Читать онлайн «Европа. Борьба за господство». Страница 17

Все это нанесло серьезный удар по внутренней политике большинства западных и центральных европейских государств. В 1660-х и 1670-х годах разгорелись жаркие международные дебаты относительно того, что следует предпринять в связи с возрастанием французского могущества. Теперь уже не только в Англии и Голландии, где и прежде кипела публичная жизнь, но и в империи[180] тысячами распространялись памфлеты и сыпались упреки. Ежемесячный журнал «Меркюр», новое слово в журналистике, регулярный обзор событий, посвящал значительное количество материалов иностранной и имперской политике. Далеко не все полагали, что Людовика нужно остановить. Многие английские консерваторы чувствовали, что голландцы представляют более значительную коммерческую и идеологическую угрозу. В Голландии многие соглашались с братьями де Витт в том, что с французами следует примириться – если не из симпатии, то хотя бы из осторожности. Не было недостатка в немцах, которые, по той или иной причине, видели в Людовике полезный инструмент против всевластия императора. В общем и целом, однако, европейцы, будь они католиками или протестантами, князьями или парламентариями, соглашались с тем, что французский король намерен построить универсальную монархию по образцу Карла V. Протестанты более всего опасались католицизма Людовика и его желания завершить начинания европейской контрреформации.[181]

Ключевым звеном являлась Германия. Людовик хотел подчинить себе империю ради ее ресурсов и статуса. В Германии все боялись, что Людовик предъявит претензии на императорскую корону и, возможно, попытается убить императора.[182] Английские виги не сомневались, подобно европейским парламентариям в 1620-х годах, что европейский баланс сил и английские свободы предстоит защищать в Нидерландах[183] и в империи. Так, сэр Томас Литтлтон в апреле 1675 года предупредил парламент о смертельной опасности «расширения» французской империи Людовика за счет Фландрии, Германии и Франш-Конте.[184] Виги безжалостно обличали внешнюю политику Карла II, особого накала обстановка на парламентских слушаниях достигла в 1677–1678 годах, когда парламентарии попытались урезать королевские полномочия, ссылаясь на допущенные монархом промахи.[185]

Все это чрезвычайно обострило ситуацию в Европе. В ходе «деволюционной войны» имперский сейм не одобрил интервенцию в поддержку испанских Нидерландов.[186] Он также оставил без внимания просьбу герцога Лотарингского о помощи в 1670 году. Нападение на Соединенные провинции, однако, тотчас пробудило Германию. Хаос, устроенный Людовиком в Пфальце, и отношение французского короля к Германии в целом возбудили в немцах ненависть и заставили вспомнить о национальном унижении. Они называли Людовика «христианским турком», «первенцем Сатаны» и антихристом. В их глазах все французы были сексуальными выродками и продажными тварями, которые подчиняются тираническим капризам своего монарха. Антагонизм Германии по отношению к Людовику при этом опирался вовсе не на примитивный национализм или ксенофобию. Абсолютистские притязания и религиозная нетерпимость Людовика прямо противоречили традиционным понятиям «германских свобод» (deutusche Freiheit) и необходимости защищать имперские княжества с их двойной функцией (исполнительной власти Дома и представительной в сейме).[187] Войны против Франции, кроме того, носили идеологический характер. Для многих немцев, как и для голландцев и английских вигов, Людовик олицетворял смертельную угрозу модели политического и конфессионального сосуществования, которую они на протяжении многих столетий реализовывали с таким трудом путем проб и ошибок. Они защищали не просто германскую «территорию», но германские «свободы».

Стратегические вызовы конца семнадцатого века стимулировали потребность в реформировании имперской военной конституции (Reichskriegsverfassung). Мало кто спорил с Самуэлем фон Пуфендорфом, когда тот в выпущенном под псевдонимом знаменитом памфлете 1667 года призывал к единению империи и осуждал Вестфальский договор, позволявший «иноземцам лепить из Германии нечто по собственному усмотрению».[188] Более противоречивым выглядело предложение создать Имперский совет, который будет консультировать императора в вопросах внешней политики, как уже было в конце пятнадцатого века. Некоторые предлагали увязать представительство в рейхстаге с количеством людей, которых конкретное княжество направило на службу империи. Большинство, однако, с осторожностью относилось к идее имперской регулярной армии. Пуфендорф предупреждал, что появление такой армии приведет к «военному деспотизму». Коротко говоря, немцы хотели результата, но не были готовы к средствам, которые требовались для достижения цели.[189]

Мало-помалу борьба за Европу стала вестись не только на самом континенте, но и в коммерческой сфере и в колониях. В соответствии с доминировавшей экономической доктриной меркантилизма торговля представляла собой игру с нулевой суммой. Кольбер утверждал, что государство может улучшить свою торговлю, торговый флот и производство, только отняв долю торговли, флота и промышленности других держав. Опоздавшим придется «подражать» более удачливым соперникам.[190] Захват как можно большего числа заморских колоний и наивозможно большей доли мировой торговли (а также препятствование в этом другим) стал главной составляющей большой стратегии. Однако все это было только способом достижения более важной цели в Европе. К примеру, после Тридцатилетней войны Мадрид утратил влияние в Центральной и Северо-Западной Европе, что заставило уделять больше внимания заморским делам, чтобы обеспечить ресурсы для укрепления испанских позиций в Нидерландах и империи.[191]

Походы Людовика значительно обезопасили французские границы. После подписания мирного договора в Неймегене главный инженер короля, Себастьян де Вобан, существенно укрепил новые рубежи на севере и востоке страны. Тем не менее французский король вознамерился сделать страну неуязвимой перед нападениями извне и, следуя политике Ришелье, создать «порталы» в соседние государства, чтобы постоянно грозить беспокойным соседям. Он уже владел важной североитальянской крепостью Пинероло, а в 1681 году аннексировал Касаль и окружил Савойю. Но главной заботой Людовика оставалась империя. Благодаря слабости Испании можно было не опасаться Фландрии; Англия при короле Карле II и его преемнике с 1685 года Якове II была настроена дружелюбно, однако внутреннее положение на острове было далеким от стабильного. Главная угроза для Франции исходила от австрийцев на востоке, которых поддерживали голландцы и, возможно, пруссаки. Лишь интервенция Австрии и Пруссии спасла в 1670-х годах Соединенные провинции. В 1680 году Людовик учредил «Палаты воссоединения» для разысканий исторических прав французской короны на те или иные земли; это обоснование позволило аннексировать германские территории вблизи восточных границ. В октябре 1681 года французские войска оккупировали Страсбур на Рейне. Однако этого было мало, поскольку каждый поход Людовика обнажал новую уязвимость страны на севере и востоке. «Палаты воссоединения» ускорили свою работу. В декабре 1683 года Испания собралась было нанести превентивный удар, но Людовик не останавливался. К середине следующего года он взял Люксембург. Все это вело Францию к неминуемому столкновению с империей. В июне 1684 года Людовик объявил, что «отныне германцы должны считаться нашими врагами».[192]

На западе Людовик действовал относительно свободно, поскольку австрийцев снова отвлекла французская «хитрая дипломатия». В начале 1683 года турки возобновили наступление на север, за их армией следовал крупный контингент христиан-венгров. К июлю они подошли к Вене. Леопольд позорно бежал из столицы. Спас императора папа римский, для которого война была столкновением цивилизаций. У папы Иннокентия XI было мало собственных сил, но он готов был употребить значительные дипломатические и финансовые ресурсы церкви в поддержку крестового похода. Папа тоже пустил в ход «хитрую дипломатию»: с целью нападения на османов с тыла он в 1683 году отправил посла к персидскому шаху. Имелся и другой план – убедить христиан-абиссинцев напасть на Египет и тем самым отвлечь султана, однако из этого ничего не вышло. Легенда о пресвитере Иоанне умирала в муках. Тем не менее папе удалось добиться понимания у поляков и русских, которые выступили против османов. Польского короля Яна Собеского не пришлось долго уговаривать ударить по османам с юга, поскольку те представляли большую опасность для черноморских провинций Речи Посполитой. Иннокентий также обеспечил взаимодействие поляков с австрийцами. 11 сентября 1683 года Собеский подошел к Вене, где объединился с имперской армией и напал на османов. «Турецкий колокол» (Türkernglocke) в итоге так и не прозвонил над германскими землями. К концу семнадцатого века стало ясно, что призывы к христианскому единству против иноверцев, сплачивавшие европейцев со времен первых крестовых походов и примирявшие немцев с прихотями императоров, утратили силу. В этом отношении новое появление турок оказалось как нельзя кстати.