Читать онлайн «Магия, наука и религия». Страница 71

Несколько эклектичное и туманное изложение этой темы проф. Рут Бенедикт в «Энциклопедии социальных наук» под рубриками «Миф» и «Фольклор» представляет собой шаг вперед по сравнению с предшествующими теориями мифа. В последней из названных статей мы находим следующее резюме: «Современное изучение фольклора освобождается от предвзятых мнений и далеко идущих аллегорий и исходит из понимания значения фольклора как социального явления и как средства выражения настроений социальной группы и ее культурной жизни. Если принять фольклор за такой же характерный атрибут культуры, как технология, социальная организация или религия, нет нужды особо говорить о его коллективном авторстве, ибо мифы обязаны своим существованием коллективному творцу не в большей и не в меньшей мере, чем обряды бракосочетания или плодородия. Все культурные феномены, включая народные сказания, в конечном итоге представляют собой индивидуальные творения, определяемые культурными условиями» (с.291, 1931). И снова, в статье «Миф»: «У некоторых народов миф является краеугольным камнем всего религиозного комплекса, а религиозные обряды невозможно понять иначе, как через мифологию» (с. 180). Но вместе с тем Рут Бенедикт считает, что: «Истоки религии не следует искать в мифологических представлениях, так же, как и начала мифа — в религии. И то и другое постоянно взаимно обогащают друг друга, и результирующий комплекс является производным первичных свойств и того и другого». Принимаемая здесь точка зрения, что фольклор выражает социальные устои или что мифология и религия взаимно обогащают друг друга, не доходит до четкого признания специфической социальной функции мифа как задающей структуру ритуала, морали и социальной организации. По существу. проф. Бенедикт в своей статье о мифе открыто критикует мою точку зрения. Она отрицает универсальность функционального характера мифа как устава социальной организации, религиозных веровании и ритуальной практики.

Таким образом, мы можем заключить, что выдвигаемая здесь точка зрения постепенно получает признание, но пока еще не стала общепринятой или четко осознанной. Однако она ни в коей мере не является оригинальной теорией автора настоящей работы. В этом вопросе, как и во многих других, первыми вспышками прозрения мы обязаны великому шотландскому ученому Робертсону-Смиту. Робертсон-Смит, наверное, был первым, кто ясно осознавал социальный аспект человеческих религий, а также подчеркивал, иногда даже чрезмерно, значительно большую роль ритуала, чем догмы («Religion of the Semites», 3rd. ed., 1927). Согласно его убеждению, религия представляет собой скорее набор фиксированных практик, нежели систему догм. Есть, пожалуй, некоторое преувеличение и в его словах о том, что «античные религии в значительной своей части не имели веры: они целиком состояли из институтов и обрядов» (c.16) — так как в другом месте он, более справедливо, отмечает, что «мифология занимает место догмы… Короче говоря, обряд был связан не с догмой, а с мифом» (с. 17). Если мы правы, утверждая, что не в том дело, что всякий миф содержит догму, а в том, что большинство догм основано на мифах, то нам следует признать, что Робертсон-Смит полностью предвосхитил отстаиваемую здесь точку зрения: «если тот образ мысли, который представлен в мифе, не получил отражения в ритуале как таковом, значит, он не обрел подлинно религиозной санкции; миф отдельно от ритуала — лишь сомнительное и ненадежное свидетельство». Здесь Робертсон-Смит ясно признает, что любой нарратив должен оцениваться по той функции, которую он выполняет в организованном религиозном поведении. Я бы сказал, что миф, не воплощенный в ритуале, — уже не миф, а просто «бабушкины» или «дедушкины сказки». Другими словами, любое определение или характеристика фольклора, которые игнорируют его влияние на ритуал, а также на социальную организацию, обречены оставаться бесплодными. Это подразумевается и в утверждении Робертсона-Смита о том, что «религия была набором фиксированных практик… и практика предшествовала теоретическим доктринам» (с. 19). В настоящее время нас не так сильно волнует, что первично, а что вторично; мы скорее считаем принципиальным видеть в теоретических доктринах и традиционных практиках две стороны одной медали; они развиваются вместе и невозможно изучать одно без другого.

Взгляды Робертсона-Смита повлияли на многих последующих авторов. Д-р Э.А. Гарднер, в статье о мифе («Hastings' Encyclopaedia of Religion and Ethics»), пишет, что «мифология посредством иллюстрации и объяснения природы и характера богов или других высших сил помогает человеку установить отношения с ними на правильной основе». Это может показаться компромиссом между взглядами Эндрю Лэнга и Робертсона-Смита, но если под объяснением подразумевается принцип и схема надлежащего проведения ритуальных обрядов, то сущность мифа изложена верно. Два тома монументальной работы Фрэзера о мифах и культах Адониса, Аттиса и Осириса, наряду с отголосками принципов Робертсона-Смита, отмечены огромной проницательностью самого автора «Золотой ветви» и содержат документальные подтверждения развиваемой здесь точки зрения.

Но особенно чувствуется неудовлетворительность современного состояния антропологии и особенно необходимо делать упор на культурную функцию мифа при проведении практических полевых работ. Крупнейшие ученые, такие, как Спенсер и Гиллен, Фьюкс, Кашинг, А.Р. Браун и Элсдон Бест, также как и полевые исследователи младшего поколения функционалистов — д-р Раймонд Ферс, д-р И.А. Ричардс, д-р Х.Х. Паудермейкер, обеспечили нас доброкачественным материалом. Но в большинстве их книг, даже самых превосходных, трудно отыскать взаимосвязь между фольклором и религией, которая позволила бы нам проверить и документально подтвердить ведущие принципы Робертсона-Смита и его последователей.

Окончательный критерий любой теории в какой-либо области знаний, претендующей на научность, заключается в ее эмпирической ценности. Открывает ли выдвинутая здесь точка зрения новые пути эмпирического исследования; помогает ли она обнаруживать новые факты и новые взаимосвязи между фактами? Наверное, наилучшим доказательством значения настоящей теории мифа является то, каким образом я сам пришел к этой точке зрения в своей полевой работе. Отправляясь на Новую Гвинею, я был уже знаком с господствующим этиологическим объяснением мифа. Эта теория, как мы видели, построена на ошибочных предпосылках, согласно которым мы должны собирать сказания и рассматривать их как изолированные документы примитивной науки. И только в условиях полевых изысканий мне пришлось усвоить урок функционального соотнесения мифа и ритуала.

Ил. 9. П. Гоген. В былые времена. 1893. Нью-Йорк, частное собрание.

Стр Фронтиспис Бронислав Малиновский 127 Бронислав Малиновский с тробрианскими женщинами, 1917 г. (Права: Лондонская школа экономики и Хелена В. Малиновская) 128 Деревянные шпатели для извести (центральный — из панциря черепахи), украшенные фигурками птиц и крокодилов (Новая Гвинея). Британский музей. 145 Резная деревянная фигурка, украшавшая нос пироги, инкрустирована перламутром. Музей Дуэ, Соломоновы острова. 146 Фигурка Ули из раскрашенного дерева (Новая Ирландия). Ранее принадлежала к коллекции У. Бонди; в настоящее время находится в коллекции барона фон дер Хайдта. 240 «Корвар», изображение предка (бухта Гилвинк, Новая Гвинея). 241 П. Гоген. Варварские сказания. 1902. Эссен, музей Фольванг. 269 П. Гоген. Таинственный источник. 1893. Цюрих, собрание Э. Бюрле. 270 П. Гоген. Идол. 1898. С.-Петербург, Государственный эрмитаж. 282 П. Гоген. В былые времена. 1893. Нью-Йорк, частное собрание.

Из книги: Bronislav Malinovski. Magic, Science and religion and other essays with introduction by Robert Redfield, 1954. Anchor Books Edition.

Clyde Kluckhohn, «Bronislaw Malinowski, 1884–1942», Jour. Amer. Folklore. Vol. 56, Jul.-Sep., 1943, No. 221, p.214.

О термине «примитивный» см. с. 19.