Читать онлайн «О том, чего мы не можем знать. Путешествие к рубежам знаний». Страница 79

Как я уже говорил, нажимание на кнопки, которым я занимался по просьбе Хейнса, не имеет важных последствий, и это может искажать результаты эксперимента. Может быть, если бы речь шла о чем-то более важном для меня, я бы не давал такой свободы своему подсознанию. Хейнс повторял тот же опыт с деятельностью, требующей несколько больших интеллектуальных усилий. Участникам предлагалось решить, следует ли складывать или вычитать числа, появляющиеся на экране. Однако и в этом случае решение о сложении или вычитании проявлялось в мозговой активности, зарегистрированной за 4 секунды до сознательного решения действовать.

Можно рассмотреть пример, который предложил французский философ Жан-Поль Сартр: некий молодой человек должен выбрать между вступлением в отряд Сопротивления и уходом за своей бабушкой. Возможно, в этом случае сознательные размышления будут влиять на результат в значительно большей степени и смогут спасти свободу воли от сканера фМРТ. Может быть, действия, выполняемые в опытах Хейнса, слишком близки к автоматическим бессознательным реакциям. Конечно, многие мои действия появляются в моем сознании только в последний момент, потому что моему сознанию незачем знать о них. Вместо свободы воли появляется свобода безразличия.

Досознательная активность мозга вполне может быть лишь одним из слагаемых решения, принимаемого в момент сознательного размышления. Она вовсе не обязательно является единственной причиной, но может помогать в принятии решения: в качестве одного из вариантов, который можно принять к рассмотрению.

Если мы обладаем свободой воли, одна из проблем состоит в понимании, откуда она берется. Я не думаю, что мой смартфон обладает свободой воли. Он всего лишь имеет набор алгоритмов, которым он только может следовать детерминистическим образом. На всякий случай я спросил своего виртуального собеседника, думает ли он, что свободен в своих действиях, в своих решениях. Он ответил довольно туманно:

– Я выберу ясный путь, я выберу свободу воли.

Я знаю, что этот ответ запрограммирован в приложении. Возможно, в нем имеется генератор случайных чисел, который делает его ответы разнообразными и непредсказуемыми, создающими впечатление свободы воли: виртуальную игральную кость, определяющую выбор из базы данных возможных ответов. Но случайность не есть свобода: эти случайные числа генерируются алгоритмом, результаты работы которого могут и не быть действительно случайными. Как мы выяснили на третьем «рубеже», для достижения хоть какого-нибудь подобия свободы воли моему смартфону могут понадобиться принципы квантовой физики.

Вера в свободу воли столь важна для меня, потому что мне кажется, что именно она отличает меня от приложения в моем телефоне, и я думаю, что именно поэтому эксперимент Хейнса произвел на меня такое тяжелое впечатление. Может быть, мой разум тоже сводится к результатам работы некоего замысловатого приложения, управляемого биологическими алгоритмами мозга?

Вопросом о том, могут ли машины вроде моего смартфона в принципе обладать разумным мышлением, одним из первых задался математик Алан Тьюринг. По его мнению, хорошая проверка на разумность сводится к следующему вопросу: если вы общаетесь с человеком и с компьютером, можете ли вы определить, кто из них компьютер? Именно эту проверку, называемую тестом Тьюринга, я применил к приложению Cleverbot в начале этой главы. Раз я могу оценить разумность другого человека только во взаимодействии с ним, то не должен ли я признать разумным компьютер, если он может успешно притвориться человеком?

Но разве не существует разницы между исполнением инструкций машиной и сознательной активностью моего мозга? Если я напечатаю в смартфоне фразу на английском, установленные на нем приложения с фантастической эффективностью смогут перевести ее на любой язык по моему выбору. Но никто не думает, что смартфон понимает, что он делает. Возможно, это различие иллюстрирует интересный мысленный эксперимент под названием «Китайская комната», который разработал философ Джон Серл из Калифорнийского университета. Он демонстрирует, что выполнение инструкций не означает, что машина имеет собственный разум.

Я не говорю по-китайски, но представим себе, что я оказался в одной комнате со сборником инструкций, в котором можно найти подходящий ответ на любую последовательность китайских иероглифов, которую мне присылают в эту комнату. Я могу вести вполне убедительную беседу с человеком, говорящим по-китайски, не понимая при этом ни слова из того, что я ему отвечаю. Точно так же кажется, что мой смартфон говорит на множестве языков, хотя нельзя сказать, что он понимает то, что переводит.

Это очень серьезный аргумент в споре с теми, кто считает, что один тот факт, что машина отвечает как разумное существо, следует считать достаточным доказательством наличия у нее сознания. Разумеется, она может делать все, что делает обладающая сознанием личность, но значит ли это, что сама она обладает сознанием? А что делает мой разум сейчас, когда я пишу эти слова? Не сводится ли то, что я делаю, к простому исполнению набора инструкций? Может ли существовать некий порог, за которым мы вынуждены будем признать, что компьютер понимает китайский язык, а за ним – другой, после которого нужно будет считать работающий при этом алгоритм обладающим сознанием? Но, прежде чем мы сможем запрограммировать компьютер на обладание сознанием, мы должны понять, чем таким особенным отличается тот алгоритм, который работает в мозге человека.

Один из лучших способов изучения связей между сознанием и мозговой активностью состоит в сравнении мозга, обладающего сознанием, с мозгом бессознательным. Есть ли заметная разница в мозговой деятельности? Для того чтобы получить такое сравнение, не обязательно ждать появления коматозного пациента или действия общего наркоза, так как существует другая ситуация, в которой мы ежедневно – точнее, еженощно – теряем сознание: сон. И именно научное изучение сна и того, что происходит с мозгом в такие периоды потери сознания, возможно, лучше всего позволяет проникнуть в тайну того, как именно мозг формирует опыт нашего сознания.

Поэтому я отправился в Центр изучения сна и сознания в Висконсинском университете в Мадисоне, в котором нейробиолог Джулио Тонони и его сотрудники проводят эксперименты, выявившие поразительную разницу в поведении мозга в состояниях бодрствования и сна без сновидений.

Раньше не было способа опрашивать спящий мозг. Но методика транскраниальной магнитной стимуляции, ТМС, дала ученым возможность проникать внутрь мозга и возбуждать нейроны искусственным путем. Воздействуя на мозг быстро флуктуирующим магнитным полем, исследователи могут активизировать конкретные участки мозга в бодрствующем и, что гораздо более интересно, спящем состоянии. Спрашивается, отличается ли реакция сознательного мозга на такое возбуждение от реакции бессознательного, спящего мозга?

Перспектива облучения мозга меня несколько нервировала. В конце концов, мой мозг – это главный инструмент, который я использую для своей математической работы. Если его запутать, у меня будут большие проблемы. Но Тонони заверил меня, что это вполне безопасно. Один из его коллег продемонстрировал на самом себе, как можно активизировать участок мозга, связанный с моторной активностью руки. Было очень интересно наблюдать, как подача импульса в этот участок вызывает движение пальцев. Каждый импульс ТМС как бы поворачивал в мозге выключатель, заставляющий палец двигаться. Поскольку коллеге Тонони это, по-видимому, никак не повредило, я согласился принять участие в этом эксперименте.

Его первый этап предполагал воздействие ТМС на небольшой участок моего мозга в бодрствующем состоянии. Электроды, прикрепленные к моей голове, регистрировали результаты такого воздействия при помощи ЭЭГ. Они показали, что разные участки мозга, удаленные от стимулируемой области, реагируют в разное время, образуя систему сложной структуры, подающую сигналы обратной связи на стимулируемый участок. Внутренние взаимодействия в мозге, как объясняет Тонони, подобны тому, что происходит в сложной интегрированной сети. Нейроны мозга действуют как последовательность взаимосвязанных логических вентилей. Один из нейронов может возбудиться, если возбудится большинство нейронов, соединенных с ним. Или же он может возбудиться, только если возбудился один из таких нейронов. В результатах ЭЭГ я увидел логический поток активности, порожденный исходной стимуляцией нейронов, на которые воздействовала ТМС.

На следующем этапе эксперимента мне следовало заснуть. По достижении «четвертой стадии» глубокого сна экспериментаторы должны были применить ТМС к той же точке моего мозга для стимуляции того же участка. По существу, ТМС возбуждает те же нейроны, включает те же выключатели, чтобы можно было увидеть, как изменяется структура возникающей сети при переходе мозга из сознательного состояния в бессознательное. К сожалению, эта часть эксперимента оказалась для меня слишком сложной. Я сплю невероятно чутко. И все эти электроды, покрывающие мою голову, в сочетании с пониманием того, что кто-то собирается обстреливать мой мозг импульсами, как только я задремлю, не особенно способствовали погружению в глубокий сон. Несмотря на то что я весь день отказывал себе в кофе, я так и не сумел зайти дальше «первой стадии» – неглубокого, беспокойного сна.