Читать онлайн «Русская расовая теория до 1917 года. Том 2». Страница 104

Кроме, так сказать, официальных, европейских представителей русского анархизма, Бакунина и Кропоткина, наиболее типичны Салтыков-Щедрин, беспредметно издевавшийся над всем русским, и граф Л. Н. Толстой в стремлении отыскать истину, как и русские раскольники крайних типов, дошедший до отрицания всякого государства и непротивления злу. Анархизм, с равнодушием к государству и неопределенными стремлениями куда-то, заметен и чуть не у всех, даже талантливых, писателей, но он проявлялся с полной откровенностью у писателей посредственных, а особенно у критиков, представителями которых могут считаться происходившие из духовного звания и, следовательно, вероятно более чистого великорусского типа, Добролюбов и Чернышевский. Они всё разрушали, ничего взамен не давая. Из борцов против анархизма наиболее типичен большой художник, мистик и психолог Достоевский. С вдохновением пророка он между прочим высказал мысль, что русский есть по преимуществу всечеловек, и что он на почве православного христианства когда-нибудь явится примирителем, гибнущих в анархии, европейских народов.

Опошление общества в конце столетия превосходно изобразил уроженец юга, смешанного происхождения, А. П. Чехов. Тревога, разочарование общества во всем, как бы ожидание какого-то конца и вмешательства сверхъестественных сил, нашли выражение в значительной группе людей с особенно обостренной психикой, и многие и с признаками вырождения, преимущественно великорусского, типа. Талантливые представители этой, называемой декадентской, группы — Андреев, Брюсов, Белый, Блок имели большое влияние на молодое поколение. Максим Горький (Пешков) очень хорошо изобразил животные инстинкты русских типов. Если верить Горькому, то русский без веры — наглое, злое, ленивое, похотливое животное, повинующееся только палке. Таких же животных под ореолом мучеников за идею, но руководимых только половыми инстинктами, выставляли как идеалы и многие другие литераторы.

Необыкновенно вредное влияние на ослабление типа имело чрезвычайное распространение между всеми зажиточными классами пьянства. Эта чрезмерность может быть объясняется тоже свойствами не умеющего удержаться типа. Выпивать перед обедом и ужином не только одну, но несколько рюмок крепкой, часто смешанной с какой-нибудь дрянью и закусываемой соленостями, водки, считалось чем-то естественным, даже обязательным. Пьянство и обжорство дворян, особенно в больших центрах, как Москва, сделались традиционным. Богатые купцы самодуры поражали своими бессмысленными оргиями. Пьяное духовенство, в опьянении исполнявшее и христианские обряды, было явлением обыкновенным, никого не удивляющим.

Не только бросалось в глаза пьяное чиновничество, по необходимости несколько сдерживающееся от публичного появления, но, кроме пьянства дома оно напивалось за единственным своим развлечением — картами у знакомых или в клубах. Вечно находившиеся в опьяненном состоянии, генералы командовали отдельными частями и даже бывали начальниками областей.

Общество так привыкло везде видеть пьяных, что не только снисходительно, но чуть ли не с уважением относилось к пьяницам писателям, ученым, музыкантам, врачам.

Повальное пьянство по разным случаям, в том числе и церковным торжествам, как и безобразные оргии самодуров, не почитались не только позором, но и проступком.

Неизбежным последствием, передаваемого по наследству чуть на повального пьянства всех обеспеченных, преимущественно великорусского типа классов населения, имело естественным последствием ослабление их работоспособности и воли. Общество легко подчинялось людям с сильной волей, было весьма восприимчиво ко всякого рода слухам и сплетням.

Вместе с пьянством, и как последствия его, шли разврат, сифилис, нервные расстройства, потеря душевного равновесия и веры в себя, надежда на обещающих всевозможные блага шарлатанов, недовольство настоящим, и ожидание каких-то пророков и переворотов, которые быстро сделают всех счастливыми. Бесчисленные, сложившиеся исторически, непорядки и беззакония, и всё увеличивавшиеся в борьбе за существование при усложнявшихся условиях, нужду и бедность, считалось возможным изменить быстро. Важную роль на всё возраставшее недовольство имели всё увеличивавшиеся потребности интеллигенции, а часто и просто голод.

Такое состояние психики естественно должно было расшатать все основы, на которых до того держалось государство. Общество как бы потеряло способность бороться нормальными средствами и начало надеяться на чудеса.

К концу столетия под влиянием сделавшейся почти исключительно анархической — русской и излюбленной обществом, утопической — иностранной, литературы, чуть не вся интеллигенция, начиная от дворян и разночинцев, до научившихся читать либеральные книжки мещан и крестьян, превратилась в утопистов, всем недовольных, всё отрицающих и увлекающихся только утопическими теориями. Во всем, конечно, было виновато правительство, и, по мнению утопистов, стоило его только переменить и всё пойдет превосходно. Более крайние требовали социализма, коммунизма и книжного анархизма. Разнуздались и чисто звериные и разбойничьи инстинкты.

При таком положении дел расовый русский, главным образом великорусский, анархизм проявился во всей силе. Великорусские анархисты всегда легко поддавались гипнозу юродивых, кликуш, фанатиков, проповедовавших самосожжение, оскопление и проч. Еще в девяностых годах сектант Ковалев, ради спасения душ, зарыл живых в землю с их согласия десять человек. При отсутствии задерживающих рефлексов религии и категорической власти, всякий предел для проявления анархизма исчез. Вместо юродивых и оскопителей анархистов направлял в любую сторону чуть не каждый с сильной волей утопист. Очень часто гипнотизировали как отдельных лиц, так и целые массы молодых людей в учебных заведениях и на фабриках и настоящие юродивые, маньяки и инородцы. Евреи, тип с сильной волей и преследующие в общем такие же дела, как и анархисты, то есть полную свободу, получили громадное значение. Против более сильных гипнотизеров, как Гершуни, говорят, никто и никогда не мог устоять.

На почве анархического, не склонного к анализу и не знающего удержу, типа, с ослабленной алкоголизмом и анархической литературой волей, голодная, с увеличившимися аппетитами, интеллигенция, видимая, а нередко и косвенно подкупляемая имеющими свои цели людьми, была, конечно, уверена, что она шествует по собственному своему желанию, для достижения свободы и разных самых высоких целей. Их увлекали и свойственные типу молодечество, спорт, риск. Их заинтересовывали и загипнотизировали конспиративные квартиры, получаемые от каких-то таинственных лиц приказания, заговоры, печатание прокламаций, изготовление бомб. В конспиративных квартирах их обыкновенно связывали клятвами и угрозами, и попавши в такие сети, многие и колеблющиеся слабовольные люди уже не имели возможности отступить. Более рьяные, нередко больные, истерические и психически ненормальные, люди жаждали подвигов и требовали, чтобы их посылали а самые опасные предприятия.

Несчастные загипнотизированные девицы, юноши, а иногда и взрослые, по указаниям гипнотизеров утопистов, а иногда и просто дельцов, имеющих свои цели, шли куда угодно на что угодно и, то хитро подкрадываясь, то с веселым видом и открыто бросали бомбы или стреляли.

Чуть не повальный психоз среди интеллигенции, проникавший и на фабрики, и заводы, а в отдельных случаях и в деревни, захватил преимущественно народность великорусского типа. Между народностями типов южного и западного, у которого анализ более силен, психоз был гораздо слабее.

Утопические, а также инородческие космополитические теории, у них хотя и находили иногда весьма фанатизированных адептов (Лизогуб, Кибальчич), в общем, встречали серьезный отпор. Недостижимые идеалы анархистов великороссов у индивидуалистов малороссов выводились в простое разбойничество. Убивались, иногда с жестоким цинизмом, из-за грошей, целые семьи.

Начавшаяся с конца девятнадцатого века психическая эпидемия, перешла и в двадцатый век, когда она после неудачной войны достигла своего апогея.

Русская народность, достигши Восточного океана и отграничившись от Китая р. Амуром, использовала свой зоологический район. Выход из него означал вторжение в зоологический район большой желтой расы и должен был сопровождаться неизбежной там гибелью русской расы.

Бессознательное движение на юг и восток соответствовало прущему на «ура» и не знающему пределов своим желаниям, по преимуществу анархическому великорусскому типу.

Кроме бессознательно двигавшегося народа, за это движение стояли и образованные люди, великорусского типа, которые, на почве анархизма и непрерывных успехов в движении на восток, были убеждены, что для русского всё возможно, что китайцы и японцы какая-то дрянь и проч.