили... я и мои сотрудники провели с ними вечер в весьма гармоничной обстановке. Данцигский гауляйтер, сопровождавший меня в этой поездке... даже сказал: порой он чувствовал себя просто среди своих старых партийных товарищей. Во время банкета, по русскому обычаю, произносилось множество речей и тостов за каждого присутствующего вплоть до секретарей. Больше остальных говорил Молотов, которого Сталин (я сидел рядом с ним) подбивал на все новые и новые речи... На столе стояла отличавшаяся особенной крепостью коричневая водка. Этот напиток был таким крепким, что от него дух захватывало. Но на Сталина коричневая водка словно не действовала. Когда по этому случаю я высказал ему восхищение превосходством русских глоток над немецкими, Сталин рассмеялся и, подмигнув, выдал мне «тайну»: сам он пил на банкете только крымское Вино, но оно имело такой же цвет, как и эта дьявольская водка.

В течение этого вечера я не раз дружески беседовал с членами Политбюро, которые подходили, чтобы чокнуться со мной».

Все это должно было продемонстрировать рейхсминистру советско-германскую дружбу, которой оставалось жить чуть больше полутора лет.

Когда немцы вторглись в Данию и в Норвегию, Молотов сообщил Шуленбургу:

«Советское правительство понимает, какие меры были навязаны Германии. Англичане, безусловно, зашли слишком далеко. Они совершенно не посчитались с правами нейтральных стран... Мы желаем Германии полного успеха в ее оборонительных мероприятиях».

А 10 мая 1940 года, когда немцы вторглись во Францию, Вячеслав Михайлович, заранее извещенный об этом германским послом, заявил Шуленбургу: «Германия должна была защитить себя от англо-французского нападения».

Главной своей задачей на посту руководителя внешнеполитического ведомства Молотов считал максимальное расширение советской территории и сферы влияния. Он говорил по этому поводу Чуеву:

«Хорошо, что русские цари навоевали нам столько земли. И нам теперь легче с капитализмом бороться... Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества. И кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей».

В разговоре с Феликсом Чуевым Молотов вспоминал, как выламывали руки прибалтийским политикам:

«Коммунисты и народы Прибалтийских государств высказались за присоединение к Советскому Союзу. Их буржуазные лидеры приехали в Москву для переговоров, но подписать. присоединение к СССР отказывались. Что нам было делать? Я вам должен сказать по секрету, что я выполнял очень твердый курс. Министр иностранных дел Латвии приехал к нам в 1939 году, я ему сказал: “Обратно вы уж не вернетесь, пока не подпишете присоединение”. Из Эстонии к нам приехал военный министр, я уж забыл его фамилию, популярный был, мы ему то же сказали. На эту крайность мы должны были пойти. И выполнили, по-моему, неплохо... А им деваться было некуда. Надо же как-то обезопасить себя. Когда мы предъявили требования... Надо принимать меры вовремя, иначе будет поздно. Они жались туда-сюда, буржуазные правительства, конечно, не могли войти в социалистическое государство с большой охотой. А с другой стороны, международная обстановка была такова, что они должны были решать. Находились между двумя большими государствами — фашистской Германией и Советской Россией. Обстановка сложная. Поэтому они колебались, но решились. А нам нужна была Прибалтика. (Вячеслав Михайлович не стал уточнять, что летом 1940 года прибалтийские министры