Читать онлайн «О Китае». Страница 27

Эта сдержанность отражала реалистическую оценку реального баланса сил. Мы не можем знать, на какие действия решился бы Мао Цзэдун, если бы баланс сместился в сторону коммунистической державы. Но то ли из-за проявления реалистического подхода, то ли из-за философских мотиваций революционная идеология использовалась как средство переделки мира посредством различных деяний, но не войны. Так, как правило, традиционные императоры видели собственную роль.

Группа китайских ученых, имевших доступ в Центральный архив в Пекине, подготовила захватывающий отчет относительно двойственности Мао: приверженец мировой революции, готовый поддержать ее где бы то ни было, и он же защитник всего того, что способствует сохранению Китая[158]. Присущая ему двойственность проявилась и во время разговора Мао Цзэдуна с руководителем коммунистической партии Австралии Е. Ф. Хиллом в 1969 году. Именно тогда Мао рассматривал возможность начала новых отношений с США, с которыми Китай находился во враждебных отношениях на протяжении двух десятилетий. Он спросил своего собеседника: «Идем ли мы к революции, которая предотвратит войну? Или нам предстоит война, которая вызовет революцию?»[159] Если верно первое, то недальновидно строить отношения с США, если второе – тогда обязательно нужно пойти на это, избежав тем самым нападения на Китай. В итоге после некоторых колебаний Мао выбрал вариант с установлением отношений с Америкой. Предотвращение войны (а она на тот момент, вероятнее всего, вызвала бы советский удар по Китаю) было важнее, чем поощрение революции.

Шаг Мао по установлению отношений с Соединенными Штатами стал крупным как идеологическим, так и стратегическим решением. Но он не повлиял на его приверженность концепции перманентной революции в его собственной стране. Даже в 1972 году, в год визита президента Ричарда Никсона в Китай, он потребовал опубликовать письмо, посланное им своей жене Цзян Цин в начале «культурной революции» 6 лет назад:

«Ситуация меняется от великого потрясения к великому миру каждые 7 или 8 лет. Привидения и монстры выпрыгивают сами по себе… И наша задача в этот момент очистить от правых всю партию и всю страну. Мы запустим еще одну кампанию чистки привидений и монстров через следующие 7 или 8 лет и будем проводить еще такие кампании позже»[160].

Призыв к приверженности идеологии кратко охарактеризовал дилемму Мао как дилемму любой победоносной революции: когда революционеры берут власть в свои руки, они вынуждены создавать иерархию власти, если хотят избежать паралича или хаоса. Чем кардинальнее свержение, тем большей будет иерархия власти взамен консенсуса, на котором держится жизнь всего общества. И чем изощренней иерархическая структура, тем быстрее она может переродиться в еще более изощренный вариант свергнутого репрессивного аппарата.

Таким образом, с самого начала Мао втянулся в поиск истины, логическим завершением которого могла бы стать атака на собственные коммунистические институты, даже на такие, которые он сам и создавал. В то время как ленинизм утверждал, что приход коммунизма решит все «противоречия» в обществе, философия Мао не признавала передышки. Недостаточно провести индустриализацию страны, как это сделал Советский Союз. В поиске исторической уникальности Китая общественный порядок должен пребывать в постоянном движении с целью недопущения греха «ревизионизма», в котором Мао Цзэдун все больше обвинял постсталинскую Россию. Коммунистическая страна, по Мао, не должна превращаться в бюрократическое общество; мотивационной силой должна стать идеология, а не иерархия.

Исходя из этого, Мао изобрел ряд внутренних противоречий. В поисках «Великой гармонии» в 1956 году Мао развернул кампанию «Ста цветов», положившую начало общественным дискуссиям и в итоге обернувшуюся против тех, кто их вел. Начатая им кампания 1958 года – «большой скачок» – преследовала цель догнать Запад в промышленном отношении за трехлетний период, но привела к повсеместному голоду, одному из самых страшных в современной истории, и к расколу в коммунистическом движении. В 1966 году он дал старт «культурной революции», в ходе которой поколение подготовленных руководителей, профессоров, дипломатов и специалистов было отправлено в сельскую местность на работу в деревню учиться у масс.

Миллионы умерли, пытаясь претворить в жизнь поиск председателем нравственного критерия равенства. И все же в своем неприятии всепроникающей бюрократии Китая он продолжал выступать против дилеммы, когда кампания во имя спасения народа от самого себя порождала еще большую бюрократию. В итоге уничтожение собственных учеников стало распространенной практикой Мао.

Веру Мао Цзэдуна в окончательный успех его перманентной революции питали три источника: идеология, традиции и китайский национализм. Единственной и наиважнейшей являлась его личная вера в способности и спаянность китайского народа, его умение быстро восстанавливать свои силы. И действительно, невозможно назвать какой-либо еще другой народ, способный выдержать постоянные встряски, изобретаемые Мао. Точно так же нельзя назвать лидера какого-либо другого народа, так убедительно и часто угрожавшего, как Мао, заявляя о том, что китайский народ все равно выживет, даже если покинет все города перед лицом иностранного захватчика, или переживет всех после гибели десятков миллионов в ядерной войне. Мао Цзэдун мог так поступать из глубокой уверенности в способности китайского народа сохранить свою сущность, невзирая на любые невзгоды.

И здесь ясно прослеживается фундаментальное отличие от русской революции, свершенной поколением ранее. Ленин и Троцкий рассматривали свою революцию как щелчок пускового крючка мировой революции. Будучи убежденными в неизбежности мировой революции, они согласились уступить Германии треть европейской территории России по Брест-Литовскому договору 1918 года. Что бы ни случилось с Россией, все в конце концов подчинено неизбежной революции в остальной Европе, которая, по мнению Ленина и Троцкого, сметет существующий политический порядок.

Для Мао Цзэдуна такой вопрос просто немыслим, поскольку его революция являлась по своей сути китаецентристской. Китайская революция могла бы влиять на мировую революцию, но, случись такое, лишь благодаря усилиям и жертвам, а также личному примеру китайского народа. Для Мао величие китайского народа всегда оставалось организующим принципом. В ранней работе 1919 года он так подчеркивал уникальность китайского народа:

«Я отважусь сделать единственное утверждение: однажды преобразование китайского народа будет гораздо глубже, чем это происходило с каким-либо другим народом, и общество китайского народа будет более радостным, чем общество любого другого народа. Великий союз китайского народа будет достигнут раньше, чем любого другого народа или в любом другом месте»[161].

Двадцать лет спустя, в разгар японского вторжения и китайской гражданской войны, Мао превозносил достижения китайской нации так, что с ним согласились бы правители других династий:

«В процессе развития своей цивилизации китайская нация создала земледелие и ремесленное производство, издавна славившиеся своим высоким уровнем, породила многих великих мыслителей, ученых, изобретателей, политических и военных деятелей, писателей, художников и создала множество памятников культуры. Уже очень давно в Китае был изобретен компас, 1800 лет назад был изобретен способ изготовления бумаги, 1300 лет назад – печатание с досок, 800 лет назад – разборный шрифт. Раньше европейцев китайцы стали применять и порох. Таким образом, Китай является одним из государств мира, обладающих наиболее древней культурой, засвидетельствованная письменными памятниками история Китая насчитывает почти четыре тысячи лет»[162].

Мао продолжал двигаться по кругу к древней, как сам Китай, дилемме. По сути, универсальная, современная технология представляет собой угрозу претензиям на уникальность любого общества. А китайское общество всегда претендовало на уникальность. Для сохранения уникальности Китай отказывался копировать Запад в XIX веке, подвергая себя унижениям и опасности быть колонизированным. Веком позже одной из целей «культурной революции» Мао – откуда она и прибрела свое название – стало уничтожение именно тех черт модернизации, которые угрожали вовлечением Китая во всеобщую культуру.

К 1968 году Мао прошел полный цикл. Охваченный смесью идеологической лихорадки и предчувствием бессмертия, он обратился к молодежи с просьбой помочь очистить военных и компартию и привести к управлению новое поколение идеологически чистых коммунистов. Но реальность разочаровала стареющего вождя. Оказалось невозможным управлять страной при помощи идеологической экзальтации. Молодежь, следовавшая указаниям Мао, больше создавала хаос, чем демонстрировала свою преданность, и потому, в свою очередь, была отправлена в деревню на перевоспитание; некоторых из руководителей, изначально намеченных в жертвы кампаний чистки, возвратили на свои посты для восстановления порядка – особенно в армии. К апрелю 1969 года почти половина членов Центрального Комитета партии – 45 процентов – были военными, при том, что в 1956 году их было всего 19 процентов; средний возраст новых членов ЦК составил 60 лет[163].