Читать онлайн «Доктор и душа: Логотерапия и экзистенциальный анализ». Страница 62

Определение показаний к логотерапии находится в разработке, и я считаю более важным делом установить противопоказания для парадоксальной интенции. При эндогенной депрессии применение парадоксальной интенции к суицидальному намерению граничит с профессиональной ошибкой. Для эндогенной депрессии предусматривается специальная логотерапевтическая техника{132}, с помощью которой мы стараемся смягчить склонность такого пациента к самообвинениям. Превращать порожденное этой тенденцией чувство вины (в ходе ошибочного, на мой взгляд, дазайн-анализа) в подлинную экзистенциальную вину – значит не только путать причину со следствием, но и с большой вероятностью подтолкнуть больного к самоубийству.

И я хотел бы воспользоваться возможностью и указать на существование специальной логотерапевтической техники, которая дает нам возможность судить об уровне риска самоубийства в каждом конкретном случае. Директор тюремной психологической лаборатории (США) доктор Уоллес и главный врач больницы Онтарио доктор Казановский уже докладывали об этом. Еще в начале своей медицинской карьеры доктор Казановский однажды выступил на собрании персонала клиники против решения выписать депрессивную пациентку, сославшись на неблагоприятные результаты разработанного мной теста, который он предложил пациентке. От его предупреждения отмахнулись, скептически отозвавшись и о самом тесте. На следующий день после выписки пациентка покончила с собой.

При шизофрении логотерапия, само собой, превращается в специфически показанное лечение, и я бы особо подчеркнул, что здесь показано применение уже упомянутой техники дерефлексии. Сборник работ, изданный Артуром Бертоном под заголовком «Современная психотерапевтическая практика» (Modern Psychotherapeutic Practice), содержит расшифровку магнитофонных записей медицинских бесед с пациентами, страдающими шизофренией. Здесь продемонстрировано применение техники дерефлексии.

Недавно Артур Бертон пришел к выводу, что «за последние 50 лет в психиатрической практике глубокий психологический анамнез пациента превратился в фетиш. Замечательные успехи Фрейда в случаях истерии побуждали нас искать и во всех других диагнозах аналогичную первопричину, травматическое переживание и связывать выздоровление с этой находкой. И только сейчас психиатрия отходит от этого заблуждения». Но даже если мы допустим, что неврозы и психозы действительно подлежат истолкованию в рамках различных психодинамических гипотез, то и в этом случае психотерапия всегда будет показана в качестве неспецифического лечения. Ведь нужно видеть, что даже и близко не связанная с ноогенным происхождением симптоматика особенно пышно разрастается в ноогенном вакууме. На это, видимо, указывал и Крамбо, говоря, что «логотерапевтический подход ведет далее того пункта, перед которым останавливается большинство других терапий, особенно аналитические методы: ведь мы исходим из того, что лечение будет бесплодным, если проблематика смысла останется непроясненной: этиология болезни сохранится и симптоматика вернется».

И поскольку дело обстоит так, как уже многократно утверждалось, то есть с логотерапией раскрывается новое, собственно человеческое измерение, то из этого и следует, что открытия великих основоположников логотерапией никоим образом не аннулируются, скорее, мы надстраиваем еще один уровень, еще одно измерение. Логотерапия не подменяет собой психотерапию, но она хотела бы поспособствовать очеловечиванию психотерапии.

Со словом «личность» невольно ассоциируется другое понятие, которое близко совпадает с ним по значению, а именно понятие «индивидуум». Действительно, и это будет наш первый тезис.

Личность – это индивидуум, личность неделима, она не может быть разбита на более мелкие части, не может быть расщеплена, потому что она представляет собой единство. Даже в шизофрении, буквально – «расщеплении ума», на самом деле не доходит до разделения личности. И применительно к другим болезненным состояниям клиническая психиатрия никогда не говорит о разделении личности, а ныне даже термин «двойное сознание», double conscience, вышел из употребления, используется термин «измененное сознание». И уже в ту пору, когда Блейлер предложил термин «шизофрения», он подразумевал не столько подлинное расщепление личности, сколько отщепление определенного ассоциативного комплекса – такую возможность его современники вполне могли принять в русле тогдашней ассоциативной психологии.

Личность не только in-dividuum, но также in-summabile: то есть она не только неделима, но и неслиянна, не только единство, но и цельность. Как таковая она не может раствориться без остатка в организациях более высокого порядка – в массе, классе, расе: все эти поставленные над личностью «единства» и «цельности» на самом деле не являются личностными, они в высшей степени псевдоличностны. Человек, который стремится возвыситься, войдя в них, на самом деле падет: «возносясь», он отрекается от собственной личности.

Органика, в противоположность личности, податлива и разделению, и слиянию. Известные эксперименты Дриша с эмбрионами морских ежей вполне это подтвердили. И более того: способность к делению и слиянию – предпосылка и необходимое условие размножения. Отсюда с очевидностью следует, что личность как таковая не может размножаться, что размножается только организм: родительские организмы создают только организм, человек не может передать следующему поколению личностный дух, духовную сущность.

Каждая личность есть нечто абсолютно новое. Вдумаемся: отец после зачатия теряет два-три грамма, мать после родов – несколько килограммов, но дух мы никак взвесить не можем. Разве, когда вместе с ребенком появляется новый дух, родители сколько-то теряют от своего духа? Разве, когда в ребенке возникает новое «Ты», новое существо, которое может о себе сказать «Я», родители хоть на йоту меньше говорят о себе «Я»? Мы видим: с каждым человеком, приходящим в мир, нечто совершенно новое входит в реальность, обретает бытие. Духовное существование не переносится от человека к человеку, не передается от родителей детям. Передаются лишь кирпичи, но не сам строитель.

Личность духовна. Духовная личность эвристически и по своим способностям противопоставлена психофизическому организму. Организм – совокупность органов, то есть инструментов. Функция организма, задача, которую он выполняет для личности (которая его несет и им носима), в первую очередь инструментальна, а затем экспрессивна: личность нуждается в организме, чтобы действовать и выражать себя. В качестве инструмента, каковым он в данном смысле является, организм есть средство для достижения цели, и в этом его практическая ценность. Антонимом же практической ценности является достоинство, и достоинство принадлежит только личности, причем полностью независимо от всякой ее жизненной и социальной пользы{133}.

Лишь тот, кто этого не видит или забывает об этом, способен отстаивать право на эвтаназию, но кто помнит о достоинстве, о непреложном достоинстве каждого человека, испытывает также безусловное почтение к личности, в том числе к личности больного человека, и неизлечимо больного тоже, и даже неизлечимо «духовно» больного. На самом деле «духовных» болезней не существует, ведь «дух», то есть сама духовная личность, не может заболеть, она присутствует в человеке и скрытая психозом, даже если и взгляд психиатра ее едва различает. Я сформулировал однажды кредо психиатрии, веру в то, что духовная личность продолжает существовать и «за» проступившей симптоматикой психического заболевания. Будь это не так, утверждал я, бессмысленны были бы и усилия врача привести психофизический организм в порядок, «починить» его. Разумеется, тот, кто видит перед собой только организм, а не скрывающуюся в нем личность, тот с готовностью приговорит этот сломавшийся, лишенный практического назначения организм к эвтаназии, ведь о достоинстве человека, не зависящем от практической пользы, для такого судьи и речи не идет. Если врач рассуждает таким образом, то он – médecin technicien; но этот тип врача, этот médicin technicien, обнаруживает своим подходом, что больной человек для него – homme-machine[68].

Итак, болезнь затрагивает только психофизический организм, но не духовную личность – и это относится также к лечению. Следует особо подчеркнуть это применительно к лейкотомии. Скальпель нейрохирурга или психохирурга, как его именуют ныне, не может затронуть духовную личность. Лейкотомия может решить (к добру или худу) лишь одну задачу: повлиять на те психофизические условия, в которых находится духовная личность, и эта операция считается показанной лишь в том случае, когда в результате эти условия должны заметно улучшиться. Показания к хирургическому вмешательству определяются в конечном счете сопоставлением меньшего и большего зла: всякий раз приходится взвешивать, окажутся ли неблагоприятные последствия операции меньше тех, которые влечет за собой сама болезнь: если риск существенно меньше, тогда, и только тогда оправданно такое вмешательство. К этому в конечном счете сводится вся медицина, к той безусловной необходимости чем-то жертвовать, соглашаться на меньшее зло, выкупать такой ценой условия, в которых личность, уже не стесненная и не ограниченная психозом, сможет вырасти и осуществиться.