Читать онлайн «Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви». Страница 35

Мои нападки на автоматическое уважение продолжаются в следующем очерке, “Пора выступить”. Я написал его по горячим следам религиозного злодеяния, совершенного в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, и написано оно в более грубом тоне, чем мне свойственно. Если бы я переписал его теперь, я бы, должно быть, смягчил тон, но то было необычайное время, когда люди выступали с необычайным пылом, и я готов признать, что не был исключением.

Когда я был студентом колледжа, однажды я разговаривал с другом в очереди в университетской столовой. Он смотрел на меня с насмешкой и наконец спросил: “Ты только что был у Питера Брунета?” Это было так, хотя я не понимал, как он догадался. Питер был нашим горячо любимым наставником[145], и я как раз пришел с его занятия. “Я так и подумал, — сказал, смеясь, мой друг. — Ты говоришь совсем как он, у тебя голос звучит в точности как у него”. Я “унаследовал”, пусть ненадолго, интонации и манеру речи преподавателя, которым я восхищался и которого теперь мне так не хватает.

Прошли годы, я сам стал наставником, и у меня училась одна девушка со странной привычкой. Когда ей задавали достаточно сложный вопрос, она крепко зажмуривала глаза, резко наклоняла голову, а затем замирала на полминуты, после чего поднимала голову, открывала глаза и выдавала внятный и разумный ответ. Меня это забавляло, и однажды после званого ужина я попытался сымитировать ее манеру, чтобы развлечь коллег. Среди них был выдающийся оксфордский философ. Как только он увидел это, он сразу сказал: “Это Витгенштейн! Ее фамилия, случайно, не Н... ?” Я был поражен и признал, что это правда. “Я так и подумал, — сказал мой коллега. — Ее родители оба убежденные последователи Витгенштейна”. Этот жест передался моей ученице от великого философа через одного из ее родителей или через них обоих. Полагаю, что хотя я сам лишь в шутку его имитировал, я должен считать себя представителем третьего поколения передающих этот жест. И кто знает, откуда его взял Витгенштейн!

Именно путем имитации ребенок выучивает свой родной язык, а не какой-либо другой. Вот почему то, как человек говорит, больше похоже на то, как говорят его родители, чем на то, как говорят родители других. Вот почему возникают местные акценты, а в большем временном масштабе — разные языки. Вот почему религия передается по семейной линии, а не выбирается заново в каждом новом поколении. Здесь есть, по крайней мере внешняя, аналогия с вертикальным переносом генов из поколения в поколение, а также с горизонтальным переносом генов посредством вирусов. Если мы вообще хотим об этом говорить, не пытаясь сходу решить, плодотворна ли эта аналогия, нам пригодится название той сущности, которая может играть роль гена в переносе слов, идей, верований, манер и мод. С 1976 года, когда было придумано это слово, все больше людей принимают для этого предполагаемого аналога гена термин “мем” (тете).

Составители Оксфордских словарей английского языка, решая, стоит ли “канонизировать” новое слово, пользуются вполне разумным критерием. Слово-кандидат должно широко использоваться без нужды в определении и без указания авторства. Рассмотрим математический вопрос: насколько широко распространен “мем” (это не идеальный, но удобный способ отбора проб из мемофонда) во Всемирной паутине. Я провел быстрый веб-поиск в день написания этих строк, а это было 29 августа 1998 года. Слово “мем” упоминалось около полумиллиона раз, но эта цифра смехотворно завышена, очевидно по вине различных акронимов и французского слова тёте. Производное прилагательное “меметический” (memetic) действительно уникально, и его упоминаний набралось 5042. Чтобы было с чем сравнивать, я провел поиск других неологизмов и модных выражений. “Пиарщик” (spin doctor или spin-doctor) дает 1412 упоминаний, “упрощение для дураков” (dumbing down) — 39°5> “докудрама” (docudrama и docu-drama) — 2848, “социобиология” (sociobiology) — 6679, “теория катастроф” (catastrophe theory) — 1472> “кромка хаоса” (edge of chaos) — 2673, “хочу-быть-как” (wannabee) — 2650, “зиппергейт” (zippergate) —1752, “крутой кекс” (studmuffin) — 776, “постструктурный” (post-structural или poststructural) — 577, “расширенный фенотип” (extended phenotype) — 515, “экзаптация” (exaptation) — 307. Из 5042 упоминаний слова “меметический” более 90 % не содержат упоминаний происхождения этого слова, заставляя предположить, что оно и в самом деле соответствует критерию Оксфордских словарей. И Оксфордский словарь теперь действительно содержит следующее определение: “Мем. Самореплицирующийся элемент культуры, передающийся путем имитации”.

Дальнейший поиск в интернете выявил сетевую конференцию alt.memetics, собравшую за прошлый год около двенадцати тысяч постов. Среди них есть онлайновые статьи, в том числе на следующие темы: “Новый мем”, “Мем, контр-мем”, “Меметика — системная метабиология”, “Мемы и давление улыбчивых идиотов”, “Мемы, метамемы и политика”, “Крионика, религии и мемы”, “Эгоистичные мемы и эволюция сотрудничества” и “Вниз по мему бегом”. В Сети есть отдельные страницы на темы: “Меметика”, “Мемы”, “Меметический С-комплекс”, “Теория мемов в интернете”, “Мем недели”, “Центр мемов”, “Семинар по мемам пользователя arkuat”, “Некоторые наводки и краткое введение в меметику”, “Меметический указатель” и “Страница меметического садовода”. Существует даже новая религия (шуточная, я полагаю) под названием “Церковь вируса”, у которой собственный список грехов и добродетелей и собственный святой покровитель (“святой Чарльз Дарвин”, “пожалуй, самый влиятельный инженер-меметик современности”). Я был встревожен, встретив даже упоминание, гм, “святого Докинза”.

Мемы передаются вертикально из поколения в поколение, но передаются они и горизонтально, как вирусы во время эпидемии. В самом деле, когда мы оцениваем распространение в интернете таких терминов, как “меметика”, “докудрама” или “крутой кекс”, мы изучаем во многом как раз горизонтальную эпидемиологию. Особенно чистый пример дают нам “мании” среди школьников. Когда мне было лет девять, мой отец научил меня технике оригами, позволяющей сворачивать из бумажного квадрата китайскую джонку. Это было замечательное достижение искусственной эмбриологии, проходившее через определенный ряд промежуточных стадий: катамаран с двумя корпусами, шкаф с дверцами, картина в раме и, наконец, сама джонка, вполне годная для плавания, по крайней мере в ванне, с глубоким трюмом и двумя плоскими палубами, каждая из которых была увенчана большим прямым парусом. Но главное в этой истории то, что когда я пошел в школу и “заразил” этим умением своих друзей, оно распространилось по школе с быстротой эпидемии кори и примерно таким же периодом протекания. Не знаю, перешла ли эта эпидемия впоследствии на другие школы (школа-интернат — довольно уединенная заводь в озере мемофонда). Но я знаю, что мой отец сам когда-то подхватил мем китайской джонки во время почти такой же эпидемии в той же самой школе двадцатью пятью годами раньше. Тогда этот вирус был запущен заведующей школьным хозяйством. Через много лет после того, как она покинула школу, я вновь занес ее мем в новую группу мальчишек.

Прежде чем мы оставим тему китайской джонки, позвольте мне отметить еще один момент. Излюбленное возражение против аналогии “мемы — гены” состоит в том, что мемы, если они вообще существуют, передаются со слишком низкой точностью, чтобы играть роль, подобную роли генов, в каком-либо реалистичном процессе дарвиновского отбора. Предполагается, что разница между высокоточными генами и не высокоточными мемами вытекает из того факта, что гены, в отличие от мемов, имеют цифровую природу. Я уверен, что манера Витгенштейна не была воспроизведена во всех подробностях, когда я имитировал имитацию моей студенткой имитации ее родителей этой манеры Витгенштейна. Форма и хронометраж этой причуды, несомненно, мутировали в ряду поколений, как в детской игре в “китайский шепот”, которую американцы называют “телефон”[146].

Представьте себе, что мы собрали детей. Первому из них показывают изображение, скажем, китайской джонки, и просят его срисовать. Следующему ребенку показывают уже не исходное изображение, а этот рисунок и просят его срисовать. Рисунок второго ребенка показывают третьему ребенку, который снова его срисовывает, и так до двадцатого ребенка, рисунок которого показывают всем и сравнивают с первым рисунком. Даже не проводя этот эксперимент, мы знаем, каким будет результат. Двадцатый рисунок будет настолько непохож на первый, что джонку нельзя будет узнать. Допустим, если расположить эти рисунки по порядку, мы заметим некоторое сходство между каждым рисунком и его непосредственными предшественником и последователем, но частота мутаций будет настолько высока, что после нескольких поколений всякое сходство исчезнет. Если мы пройдем от одного конца этого ряда до другого, то заметим определенную тенденцию, и направлением этой тенденции будет вырождение. Специалисты по эволюционной генетике давно поняли, что естественный отбор может работать лишь при низкой частоте мутаций. Более того, исходная проблема преодоления порога точности не раз описывалась как “уловка-22” происхождения жизни. Дарвинизм зависит от высокой точности репликации генов. Как может мем с его, казалось бы, безнадежно низкой точностью копирования служить квазигеном в каком-либо квазидарвиновском процессе?