Читать онлайн «Эректус бродит между нами. Покорение белой расы». Страница 100

Вдобавок к индивидуальным генетическим интересам, могущим вступать в конфликт с индивидуализмом, популяция также имеет свои генетические интересы, способные с ним конфликтовать. Обычным аргументом, выдвигаемым перед противниками смешанных браков, является, к примеру, то, что стороны имеют право сами решать, с кем им заключать брак. Но права, подобно философиям, создаются людьми, а не природой. Внедрение правовой системы в популяцию является адаптивным, когда она увеличивает приспособленность популяции в целом, и дезадаптивным, когда этого не происходит (Fuerle, 2003). Поскольку метисация дезадаптивна (Глава 29), внедрение допускающей ее правовой системы также дезадаптивно.

Индивидуализм предполагает, что имеются лишь индивидуальные интересы и не существует законных групповых интересов. Но биологически это никогда не было правдой о человеке. Человек всегда выживал в группе – это часть нашей природы. Огромная налоговая нагрузка на всех нас сегодня является хорошим доказательством существования групповых интересов. Нельзя сказать, что человек полностью групповое животное, как это представляют себе социалисты, но у него, безусловно, сочетаются индивидуальные и групповые генетические интересы.

Эти генетические интересы заключаются, разумеется, в выживании группы, то есть ее членов, в сохранении ее территории, культуры и генома. Вопрос заключается в следующем: «Могут ли реализовываться групповые интересы в рамках индивидуализма?» Ответом, вероятно, будет: «Да». Всегда имеются индивиды, по той или иной причине чем-то обязанные своей группе. Исключение из группы всегда было наказанием, согласующимся или не согласующимся с индивидуализмом. Безусловно, удаление из группы посредством смертной казни или тюремного заключения за незначительные проступки не согласуется с ним, а вот изгнание с групповой территории, вероятно, согласуется. Даже без физического устранения из группы индивид может быть исключен социально путем остракизма – остальные члены группы попросту могут отказываться иметь с ним какие-либо дела. Наибольшим опасением для группового животного является возможность изгнания из группы. Отказ от общения или ведения коммерческих дел с человеком полностью согласуется с индивидуализмом.

Остракизм является жестоким наказанием – Сократ предпочел выпить цикуту, но не покинуть Афины, – но это наказание, лежащее в пределах прав остальных членов группы, не нарушает естественных прав индивида, подвергаемого остракизму. Кроме всего прочего, действующий вопреки интересам своей группы индивид предает не только остальных членов своей группы, но и всех своих предков, жертвовавших собой и умиравших, чтобы он мог жить. Остракизм со стороны отдельных индивидов широко распространен, так как мы дистанцируемся от тех, кто нам не нравится или кому мы не доверяем. Остракизм со стороны группы людей требует лишь их совместного действия в согласии с разделяемыми ими интересами. Сегодня, однако, у нас имеются «законы о гражданских правах», нарушающие наше естественное право объединяться с кем мы хотим и препятствующие многим эффективным формам остракизма, таким как отказ иметь дело с людьми на основании их расы, религии и т. д.

Для группы остракизм или изгнание одного или нескольких ее членов означают ее ослабление за счет уменьшения численности, но и усиление за счет удаления тех, кто явно скорее ослабляет группу, чем усиливает ее. Это также является предостережением другим о последствиях такого поведения, что в итоге способно повысить приспособленность группы. Таким образом, индивидуализм не обязательно вступает в конфликт с интересами группы.

Но надо держать в уме следующее соображение. Индивидуализм является идеологией и, подобно правовым системам, философиям и идеологиям, придуман человеком – в природе они нигде не обнаруживаются. Групповые интересы не являются идеологией, но поведением, глубоко укорененным в наших генах, поскольку они критичны для нашего выживания, и когда дело доходит до столкновения, биология побивает идеологию, нравится нам это или нет. Любая группа, жертвующая своими генетическими интересами во имя идеологии, будь то религия, политическая система или социальная догма, не в состоянии успешно соперничать с группой, ставящей на первое место свои генетические интересы. Пусть читатель задумается: Если подавляющее большинство женщин решат, что они не хотят быть «племенными матками» и откажутся беременеть, то альтернативами для человечества будут либо вымирание, либо принуждение женщин к беременности. Что оно изберет? 

Государственная политика в конечном итоге обращается к людям с высоким моральным уровнем. Ведь, помимо всего прочего, никто не хочет, чтобы его считали поддерживающим «зло», и всякого, не уверенного в своей моральной правоте, легче победить. Очевидно, что высокими моральными достижениями были в свое время отмена рабства, а также принятие законов о гражданских правах 1964 г. Также не вызывает сомнений, что сегодня с позиций высокой морали выступают антирасистские эгалитаристы.

Высказывание Джорджа Оруэлла: «Чтобы видеть происходящее прямо перед вашим носом, необходимо постоянно бороться», вероятно, справедливо в отношении большинства из нас, но эгалитаристы ведут борьбу за то, чтобы не видеть находящуюся прямо пред нами 350-килограммовую гориллу, пусть и надевшую костюм, галстук и очки, чтобы не бросаться в глаза (см. обложку). Доказательства того, что расы генетически не равны, особенно интеллектуально и поведенчески, очевидны для всех, но не для бросающих вызов реальности эгалитаристов, находящих это эмоционально неприемлемым. Причиной любых очевидных различий должна быть иррациональность белых, сознательно или бессознательно видящих различия там, где их нет, и тем самым каким-то образом препятствуя достижению успехов не-белыми, даже тогда, когда финишную черту им придвигают все ближе и ближе. Белые, вероятно, наименее этноцентричны среди всех рас, судя по опустошительности их междоусобных войн и огромному беремени затрат, возложенному ими на себя в пользу чернокожих. Тем не менее их признают виновными в недавно измышленном грехе расизма – содействии своим собратьям, то есть в поведении, какое они и должны проявлять в согласии с зовом природы, если не хотят собственного вымирания. О, если бы это было так.

Таким образом, оружием эгалитаристов является жертвенная мораль – мораль, хорошо согласующаяся как с марксизмом, так и с христианством, хотя эгалитаристы часто демонстрируют презрение к христианству. Оба учения принимают жертвенную мораль – одни поднимаются по шкале морали от сатанинских глубин до небесных высот, другие падают в зависимости от их действий на пользу другим… или себе. Высокий моральный уровень достигается личной жертвой, будь то деньги, ресурсы, супружество, территория, дети или сама жизнь. И, очевидно, жертва возможна только в одном направлении – от тех, кто имеет, тем, кто не имеет, вне зависимости от законности или этичности способов приобретения имеющегося. Жертвенная мораль является оружием неимущих для возбуждения у имущих чувства вины и побуждения их к отказу от всего ими заработанного. Не обязательно быть циником для понимания того, что мораль отбрасывается в сторону, когда неимущие становятся имущими.

Эволюция не предоставляет никакой поддержки жертвенной морали, потому что жертвенность адаптивна, лишь если она с большой вероятностью увеличивает долю чьих-либо аллелей в следующем поколении, что вовсе не является жертвой, но необходимостью, чтобы избежать исчезновения рода. Хотя это может называться «альтруизмом» биологами, это никоим образом не жертва, так как в биологическом плане это приобретение индивида, а не потеря. Вряд ли случайно европеоиды, имеющие высокую предрасположенность к сотрудничеству и к помощи другим, приняли христианство – религию, требующую поступать именно так. Таким образом, они испытывают моральное удовлетворение, делая то, что в любом случае их побуждают делать их гены, но по другим причинам. До Нового времени эти побуждения исправно служили им на охоте, в борьбе с врагами и при создании цивилизаций. Альтруизм высоко адаптивен, когда почти все, с кем имеет дело индивид, обладают большинством его аллелей, но с тех пор, когда антирасисты смешали расы, альтруизм сделался дезадаптивным, так как приводит к жертве европеоидов своими генетическими интересами в пользу тех, кто не имеет большого числа их аллелей и не отвечает им взаимностью.

Сегодня альтруизм европеоидов не направлен только на соседних европеоидов, но на кого угодно, то есть является «извращенным альтруизмом». Стремление помогать людям других рас, иногда называемое «болезнью или бременем белого человека», поскольку, как представляется, оно присуще только белым, снижает их приспособленность, иногда самым радикальным образом. Для большей части нашего мира люди, раздающие свои территории и богатства, это не заслуживающие восхищения и подражания «добрые люди», но достойные презрения «простофили» [368 - Белые намного менее эмоционально ощущают свою расовую принадлежность, чем не-белые, и поэтому резонно, но неправильно полагают, что не-белые ощущают ее так же. Такая индивидуалистская точка зрения приводит белых к формулированию морали в терминах абстрактной справедливости, тогда как не-белые определяют ее в терминах лояльности к своей группе (MacDonald, 2002a).]. Хуже того, быть получателем помощи оскорбительно и унизительно, так как это представляется доказательством подчиненности получателя дарителю. Результатом является то, что даритель получает взамен не любовь и благодарность, на которые, как он считает, вправе рассчитывать, но ненависть. Сейчас даритель, помогающий своим врагам, ошеломлен растущей ненавистью к нему. Может, хватит давать? Нет, он осуждает себя за то, что дает недостаточно, погряз в своем чувстве вины и далее способствует своей собственной погибели. Объединение белых с не-белыми сделало ранее адаптивные альтруизм и сотрудничество дезадаптивными. Для того чтобы не оказаться в тупике эволюционирующей на протяжении 3,5 миллиардов лет родословной линии, извращенный альтруист должен научиться направлять свой альтруизм по линии своего родства и отказаться принимать на себя какую-либо вину за это.