Читать онлайн «Левая политика. Предварительные итоги.». Страница 32

Краеугольным камнем в монографии, на наш взгляд, является сопоставление «социализма с ливийской спецификой» с опытом СССР и других стран Восточной Европы в историческом контексте. В качестве «точки отсчёта» для рассуждений А.В. Рясов выдвигает глубокий тезис относительно превращения «левых» лидеров в правящие элиты и, соответственно, трансформации революционных теорий в государственные идеологии. «Перед социалистами после обретения ими власти, — пишет автор, — вставали задачи, зачастую объективно противоположные тем лозунгам, которые они провозглашали до приобщения к властным функциям, а главными в иерархии политических целей неизбежно становилось нациестроительство и легитимация власти… Это предопределяло сугубо прагматическое отношение к “левым ценностям”, становившимся не более чем средством идеологического оправдания тех ли иных политических шагов. Это предопределяло сугубо прагматический подход к “левым ценностям”, становившимся не более чем средством идеологического оправдания тех или иных политических шагов. Отдельные сегменты идеологии начали многократно реинтерпретироваться в зависимости от конкретных обстоятельств, Однако существенный диссонанс между теоретическими разработками и практическими шагами неизбежно способствовал усугублению социальных противоречий в обществе». Данный тезис, который автор выдвигает для анализа исторических перипетий левой идеи в арабском мире, вполне применим и к истории «реального социализма» в СССР, Китае и Восточной Европе. Другой вопрос, что вышеописанная трансформация не представляется нам ни органичной, ни неизбежной, ни безболезненной. Во-первых, само «замыкание» революций XX века в национальные границы объяснимо конкретной исторической обстановкой: асинхронностью революционного процесса и (в большей степени) давлением сил контрреволюции, объединённых в мировом масштабе. Во-вторых, эта трансформация сопровождалась, выражаясь языком автора, фактической «сменой элит», а именно отстранением от власти или даже физическим уничтожением целых поколений левых лидеров, осуществивших победоносную революцию, как это произошло в СССР. В-третьих, «существенный диссонанс между теоретическими разработками и практическими шагами» во всех странах «реального социализма» вызывал не только социальные противоречия внутри этих стран, но и «реакцию отторжения» у лидеров и широких масс народов, только что освободившихся от колониальной зависимости, побуждал их к активизации поиска альтернативных моделей общества социального равенства. В авангарде такого поиска находился не только Каддафи, но также изначально более близкий к СССР Эрнесто Че Гевара.

В главе «Идейная трансформация левых взглядов на арабском востоке» А.В. Рясов уделяет пристальное внимание генезису и эволюции «арабского социализма», квинтэссенцией которого стали идеи египетского президента Г.А. Насера. Он указывает и на отличие этих идей от официально канонизированного «советского марксизма», в частности, на неприятие атеизма, апелляцию к религии и арабским традиционным ценностям (что впоследствии было усвоено М. Каддафи), и на сходство — создание «партии авангардного типа», упор на государственную модель национализированной экономики (что было Каддафи в конечном итоге отвергнуто). Автор указывает, что «теории государственного социализма» в арабском мире рано или поздно трансформировались «в идеологическую доктрину государственно-бюрократической элиты, заинтересованной прежде всего в упрочнении своей собственной власти», а сами эти элиты испытали «перерождение», в чём-то сходное с «перерождением» правящих партий СССР и стран «просоветского блока»[22]. К этому стоит добавить, что обладающий изначально неизмеримо более узкой социальной базой «арабский государственный социализм» пришёл к бюрократическому вырождению и кризису за много более короткий срок, чем советский официальный марксизм. Большая часть стран, внедрявших «этатистскую» модель арабского социализма, такие как Египет, Алжир, Йемен, Судан, прошли через драматическую полосу социальной нестабильности, экономических неурядиц, государственных переворотов. Разочарование, порождённое банкротством «государственного социализма», значительно облегчило внедрение в этих странах неолиберальных экономических моделей и «политического плюрализма», рекомендованных международными финансовыми организациями. Впрочем, 15 лет «неолиберального просперити» отнюдь не избавили арабский мир от застарелых социальных болезней, а напротив, породили новые социально-экономические проблемы.

А.В. Рясов аргументировано утверждает, что в первые годы после революционного переворота 1 сентября 1969 года М. Каддафи и его сторонники «отождествляли себя исключительно с арабскими националистами и насеристами. Социально-политические изменения в Ливии действительно представляли в выступлениях М. Каддафи как «прямое продолжение революции Гамаля Абдель Насера на пути к общеарабской революции». В соответствии с насеровскими идеями об «авангардной партии» в Ливии также был создан Арабский социалистический союз (АСС), призванный быть единственной политической организацией и координатором законодательной и исполнительной власти. Однако уже в 1973 году Каддафи начал отходить от насеровской модели с целью преодоления «барьера между массами и революцией». Ливийское общество 60-70-х годов очень сильно отличалось от египетского. Для него, по мнению автора, была характерна внутренняя сегментация, как социальная (уклад жизни населения прибрежной полосы значительно отличался от уклада бедуинов пустыни), так и политическая (исторически сложившиеся области — Триполитания, Киренаика и сахарский Феццан, объединённые под названием «Ливия», развивались почти независимо друг от друга). В этих условиях создания «авангардной партии» и национализации промышленности было явно недостаточно для легитимации режима. Плюс к тому бюрократизация как египетского, так и ливийского АСС послужила стимулом поиска новых общественно-политических моделей. Автор констатирует: «То, что происходило в Ливии в 1969–1973 годах, в целом вписывалось в практику “государственного социализма” и во многом напоминало процессы, имевшие место в Египте при Насере. Однако бюрократизация ливийского АСС привела к кризису республиканской формы правления, выход из которой ливийский лидер увидел не в “политике открытых дверей” А. Садата, а в учреждении системы “народовластия” — Джамахирии, которая сделала возможным дальнейшее укрепление каддафиевского режима и превращение Ливии в национальное государство». Стержнем этого поиска стала адаптация левой идеологии к традиционной политической культуре и традиционной системе ценностей ливийского общества.

Основными и наиболее интересными, на наш взгляд, разделами книги А.В Рясова являются главы, в которых 1) анализируется трансформация политической системы Ливии от республиканской формы правления к Джамахирии — «государству масс», лишённому парламентской системы западного типа, и 2) производится интерпретация «третьей мировой теории» — идейно-теоретического базиса этой трансформации. Началом формирования «государства масс» в Ливии стала постепенная передача функций законодательной и исполнительной власти от Совета революционного командования и Арабского социалистического союза «народным комитетам» и «народным конгрессам», происходившая на протяжении 1974–1977 годов. А.В. Рясов замечает: «Фактически АСС постепенно передавал свои основные функции новым политическим структурам, основная его деятельность была посвящена повышению работоспособности народных комитетов и дальнейшему расширению их функций. Это расширение увязывалось с изменением административного деления страны, в силу которого создавалась система местного самоуправления муниципального типа, полновластными и единственными исполнительными органами которой объявлялись народные комитеты. Тем самым частично претворялась в жизнь идея “прямого народовластья”, позднее заложенная в основу джамахирийской системы… Расширение исполнительной власти на местах начинало давать свои результаты: сеть народных комитетов постепенно обретала черты законченной системы органов местного самоуправления». Система «народовластия через прямую демократию», в которой, по замыслу М. Каддафи, главная роль принадлежала «первичному звену», Народным конгрессам и Народным комитетам на местах, апеллировала к «естественным нормам жизни» — традиции, обычаю и религии, На наш взгляд, существенно, что А.В. Рясов достаточно детально анализирует предысторию ливийского варианта «прямой демократии». Он акцентирует внимание на стабильности в ливийском обществе социального института родоплеменных отношений с их традициями «всенародного обсуждения» и совместного владения средствами производства. Племенные образования, как указывает автор, существовали на территории Ливии независимо от наличия государства. Их следует рассматривать как параллельную политическую структуру, более древнюю и стабильную, чем государство[23]. Традиционные общественные институты, освящённые религией (чему на определённом историческом этапе служила деятельность суфийского братства сенуситов), функционировали при полном отсутствии государственного управления. Джамахирийская система власти, по мнению автора монографии, «позволяла инфильтрацию традиционных политических институтов в структуры “народовластия” без существенной модернизации. Джамахирийская модель в целом не разрушала племенного уклада ливийского общества. Более того, власть на местах оставалась в руках племенных вождей, которые посредством родственных связей и системы покровительства, оказались способными, хотя неформально, оказывать влияние на выборы и решения в народных собраниях и комитетах в своих областях».