Читать онлайн «Ты и твое имя». Страница 42

Это меняет дело, и я рад, что могу исправить неточное объяснение свое. Не «Пролет», а «Пролёт».

Удивительны история и приключения человеческих имен,—мы уже имели случай убедиться в этом. Фамилия намного моложе имени: только за последние века сложились твердые традиции в обращении с нею, а наш народ во всей своей колоссальной толще не насчитывает еще и столетия с тех пор, как ношение фамилии стало обязательным для каждого. И тем не менее уже сегодня изучение фамилий может дать немало глубоко интересных сведений о прошлом, проясняет некоторые темные вопросы ушедших в былое отношений, а порою способно вскрыть и самые, казалось бы, труднодоступные подробности в жизни и общества и языка.

Однако изучение это далеко не всегда и не во всем может быть названо легким делом. Конечно, если вы начнете заниматься исследованием человеческих фамилий, вы — можно поручиться — не оставите этого дела. С каждым шагом перед вами будут раскрываться самые неожиданные горизонты; звено за звеном ваши исследования повлекут вас и в историю, и в науку об общественном хозяйстве, и в область географии, и еще неведомо куда, от языкознания — до геральдики. Но тотчас же на этом пути начнут вырастать и трудности, которых иной раз невозможно даже предвидеть. Нередко то, что с первого взгляда представляется совсем простым, окажется на поверку необычайно сложным. Напротив того, иной запутанный вопрос получит такое простое и прямое решение, что, приготовившись к преодолению больших трудностей, только ахнешь да руками разведешь. Вы встретитесь при этом и с величественным и со смешным, и кто знает, где обнаружится больше поучительных для вас новостей?

Примеры привести нетрудно. Вы столкнулись с человеком, фамилия которого кажется простой до предела: Хомутов, Иван Николаевич. Если вас попросят высказать соображения по поводу происхождения этой фамилии, вы, вероятно, пренебрежительно пожмете плечами. Есть всем известное русское слово «хомут»; означает оно основную часть конской упряжи, сбруи, овальное ярмо, надеваемое на шею лошади, чтобы к нему можно было прикрепить оглобли или постромки. Слово старинное, существующее множество лет и даже столетий. Нет ни малейших причин сомневаться, что именно от него пошла и фамилия Хомутовых. Это тем более правдоподобно, что среди прозвищ и «мирских» имен очень часто встречается слово «хомут»; я сам знал в Великолуцком уезде Псковской губернии в девятьсот десятых годах человека, которого звали так: «Максим Хомут».

Как будто все правильно, и тем не менее такое суждение опрометчиво. В нашей стране существует множество граждан Хомутовых, между фамилией которых и почтенным старым хомутом нет решительно ничего общего, ибо происходит она от другой фамилии, притом еще не русской, а английской, от довольно распространенной в Британии дворянской фамилии Гамильтон.

«Как так? — скажете вы. — Как это могло случиться?»

В данном случае — все известно и никакой тайны тут нет. По историческому преданию, в середине XVI века из Англии в Россию выехал представитель знатного шотландского рода Гамильтонов, Томас Гамильтон, со своим сыном Питером. Потомство этого Питера Гамильтона и превратилось постепенно в бояр Гамильтонов, Гамантовых, Хоментовых и, наконец, — Хомутовых, из которых некоторые здравствуют и сейчас.

Вероятно ли это? «Кто это видел?» — как говорит один, лично мне известный, двенадцатилетний скептик, когда ему рассказывают о древних временах. Это вполне вероятно. Точно известно, например, что трагически погибшая на плахе фрейлина Екатерины I Мария Даниловна Гамильтон по бумагам того времени именовалась Гамантовой. Можно подобрать и такие случаи, когда из близких родственников один упоминается как Гамильтон, другой — как Гамонтов, а третий — как Хоментов; такой путь изменения фамилии подтверждают документы.

Можно сказать и другое: нам известны и помимо этого некоторые старинные фамилии иностранцев, переселившихся в Россию, изменившиеся под влиянием русского языка до полной неузнаваемости.

Кто скажет, например, что дворянам Левшиным, фамилия которых так легко и удобно приводится к общеизвестному прозвищу «Левша», по-настоящему надлежало бы именоваться Левенштейнами, ибо их родоначальник, приехавший в 1395 году на службу к Дмитрию Донскому «немец Сувола Левша», на самом деле звался Сцеволой Левенштейном («Нельзя, однако, забывать, — справедливо пишет В. А. Кыйвер из Таллина, — что слово „Сцевола“ по-латыни означало „Левша“. Очевидно, в переработке иностранной фамилии сыграло роль не только ее звучание, но и смысл имени ее носителя.). Русский народ перекрестил его внуков и правнуков сначала в Левштиных, а потом и в Левшиных, точно нарочно стараясь создать наибольшие трудности для будущих языковедов и историков.

Кто угадает теперь, что известная Гороховая улица в Петербурге названа так «в честь» некоего Гарраха, приближенного Петра I, которого окружающие переделали, разумеется, в Горохова; или что такая, казалось бы исконно русская по всем признакам, фамилия, как Козодавлев, на самом деле есть не что иное, как переделанное западноевропейское Косс-фон-Даален?

Таких примеров можно указать очень много, особенно если обратить внимание также и на различные названия мест, которые образовались от фамилий их владельцев. В Ленинграде, скажем, есть остров, ныне называемый островом декабристов, потому что на его пустынном взморье были погребены тела казненных руководителей восстания 1825 года. Раньше имя этого островка было «Голодай».

Слово «Голодай» есть чисто русское слово. Однако имеются все основания считать, что родилось оно из слова чисто английского—«holiday»—«праздник». В свое время значительные участки земли на безлюдном тогда островке принадлежали некоему англичанину Холидэю, бессмысленную для русского слуха фамилию которого народ превратил в понятное и осмысленное «Голодай».

Вполне вероятно, что для такого превращения были к тому же бытовые, реальные причины: кто знает, как обращался со своими рабочими, как кормил их, в каком «черном теле» держал этот таинственный Холидэй — Голодай.

Есть у нас, в одной из красивейших частей Ленинграда, возле пересечения проспектов Кировского и Максима Горького (бывший Каменноостровский и Кронверкский), маленькая улочка, которая сегодня носит название Крестьянской. Названа она так, по-видимому, в первые годы революции, когда городские проезды и площади переименовывались как бы в порядке «спора» со старыми названиями: Ружейная превращалась в улицу Мира, Архиерейская — в улицу Льва Толстого, Дворянская — в улицу Деревенской Бедноты, и т. д. Довольно понятно поэтому, что Крестьянской улицей был назван «Дунькин переулок»; слово «Дунька», видимо, было расценено как пренебрежительное обращение к крестьянской женщине, «этакая матрешка», «дунька такая чумазая».

Однако каждый, кто видел старые планы нашего города, должен был бы обратить внимание на одну странность: переулок именовался на них не «Дунькиным», а «Дункиным», без мягкого знака в середине слова. Расследование показало, что это не орфографическая ошибка: название не имело ничего общего с именем «Дуня» (Евдокия, Авдотья). Оно опять-таки происходило от английской, точнее — шотландской фамилии Дункан, представителям которой принадлежали земельные участки вдоль этого «Дункина» переулка — переулка Дункан.

Примерно таким же образом из английской фамилии Burness возникла русская фамилия Бурнашей, а затем Бурнашовых; вдова же немца-врача Пагенкампфа по смерти мужа превратилась в актрису Поганкову и передала эту, не очень почетную, фамилию своим потомкам.

Еще больше случаев, при которых дело не доходило до окончательной перемены имени; сами носители фамилии с возмущением отвергали ее народную переработку, однако последняя сохранялась все-таки в памяти современников. Известно, что некий генерал времен Николая I фон Брискорн в языке солдат всегда именовался «Прискорбом», что талантливого, но не заслужившего любви народной фельдмаршала Барклая де Толли армейские остряки превратили в «Болтай-да-только», что один из русских офицеров XIX века, иностранец родом, Левис-оф-Менар, для солдат всегда оставался господином «Лезь-на-фонарь».

Все это уже хорошо знакомо нам по разговору об именах; такие переделки называются «народными этимологиями», и язык постоянно прибегает к ним.

Но представьте себе, как осложняют и затрудняют они изучение наших фамилий. Как трудно иногда понять, откуда произошло то или иное родовое имя, если в основе его лежит слово, либо совсем исчезнувшее из языка, либо же изменившееся за несколько веков до неузнаваемости.

В основе каждой фамилии — мы теперь уже убедились в этом — скрыто то или иное слово. Путь от слова до фамилии длиннее всего там, где он проходил через личное имя: обычное слово становилось сначала именем собственным личным, а потом, тем или другим способом, превращалось в имя целого рода. Приведу самый простой пример: слово «максимус», обычнейшее прилагательное латинского языка, было некогда в Риме только словом. Оно обозначало «наибольший», «величайший» и ничего другого. Можно было сказать: «Понтифекс максимус» — «первосвященник, главный жрец». Можно было воскликнуть: «Максимус натус сум!»— что буквально означало: «Я величайший по рождению», а понималось, как «Я — старший».